Но что я мог сделать?

Почему я должен так себя чувствовать?

Я ничего не мог сделать, чтобы что-то изменить в этом.

Я взял себя в руки и вошел в дом. Меня переполняла глубокая боль, которая, как я знал, никогда полностью не исчезнет. Но я был обязан самому себе попытаться построить что-то из того, что осталось.

На возведение ограждения вокруг дома у троих выживших ушел весь следующий день. Они работали почти постоянно – начиная сразу после восхода солнца и останавливаясь только тогда, когда работа была наконец выполнена. По мере того, как свет угасал, сосредоточиться и закончить работу становилось все труднее. Карл, Майкл и Эмма, каждый по отдельности, изо всех сил старались сосредоточиться на поставленной задаче и игнорировать растущий страх, который принесло приближение темноты. Страх привлечь к себе внимание был постоянным и безжалостным. В течение всего дня генератор оставался выключенным. Насколько это было возможно, они работали в безопасности под покровом тишины.

Несмотря на свою прежнюю очевидную апатию, Карл работал так же усердно, как и двое других, чтобы завершить жизненно важный барьер. Большую часть времени Эмма стояла на страже с винтовкой, и в некотором смысле эта работа оказалась самой трудной из всех. Она никогда раньше не держала в руках заряженное огнестрельное оружие и, хотя Карл показал ей, как заряжать и стрелять из него, она сомневалась, что сможет им воспользоваться в случае необходимости. Неприятные, часто противоречивые мысли наводняли ее разум с приводящей в бешенство регулярностью. Она стала презирать бродячие трупы, которые вяло тащились по остаткам ее мира. Теперь они были настолько больны и дисфункциональны, что ей стало почти невозможно понять тот факт, что совсем недавно каждый из них был человеческим существом с именами, жизнями и личностями. И все же, если один из них попадется ей на глаза, она задастся вопросом, сможет ли она нажать на спусковой крючок и убить его. Она даже не была уверена, произведет ли пуля какой-нибудь эффект. Она была свидетелем того, как эти существа были избиты и разбиты почти до неузнаваемости, только для того, чтобы продолжать постоянно двигаться, казалось бы, не обращая внимания на боль, которую, несомненно, причинили их травмы и болезни. Независимо от того, какой физический ущерб был нанесен, они продолжали идти, несмотря ни на что.

К счастью, дом был изолирован. За долгие часы, проведенные снаружи, появилось лишь несколько тел. Всякий раз, когда они замечали движение, трое выживших бросали свои инструменты и исчезали в безмолвных тенях фермы и ждали, пока иссохшие существа не проходили мимо или не отвлекались на другой звук и снова не удалялись.

Майкл произвел на себя впечатление своей изобретательностью и способностью приспосабливаться. Как он и планировал, они использовали ручей в качестве естественного барьера вдоль одной стороны фермы, застроив берег с их стороны камнями и валунами из воды. Используя высокие двери одного из сараев, они создали крепкие ворота с висячим замком через каменный мост, который тянулся по всей ширине воды. Две толстые и съемные поперечные балки обеспечивали дополнительную прочность и безопасность на те часы, которые они проведут взаперти в фермерском доме. Большая часть стен и крыш двух амбаров была снесена, чтобы обеспечить дополнительные материалы для строительства и укрепления жизненно важной границы. Теперь остатки зданий стояли уныло, заброшенные за забором, голые кости их пустых каркасов поднимались в воздух, как ребра туши животного, лишенного плоти.

В других местах ограждение представлялo собой не более чем набор тщательно расставленных препятствий. Груды сельскохозяйственной техники и ненужных мешков с химикатами были расставлены так, чтобы создать, как они надеялись, непроницаемую блокаду. Майкл оценивал успех каждой секции барьера по тому, сможет ли он пройти или перейти на другую сторону. Если бы у него были проблемы, то у усталых и болезненных тел наверняка не было бы никаких шансов.

Когда вечер понедельника подходил к концу и приближались ранние темные часы утра вторника, Майкл стоял снаружи, проверяя и перепроверяя, надежно ли поставлен барьер. Все, что он мог найти, что им не понадобилось бы, было прислонено к забору или использовано для его возведения повыше. Пока он работал в своей холодной изоляции, ему пришло в голову, что прошла неделя с того дня, как начался кошмар. Самые долгие семь дней в его жизни. За это время он испытал больше боли, страха, разочарования и откровенного ужаса, чем когда-либо мог себе представить. Он отказывался позволять себе думать о том, что может ждать его завтра.

В среду вечером. Девять часов.

Майкл приготовил еду для себя, Карла и Эммы. Казалось, он позволил себе немного расслабиться теперь, когда между ними и остальным миром возник приличный физический барьер. Эмма заметила, что теперь он начал занимать свое время случайной работой по дому. Она как бы невзначай упомянула, что полка в комнате наверху оторвалась от стены. К тому времени, как она в следующий раз прошла мимо комнаты, Майкл закончил ремонт. У каждого из выживших росло жгучее желание – на самом деле почти гортанная, основная потребность – чем-то себя занять. Занятость помогaла им забыть (почти до степени отрицания), что мир за их дверью рухнул и умер.

