Глава 19

По пути из бара Майк хватает куртку. Он выходит на улицу, где, обхватив себя руками, ждет его Лиам. На улице минус десять гребанных градусов. Может в Детройте и не так холодно, но и не чертова жара точно.

— Ты гребаный идиот, — ругается Майк.

— Сам такой, — огрызается Лиам сквозь стучащие зубы.

Майк предлагает свою куртку, и Лиам искоса смотрит на него. Все, что на Майке — это фланелевая рубашка, но это все же лучше, чем тонкая кофта «Ред Уингз», хоть и с длинными рукавами, Лиама.

— Возьми, — предлагает Майк. — Я припарковался в паре кварталов отсюда.

Лиам берет, наклоняет голову и натягивает куртку по уши.

— Ты все еще не понял, что зима — это серьезно? — спрашивает Майк, параллельно пересматривая свою жизнь и свое решение, по крайней мере, в десятый раз с тех пор, как вышел из туалета.

Лиам ухмыляется ему, самодовольно сияя. Майк закатывает глаза на пацана и на себя, пока ведет их к пикапу. Стало намного холоднее, чем когда он шел в бар. Ветер пронизывает насквозь. Хруст ботинок по твердому утрамбованному снегу вызывает озноб. Нет времени спорить о том, хорошая это идея или нет оказаться с Лиамом в одной машине. Главное — она защищает от ветра, и внутри тепло. Его беспокойство усиливается, пока он выезжает с парковки, искоса поглядывая на Лиама, который немного утопает в его куртке: щеки розовые, лицо наполовину скрыто меховым воротником.

Радио настроено на классической рок, Лиам сразу же обращает на это внимание (конечно, черт возьми, как может быть иначе!) и начинает возиться с приборной панелью. Майк подумывает, а не шлепнуть ли его по руке, но все это до боли знакомо. В Эдмонтоне эти жесты были практически повседневной жизнью: Лиам переключал радио Майка на какую-то чушь типа «Топ 40 говно-песен», ведь он по своей природе не способен оказаться в машине и не насиловать радио.

Как только звучащая из динамиков рок-херня превратилась в динамично-бодрую хрень на вкус Лиама, он откидывается назад, бросая на Майка немного угрюмый взгляд, как будто расстроен, что Майк не потрудился остановить его. Можно подумать, это когда-нибудь срабатывало — Майк хлопал по руке, Лиам отступал секунд на двадцать, а затем снова возвращался к выкручиванию кнопок на приборной панели. Майк пытается расставить приоритеты, так как практически уверен, что возвращаться домой, чтобы трахнуть своего бывшего — кем бы ни был Лиам — большая глупость, нужно где-то провести черту просто ради сохранения своего здравомыслия.

Наверное, это неловко. Ни один из них почти ничего не говорит, если не считать поющего вполголоса и безбожно фальшивящего Лиама. Майка всегда сводило с ума настырное упрямство Лиама подпевать любой говно-песне, которую тот слышал, не заботясь о правильной тональности и мелодии. Будто если не выплеснет свою беспокойную энергию всеми возможными способами, он взорвется.

Дело не в том, что Майку сейчас вдруг понравилось — голос Лиама, вероятно, заставил бы собак выть — но все это так привычно ощущалось, будто они снова едут на тренировку, Майк молчит, а Лиам уже щебечет, хотя еще и не до конца проснулся. Или будто на обратном пути, после бесконечно утомительного «катания в мешках» ³³Лиам продолжал болтать без остановки, словно наказание обошло его стороной.

Майк въезжает на подъездную дорожку, Лиам с любопытством оглядывается.

— Ничего особенного, — небрежно машет рукой Майк, но он лукавит, это не так. Два этажа, три спальни в приличном, скорее даже в потрясающем районе. У него много денег в банке. Но он не собирается разбрасываться ими, например, на покупку такого дома, в котором будет только раздаваться эхо. Майк паркуется в гараже — нет смысла искушать судьбу и снег. Пока Майк отпирает дверь, Лиам нервно теребит в руках шлифовальную губку, которую стащил с рабочего стола.

— Ты хоть знаешь, что держишь в руках? — спрашивает Майк, когда Лиам проводит большим пальцем по поверхности, хмурясь от царапания наждачки по коже.

— Ты такой старомодный, — тянет Лиам, и когда Майк бросает на него острый взгляд за идиотское заявление, швыряет в него губку, промахнувшись на добрый фут.

— Хоккей — это твое, — резюмирует Майк, и Лиам, показывая ему средний палец, следует за ним в дом.

Майк включает свет. Почти легко не обращать внимания на Лиама позади, тихо входящего в кухню, потому что тот, естественно, как воспитанный канадский мальчик, сразу же снимает обувь. Майк не настолько самонадеян: Лиам — гребаный паршивец, но его мама вбила в своего сына кое-что, например, привила хорошие манеры в гостях. Ключевое слово «кое-что».

— Хочешь пива?

— Я думал, ты не пьешь, — говорит Лиам.

— Вообще-то у меня бывают гости, — парирует Майк.

В большей части это неправда, потому что он обычно не приглашает гостей, если только они сами не вламываются. Но мама оставила немного пива, когда была здесь в последний раз, и с тех пор оно затерялось в глубине холодильника.

