Открывающийся моему взгляду дом приветствует меня своей мнимой безопасностью, но темный страх перед тем, что внутри, заставляет меня просто оставаться здесь, в подвешенном состоянии между призраками леса и домом с привидениями, который я называю своим домом.

Направляясь к конюшне, я вытираю мокрые щеки — смесь испуганных слез и влаги в воздухе. Солнце скрылось за грозным серым облаком, легкость дня исчезла, снова поглощенная тяжелым унынием зимы. Спешившись, я завожу Бренди обратно в конюшню, пытаясь взять себя в руки, мысленно объясняя свои эмоции временем года. Мой сосед в действительности не должен так сильно меня беспокоить. Почему я чувствовала, будто за мной гонятся? Думаю, я схожу с ума.

Когда я подхожу к конюшне один из грумов, который работает у нас много лет, Десмонд, забирает у меня Бренди.

— Я уже почистил ее стойло и приведу в порядок для тебя, Ноэль.

— Холли все еще здесь или уже вернулась в дом? — спрашиваю я, вручая ему поводья.

— Думаю, ты можешь найти ее в старом амбаре, — отвечает Десмонд, покраснев, как свекла, и смотря куда угодно, только не на меня.

Кивнув головой на следующее здание, он устремляется прочь с моей лошадью. Сняв шлем, перчатки и куртку для верховой езды, я оставляю их в сбруйном сарае и иду, чавкая ботинками по грязи, в старый амбар, чтобы найти свою кузину.

Амбар существует сотни лет, и на самом деле вообще не используется в качестве амбара. В нем стоит несколько коллекционных ретро-автомобилей дедушки и живут дикие кошки. Корм для лошадей хранится в дальнем конце постройки, стропила которого украшены паутиной и в такую погоду сосульками. Боковая дверь не заперта, и я проскальзываю внутрь, запустив с собой порыв ветра.

Оранжевый свет от старых масляных ламп превращает пыльное пространство в золотое. Я закрываю за собой дверь. Старые Роллс-Ройсы, которые, уверена, больше не ездят, по большей части закрывают мне обзор, но я вижу их.

Одежда Холли разбросана вокруг, ее красный шарф, блузка, ботинки и носки валяются посреди грязи и пыли. Вместо ее обычно хихиканья слышны мягкие стоны и отчетливый звук удара плоти о плоть. Черт. Я прикрываю рот рукой, чтобы не сказать этого случайно вслух. Грум, прижав Холли своим телом, имеет ее на откидном кузове старого красного грузовика. Мне нужно уйти, но я не могу отвести от них своего взгляда. Он яростно врезается в нее, а веки ее закрытых глаз дрожат. Зависть возникает во мне, когда я смотрю, как они трахаются и ведут себя, как дикие животные. Когда они заканчивают, парень встает на колени, и я могу полностью рассмотреть его обнаженное тело, втайне жалея, что не была на месте Холли.

Прежде чем меня увидят, я выскальзываю за дверь. Повернувшись, чтобы пойти домой, я вижу Десмонда, стоящего передо мной. Внезапно он выглядит менее дружелюбным, чем раньше.

— Неплохое шоу, верно? — спрашивает он, делая шаг ко мне, отчего я вжимаюсь в дверь амбара. — Заставляет хотеть делать непристойные вещи.

Схватив себя за промежность, он медленно окидывает меня взглядом.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Отойди, пожалуйста, мне холодно, и я хочу вернуться в дом.

Он отходит в сторону, но от его взгляда у меня бегут мурашки по коже. Мне хочется кричать, будто на меня напали, но вместо этого я бегу трусцой по мокрой скользкой лужайке к дому. Не совсем готовая к встрече с семьей, я проскальзываю через черный вход к задней лестнице, и бросаюсь в свою комнату.

***

Я сижу на подоконнике и смотрю на соседский дом, виднеющийся вдалеке. Частично он скрыт низко висящими облаками, и расположен слишком далеко, чтобы увидеть, наблюдает ли тот человек за мной по-прежнему. Паранойя крепко держит меня за горло, когда я пытаюсь подавить страх того, что за мной следят. Странное поведение Десмонда только усугубило воображаемую угрозу в моей голове.

Что самое забавное в детских травмах, так это то, что они никогда не оставляют вас в покое. Вы всегда беспокоитесь, что с вами или вашими близкими случится что-то плохое. Меня привезли сюда, чтобы обезопасить, но сегодня я чувствую себя далеко не в безопасности.

День медленно подходит к концу, и я почти не могу дождаться, когда солнце сядет и скроет от меня это здание. Возможно, тогда мой пульс замедлится и эта тревожная тошнота пройдет.

В комнату врывается Холли, ее волосы растрепаны, а помятая одежда вся в пыли и, вероятно, паутине. На ее щеках играет румянец, а глаза сверкают, как у кошки, наевшейся сливок.

— Не знала, что ты вернулась. Ты должна была найти меня.

— Я и нашла, — отвечаю, краснея я. — Ты была... э-э-э... занята, — иронически приподняв бровь, я встаю с подоконника.

— О Боже, ты все видела! Подлая сучка, держу пари, ты наблюдала за нами. — Я просто качаю головой. — Одевайся — Хамфри пригласил нас выпить со своими друзьями в городском пабе.

Я разразилась безудержным смехом.

— Его зовут Хамфри? Ты издеваешься? Большого мускулистого грума зовут Хамфри (прим.: с англ. Humphrey, корень слова hump на слэнге означает «трахаться», «совокупляться»)?

