— Не нарочно.

Она взмахивает вилкой в воздухе, указывая ею в мою сторону и щурясь.

— И все же разве твоя мать не научила тебя хорошим манерам?

Если бы она только знала.

Моя мать не только учила меня хорошим манерам, но и нанимала тренеров по этикету, чтобы они приходили к нам домой и учили нас с Вероникой — настоящие гребаные тренеры по этикету, как будто сейчас тысяча восемьсот сорок пятый год или что-то в этом роде.

Никто не может указывать Лилит Кармайкл, что делать, а она хотела, чтобы ее дети были безупречно воспитаны и хорошо себя вели. И мы были.

Какое-то время.

Затем мы с сестрой стали двумя подростками, которые ненавидели бдительные взгляды наших родителей, их сотрудников и средств массовой информации. Наши родители были не просто богаты, они были знаменитостями в нашем уголке страны, папа появлялся в новостных передачах, покупая профессиональную футбольную команду, когда его собственный капитал превысил девятизначную цифру.

Все знали нашу семью, и мы с Ронни ненавидели это.

Тот факт, что я называю свою сестру Ронни? Моя мама ненавидит это еще больше.

— Ты вообще слушаешь, что я говорю?

— А?

— Ты знаешь, что часто так делаешь — отключаешься. — Тэдди снова ковыряет зубцами вилки еду на своей тарелке, отодвигает яичницу в сторону, кривая улыбка приклеивается к ее лицу. — Извини, что я такая скучная.

Дерьмо.

— Ты вовсе не скучная.

— Ну, вроде как да.

— Может, ты прекратишь?

— А сейчас ты скажешь мне, что у тебя много чего на уме.

— Это не то, что я собирался сказать, потому что это даже отдаленно не соответствует действительности. У меня ничего не было на уме.

Я смеюсь, хватаю кусок тоста, складываю его пополам и запихиваю себе в глотку. Я точно не могу сказать, что отключаюсь, когда ты говоришь, потому что мне напоминают обо всех секретах, которые я не хочу, чтобы кто-то узнал, а ты только что открыла второй самый большой из них, который у меня есть.

Первый — это смехотворное богатство моей семьи.

Второй — это мой гигантский, причудливый гребаный дом за пределами кампуса с его простынями из египетского хлопка и гранитными столешницами, которыми ни один двадцатидвухлетний парень на планете не должен бы владеть, потому что это хрень.

Спасибо маме и папе за то, что они сделали невозможной нормальную жизнь или отношения с девушкой, которую бы не заботило это дерьмо.

Без разницы. Я уже все преодолел.

Тем ни менее. Мои ноздри раздуваются, когда я разрываю бумажную салфетку пополам, скомкав кусочки и бросив их на дальний конец стола.

— Итак, — выпаливаю я. — Когда к тебе подходит парень и говорит, что ему нравится твоя рубашка, что ты ему отвечаешь?

Ухоженная бровь взлетает к линии волос Тэдди.

— Ни один парень не скажет мне, что ему нравится моя рубашка. Может быть, мои сиськи.

— Твое платье?

Тэдди тяжело вздыхает.

— Кип, нам обязательно делать это прямо сейчас? Я пытаюсь съесть свой бесплатный завтрак.

— Мой тренер всегда говорит, что практика делает все идеальным, Тэд.

— Пожалуйста, не называй меня так.

— Но почему? Это потрясающее прозвище.

— Потому что Марайя называет меня фермером Тэдом, и я ненавижу это.

— Марайя называет тебя фермером Тедом, чтобы быть стервой и поставить тебя на место. Я называю тебя Тэдом, потому что считаю это восхитительным.

— Это мужское имя.

— Как и Тэдди.

— Нет, это не так.

Любительница поспорить.

— Э-э, Тэдди Рузвельт?

— Ладно. — Она снова вздыхает. — Это мужское имя, но не называй меня Тэдом.

— Ладно. — Двигаю рукой через стол к ее тарелке. — Ты собираешься это есть? — Хватаю пальцами за ее тост.

Она шлепает меня по руке.

— Я проткну тебя этой вилкой, если ты дотронешься до моих углеводов.

Дерьмо. Голодная Тэдди — настоящий дикарь.

— А как насчет сосиски?

— Я пришла сюда специально за сосиской.

— Пришла за сосиской, — повторяю я, откидываясь на спинку пластикового сиденья кабинки и даже не пытаясь скрыть свое хихиканье. — Лучшая шутка.

Никогда еще не было такого большого закатывания глаз от кого-то настолько крошечного.

— Заткнись, идиот.

Тэдди протыкает одну из своих сосисок и трясет ей в мою сторону. Она покачивается на конце ее вилки, вверх и вниз между нами.

— Это что, предложение?

— Я просто мучаю тебя, потому что знаю, что ты все еще голодный. Ты съел только одну тарелку еды, ты легковес.

— Без разницы. Я могу просто взять еще один дополнительный заказ, если ты будешь жадничать со своими сосисками, — хнычу я.

— Ты бы уже заказал, если бы захотел. Признайся, ты просто хочешь взять мою, потому что она не твоя, а ты избалованный ребенок.

— Но еда гораздо вкуснее, когда она тебе не принадлежит. Так же, как и многие другие вещи хороши на вкус, когда тебе не принадлежат.

Господи, это прозвучало так извращенно... а может, и нет, и только я извращенец?

Другие вещи хороши на вкус, например…

Десерт. Сладости.

Киска.

Киска? Откуда, черт возьми, это взялось?

Господи Иисусе, Киплинг, ты же сейчас завтракаешь.

Но теперь, когда я об этом думаю…

Мои глаза устремляются на юг. Даже если я не вижу под столом колени Теодоры, я представляю, как выглядит ее киска. Держу пари, что она держит её в чистоте и порядке. Без волос? Нет, она не похожа на любительницу воска, к тому же, она не может себе этого позволить. Сомневаюсь, что она её бреет, но думаю, что подстригает её.

Когда я снова поднимаю взгляд, Тэдди медленно качает головой в мою сторону, издавая тихое цоканье.

— Что?

— Я могу читать твои мысли.

Почему-то я в этом сомневаюсь.

— Поверь мне, не можешь.

— Пфф, пожалуйста, ты можешь подумать, что я наивна, но это не так. — Она повторяет мою позу, откинувшись на спинку и положив правую руку на спинку кресла. — Я знаю, что ты сидишь здесь и думаешь о том, чтобы съесть мою еду. Но ты не можешь этого получить.

— Съесть твою... — Фраза обрывается, потому что я задыхаюсь на последнем слове.

Еда — вот как мы теперь это называем?

Еда — это не единственное, о чем я сейчас думаю.

Потому что я чертовски незрелый извращенец, который до сих пор не понимал, насколько он извращен на самом деле.

А теперь знаю.

И все это из-за нее.

Дерьмо.

— Я вовсе не собираюсь есть твою еду. Не волнуйся.

— Ммм, хм. — Она медленно откусывает кончик сосиски. Жует, на ее губах играет улыбка. — Ну, если ты так говоришь.

Откусывает еще кусочек, потом еще, и я смотрю, пока все это не исчезает.

— Так я и говорю.

Прочищаю горло и приступаю к делу.