— Я в порядке, — тихо произносит Лиам, и Майк, наконец, смотрит прямо на него. Лиам уже успел по ходу движения где-то сбросить куртку Майка — вероятнее всего, на пол, если только не случилось чудо, и он не перестал быть проклятым неряхой. Он стоит ближе, чем думал Майк, но достаточно далеко, чтобы не почувствовать. Замер, прикусив нижнюю губу. Майк не может решить, то ли он нервничает или вспомнил, как это действует на Майка — рефлекторное желание.

Вероятно, и то, и другое. Лиам всегда хорошо знал Майка, по крайней мере, когда дело доходило до событий, которые сводили того с ума, и не важно, хороших или плохих.

— Ты собираешься поцеловать меня? — тихо спрашивает он.

Майк жалеет, что не приглушил свет, потому что, похоже, Лиам так и не научился держать свои эмоции под контролем, а не транслировать их на лице. Сейчас это очень похоже на отчаяние.

— Ты хочешь, чтобы я это сделал? — вопросом на вопрос хрипло отвечает Майк.

— Ты вроде никогда не страдал тупизмом, — фыркает Лиам.

Майк входит в его личное пространство, Лиам поднимает подбородок, наполовину услужливо, наполовину вызывающе. Сейчас на его лице наблюдается провокационное выражение, которое появляется только на льду. Но когда Майк поднимает руку, чтобы провести большим пальцем по краю его челюсти, скрытой шершавой густой щетиной, с которой Лиам не мог справиться раньше, резкость исчезает, а глаза Лиама закрываются.

Майк с трудом сглатывает. Это не должно, не должно происходить. Но мать воспитывала из Майка не идиота, она воспитывала благодарного мужчину, поэтому он наклоняется и ловит губы Лиама. Выходит немного неловко, пока Лиам не приподнимается на цыпочки, компенсируя разницу в росте. Угол поцелуя неправильный, как и всегда, когда они целуются стоя. Лучше на кровати или на диване, но Майк пока не собирается двигаться.

Майк чувствует горький привкус пива на языке Лиама. Удар ниже пояса. Еще одна вещь, которой больше нет в его жизни, но Лиам все изменил. Лиам нарушает все правила, которые Майк когда-либо устанавливал для себя — это его хобби — поэтому у Майка во рту вкус пива, а пальцы Лиама сжимают ткань его рубашки и следом ныряют под нее. Горячая рука прижимается к боку Майка.

Это почти опьяняюще само по себе: скольжение языка Лиама по его небу, возбуждающая прелюдия к чему-то большему. Майк притягивает парня ближе, крепко сжимая за задницу. Просовывает колено между бедер Лиама и чувствует, что тот уже почти твердый. Горячий, даже сквозь плотную джинсовую ткань. Лиам уверенно и натренировано дергает пуговицу джинсов любовника, и Майк отстраняется, пытаясь оставить между ними хотя бы крупицу пространства.

— Нам стоит подняться наверх, — бормочет Майк в рот Лиаму.

Лиам не отступает, втягивая Майка обратно в поцелуй еще до того, как Майк начинает говорить.

— Или мы можем остаться здесь, — предлагает Лиам и кусает нижнюю губу Майка достаточно чувствительно. Больно.

Майк отстраняется, не обращая внимания на раздраженный взгляд Лиама.

— Я слишком стар для секса на кухне, — возражает он. — А у тебя завтра игра.

— С тобой скучно, — отвечает Лиам, поворачивается на пятках и несется наверх, будто точно знает, куда надо. Майк специально отстает и, поджимая губы в попытке сдержать смех, не мешает пацану отворять дверь сначала в ванную, затем в бельевой шкаф. Наконец, Лиам попадает в спальню и бросает на Майка торжествующий взгляд.

— Молодец, — хвалит Майк.

Лиам хмуро смотрит на него, снимая рубашку. Он никогда не тратил время впустую, ведь вместо этого можно заняться сексом. Майк начинает сам снимать свою рубашку, потому что, если он не перехватит инициативу, за его раздевание возьмется Лиам, а Лиам никогда не был осторожен с его одеждой. Майк предпочитает завтра не ползать по полу, разыскивая пуговицы.

К тому времени, когда у Майка дело доходит до джинсов, Лиам уже полностью обнажен, и изменения в его теле становятся более очевидными. Лиам всегда был мускулистым: плоский живот, удивительно широкие плечи, узкая талия. Но теперь он стал шире. Больше нет неуклюжей грации мальчика — жесткий в одних местах, мягкий в других — нет детского жирка, в прошлом упрямо не исчезающего, чтобы Лиам ни делал. Теперь его тело закончено, как отточенное боевое оружие, скорее дубинка, чем нож. Он похож на долбанного, мать его, настоящего хоккеиста. Теперь он и есть чертово ходячее учебное пособие, как должен выглядеть хоккеист.

Майку немного неловко стоять рядом, хотя чему тут удивляться: ему доступны только легкие упражнения, и он не может поддерживать мышечный тонус на прежнем уровне. Но Лиам выглядит не разочарованным, а просто нетерпеливым, он снова хмурится, когда Майк останавливает раздевание на джинсах, верхняя пуговица которых уже услужливо расстегнута Лиамом.

Лиам тянется к нему в ту же секунду, как Майк подходит к кровати. Он тянет его на себя, сильно, Майк падает сверху, но успевает подставить локти. Лиам, наверное, сотни раз находился под ним, но сегодня все по-другому. То, как сейчас ощущается физически — совсем иначе. Идеально. Осознание налетает на Майка словно удар, нанесенный неожиданно, врасплох.