Они втроем просидели на кухне почти два часа, прежде чем еда была готова, и Майкл наконец смог подать ужин. Это был самый долгий промежуток времени, который они добровольно провели в обществе друг друга с момента поездки в Байстер, несколькими днями ранее. Атмосфера была приглушенной, как и следовало ожидать. Разговор был скудным. Майкл занимался готовкой (как обычно), Эмма читала книгу и, по большей части, Карл делал очень мало.

Эмма нашла немного вина. Она обнаружила несколько бутылок, спрятанных на пыльной полке, втиснутой между двумя кухонными блоками и, не теряя времени, откупорила бутылку белого и налила три больших стакана, передав по одному Карлу и Майклу. Обычно Карл не пил вина, но сегодня он был готов сделать исключение. Ему хотелось напиться. Он хотел быть так чертовски пьян, что не cмог бы вспомнить свое собственное имя. Ему хотелось вырубиться на кухонном полу и забыть обо всем как можно дольше. Он даже не особо беспокоился о том, чтобы проснуться на следующее утро.

Еда была хорошей – вероятно, лучшая еда, которую они ели вместе, – и это в сочетании с вином помогло сохранить тревожное чувство нормальности. Это чувство нормальности, однако, имело нежелательный побочный эффект, помогая им вспомнить все о прошлом, которое они пытались забыть. Майкл решил, что лучший способ справиться с тем, что они потеряли, - это попытаться поговорить об этом.

- Итак, - начал он, задумчиво пережевывая набитую в рот еду. - Вечер среды. Чем вы двое обычно занимались в среду вечером?

Наступило неловкое молчание. Та же неловкая тишина, которая, казалось, всегда наступала в любом разговоре, который осмеливался затронуть тему того, каким был мир до прошлого вторника.

- Я либо училась, либо пила, - в конце концов ответила Эмма, также чувствуя, что имеет смысл поговорить. - Или, возможно, и то, и другое.

- Пьешь в середине недели?

- Я могу выпить в любой день.

- А как насчет тебя, Карл?

Карл поиграл со своей едой и сделал большой глоток вина.

- Я был бы на дежурстве, - медленно произнес он. Он явно не был уверен, стоит ли говорить о прошлом. Он только начал говорить, и это уже причиняло ему боль. - Я не могу пить посреди недели, но я бы наверстал упущенное в выходные.

- Ты был завсегдатаем паба или клуба? - спросила Эмма.

- Паба, - ответил он очень определенно.

- A что насчет твоей маленькой девочки?

Последовала неловкая пауза, и Эмма задумалась, не зашла ли она слишком далеко и не сказала ли что-то не то. Карл снова посмотрел на свою еду и сделал второй глоток вина, на этот раз опустошив бокал. Он схватил бутылку и налил себе еще, прежде чем продолжить.

- Мы с Сарой часто ходили днем в местный ресторан, - начал он, и его глаза увлажнились от слез. - Мы были частью толпы. Там всегда был кто-то, кого мы знали. Мы начинали пить около трех или четырех часов, а уходили незадолго до закрытия. Там всегда были дети возраста Джеммы. У них была игровая площадка, и у нее были ее друзья, и они обычно...

Когда боль стала невыносимой, он остановился и выпил еще вина.

- Извини, - инстинктивно пробормотала Эмма. - Мне не следовало ничего говорить. Я как-то не подумала.

Карл не ответил.

- Почему ты ничего не должна была говорить? - спросил Майкл.

- Что?

- Почему ты извиняешься? И почему ты не хочешь говорить об этом, Карл?

Карл поднял глаза и уставился на другого мужчину, по его лицу текли слезы боли.

- Я не хочу говорить, потому что это чертовски больно, - выплюнул он, почти с трудом выдавив слова. - Ты не представляешь, каково это.

- Я тоже потерял родных людей...

- Ты не потерял ребенка. Ты не представляешь, каково это. Ты не мог...

Майкл знал, что он прав. Он не был уверен, разумно это или глупо, но отчаянно чувствовал, что должен заставить этот разговор продолжаться. Он решил, что они не смогут двигаться дальше и сделать что-то из оставшейся части своей жизни, пока им не удастся стереть остатки прошлого.

Карл снова уставился в пространство.

- Я бы все отдала, чтобы снова вернуться на лекции, - вздохнула Эмма. - Глупо, не правда ли? Раньше я делала все, что могла, чтобы избежать их, а теперь я просто хочу...

- Ты просто не можешь себе представить, каково это, - сказал Карл себе под нос, прерывая ее. - Это убивает меня.

- Что? - мягко сказал Майкл.

- Каждое утро я просыпаюсь и мечтаю, чтобы все закончилось, и я был мертв, - объяснил он. - Каждый божий день - боль сильнее, чем в прошлый. Я все еще не могу смириться с тем, что они ушли, и я просто...