Не в силах ничего с собой поделать, я едва не писаюсь от смеха, слезы катятся по моему лицу, и теперь Холли смеется вместе со мной. Но под всем этим все еще скрываются страх и паника.

— Я в порядке. Вы с Хамфри можете пойти выпить. Я не в настроении ехать в город.

— Твою мать, Ноэль, одевайся! Ничто не убьет тебя, и я не позволю этим мудакам из школы даже приблизиться к тебе, но, да поможет мне Бог, я таки заберу тебя с собой.

— Холли, пожалуйста, — настаиваю на том, чтобы остаться дома.

— Нет, я хочу, чтобы у тебя была жизнь вне этого грустного, холодного места, и ты должна увидеть, что действительно можешь иметь такую жизнь. — Она сейчас просто в бешенстве, и я не могу этого понять. — Переодевайся, мой брат со своими друзьями тоже едет.

Прекратив дальнейшие пререкания, я встаю и иду в душ. От меня пахнет лошадью, поэтому просто переодеться не получится.

Глава 5

Ноэль

20 декабря

— Мамочка, здесь холодно, мне это не нравится.

Мое тело трясется, а зубы стучат, когда я дрожу рядом с ней в маленькой деревянной хижине.

— Согрей меня, мамочка. Пожалуйста.

— Ш-ш-ш, Ноэль, тебе нужно быть сильнее этого. Ты больше не избалованная богатенькая засранка. Мы выбрали новый путь, и тебе лучше поскорее к нему привыкнуть.

Она отталкивает меня от себя, поэтому я больше не чувствую ее тепла.

— Почему нет огня, мамочка?

Моя нижняя губа дрожит, и я хочу плакать.

— Чтобы преподать нам урок. Мы здесь, чтобы учиться, Ноэль, чтобы стать лучше, чем остальной мир.

Мои пальцы болят от холода, и я никак не могу перестать трястись. Мои веки тяжелые, и каждый раз, когда они закрываются, мама хлопает меня по щеке.

— Давай, Ноэль, ты должна помочь дамам. Мама с папой должны сейчас кое-что сделать.

Меня поднимают с голого пола, и маленькое одеяло, прикрывающее мое тело, падает и меня окутывает еще большим холодом. Пожилая женщина в странном платье берет меня за руку и выводит на улицу.

— Ты больше не останешься с ними, ты будешь жить с другими девочками.

Всхлипывая, я пытаюсь вырвать свою руку. Хочу вернуться, но мама уже не похожа на мою с тех пор, как к нам в дом пришел мужчина с большой бородой, а потом мы переехали сюда.

— Я не хочу жить с другими девочками — я хочу к своей маме. Пожалуйста, — умоляю я ее, но она тянет меня сильнее, волоча за собой по талому снегу и слякоти, просачивающейся в мои туфли и замораживающей мои ноги.

— Плохих девочек наказывают, у плохих детей не бывает хороших семей. Перестань быть плохой, Ноэль, — кричит дама, подходя к двери большого деревянного дома, в котором не горит свет. — Иди внутрь, Ноэль, и веди себя хорошо.

После той ночи все, что я помню, это как мальчик нес меня, крича и зовя на помощь. И холод, холод, пронизывающий меня до самых костей.

***

Ненавижу воспоминания.

Они заставляют меня бояться того, что за мной придут. Или что за мной наблюдают. Танцуя с одним из друзей Хамфри Кайлом, я осознаю свое состояние и то, как, возможно, выгляжу со стороны и при первой же возможности отступаю, тихонько усаживаясь в угол нашей кабинки, где на столе нас уже ждут напитки. На окнах мерцают гирлянды, а по углам паба развешаны старинные праздничные украшения. В воздухе стоит запах несвежего пива и еды.

Сидя в своем углу, я наблюдаю за тем, как расслабляется и веселится Холли. Я не умею веселиться. Возможно, в этом нет ничего плохого.

Через дорогу в тени аптеки боковым зрением я вижу мужчину в длинном черном пальто, прислонившегося к витрине со скрещенными на груди руками и наблюдающего за мной. Я чувствую, как он смотрит на меня, и когда наши взгляды встречаются, он быстро уходит прочь по улице.

— Ты не любишь танцевать? — спрашивает Кайл, садясь напротив меня.

— Не совсем, я просто стесняюсь.

Мне хочется прекратить разговор, я не хочу с ним разговаривать.

— Холли сказала, что вы живете в Ирвинг-Холле, это здорово. Хамфри устроился туда на работу и говорит, что там потрясающе.

— Это мрачное старое каменное здание, в нем нет ничего потрясающего.

— Прости, — он поднимает руки в знак капитуляции. — Не все выросли в замке, знаешь ли.

— О, я знаю. Некоторые из нас выросли в гораздо худших местах, чем Ирвинг-Холл, — мои слова выходят как рычание.

— Я просто пытался завязать разговор, чтобы нам не приходилось весь вечер смотреть, как они сосутся.

Он сдвигается в сторону, и я могу мельком увидеть, как Холли и Хамфри трутся друг об друга на танцполе. Я просто хочу домой. Каждый здесь смотрит на меня, и это меня беспокоит. Тени снаружи оживают.

— Где ты жила раньше? Ты училась в школе здесь? — продолжает он задавать бессмысленные вопросы.

— Мои родители примкнули к секте. Я жила там какое-то время, а потом дедушка привез меня в Ирвинг-Холл. Мне тогда было шесть лет, я многого не помню.

— Настоящая секта с самоубийствами как у Джима Джонса? — его глаза удивленно расширяются.