— Я знаю, — наконец говорит он. — Но это было бы проще, если бы моя мама была жива. Я бы так не беспокоился о том, что могу расстроить отца. Я — всё, что у него есть. На мне тяжёлый груз ответственности. Он возлагает на меня столько надежд.

— Но подумай и о себе, — напоминаю ему я. — У тебя всего одна жизнь.

— Будет глупо, если я скажу, что думаю, что встретил тебя не случайно? — спрашивает Данте. — Окей. Это звучит глупо. Но я всё равно думаю, что это правда. Я пока не хочу отпускать тебя домой. Пожалуйста, будь стажёром у моего отца, и мы посмотрим, что будет. Я сделаю всё возможное, чтобы выяснить это.

— Всё, что тебе нужно, это быть честным с самим собой, — говорю ему я. — Это так просто. Ты прав. Я не знаю местную культуру. Но я знаю, что твой отец — хороший человек. Уверена. И знаю, как хороший человек, он хочет, чтобы его единственный сын был счастлив. Означает ли это быть с кем-то, кроме Элены, или не стать премьер-министром через двадцать лет, или даже если это означает, что ты хочешь работать на частной рыбацкой лодке.

Данте криво улыбается.

— Я пока не сошёл с ума, — говорит он. — Так что давай не будем перегибать палку.

— Окей. Итак, ты не хочешь стать рыбаком, — улыбаюсь я. — Но, если ты просто поговоришь с отцом, я уверена, он поймёт тебя.

— Может быть, — пожимает плечами Данте. — Но я должен подготовить его к этому разговору. Я не могу просто вывалить всё это на него.

— Справедливо, — соглашаюсь я. — Я полагаю, ты не можешь изменить многолетние традиции в одно мгновение. Но будь терпелив и, несмотря ни на что, оставайся верным себе. Если не ты, то кто?

Он смотрит на меня светлым и ясным взглядом и кивает.

— Ты права. И это отличное замечание. Всё гениальное — просто.

Мне вдруг кажется забавным, что я сижу здесь, в Старом Дворце, давая жизненные советы, когда моя собственная жизнь лежит в руинах. Я смеюсь, и Данте вопросительно смотрит на меня.

— Что?

И я рассказываю ему. Рассказываю ему всё о Бекке, моём дневнике и Квинне.

— Так, ты не такая сдержанная, как кажешься, — замечает он, когда я заканчиваю своё повествование. Он улыбается мне, и я чувствую себя хорошо, потому что это его первая настоящая улыбка за это утро. Моё сердце, кажется, забыло, что я была зла на него, потому что теперь я чувствую, что защищаю его.

Странно.

— Наверное, нет, — говорю я. — Но, справедливости ради, этот был мой личный дневник. Она не спрашивала разрешения войти в мою комнату, носить мою одежду или читать мой дневник.

Данте поднимает ладони.

— Эй, я ничего не говорил, — кричит он, когда я шлёпаю его по руке. — Я полностью с тобой согласен. Очевидно, что Бекка сама виновата в этой истории с твоей влюблённостью в Квинна. Не ты.

Я прищуриваю глаза и пристально смотрю на него.

— Я больше не влюблена в Квинна.

Он приподнимает свои золотистые брови.

— Нет?

Я качаю головой.

— Нет.

— Почему же?

Я долго и пристально смотрю на него, пытаясь решить, что сказать. Должна ли я быть откровенной, болезненно честной? Я всегда считала, что так будет лучше, поэтому киваю.

— Два слова.

Он ждёт.

— Данте. Гилиберти.

Я слышу, как он резко втягивает воздух, и улыбаюсь. Иногда, честность заставляет оживать, и поэтому очень стоит того.

— Я? — его голос звучит так удивлённо, будто он не знает, что он практически живой дышащий Адонис.

Я киваю.

— Ты.

Он снова изучает меня, и я борюсь с желанием поёрзать, ожидая его реакции.

После минуты убивающего-нервные-клетки молчания он, наконец, отвечает.

— Так ты примешь браслет?

Я киваю.

— Я могу поцеловать тебя?

Я киваю.

И он целует меня.