Глава 15

Я делаю неуверенный шаг внутрь комнаты и замираю, как вкопанная, изумлённо оглядываясь по сторонам.

О.

Боже.

Мой.

Стены комнаты покрыты моими чёрно-белыми фотографиями, закреплённые на различных зажимах, верёвках и подставках. Здесь также есть несколько десятков старых фотографий и изображений другой женщины. Но, по крайней мере, половина снимков посвящены мне.

Солнечный свет из окон падает под углом, освещая комнату. Здесь есть стол, несколько мольбертов, шкаф с художественными принадлежностями. В целом, комната выглядит жизнерадостной. Но это не умаляет того факта, что здесь по всюду изображения моего лица.

— Вижу, ты нашла моё логово, — бормочет за моей спиной Данте.

Я оборачиваюсь.

— Твоё логово? Что это значит? — требую я. — Почему здесь так много моих фотографий?

Он выглядит смущенным. Виноватым. Пойманным. Моё сердце трепещет. Почему он выглядит таким виноватым?

— Прости, — тихо отвечает он, его лицо бесстрастно. Насторожено. — Знаю, это кажется странным.

— Странно — это не совсем подходящее слово, — говорю я. — Больше похоже на преступное безумие. Пожалуйста, скажи мне, что у тебя нет костюма чёрного кота, сделанного из человеческой кожи, в одном из этих шкафов.

Данте слегка улыбается и, огибая меня, заходит в комнату. Он берёт в руки камеру, лежащую на соседнем столе.

— Это моя тайная страсть, — пожимает он плечами. — Я люблю фотографировать. Всегда любил. Жизнь так интересна, если смотреть на неё из-за объектива. Люди кажутся более реальными. Я фотографирую практически всё. Видишь вон те шкафы? — Он движется к противоположной стене, покрытой полками и шкафами. — Они заполнены стопками фотографий, которые я сделал за эти годы.

Он направляет камеру на меня, и я слышу щелчок. Я быстро шагаю через комнату и выхватываю фотокамеру из его рук. Я хочу бросить её, но не делаю этого.

— Что ты делаешь? — шиплю я, игнорируя пульсирующую боль в висках. — Я пытаюсь убедить себя, что ты, на самом деле, в своём уме. А ты просто стоишь и фотографируешь меня. Что, должна признаться, совсем не помогает. Думаю, у тебя уже достаточно моих снимков. Кто другая женщина на фотографиях?

— Это моя мама, — мягко отвечает он. — Она тоже любила фотографировать, или мне так сказали. Я нашёл те старые фотографии в коробке, которую собрал мой отец. Я считаю, что они не должны быть спрятаны, поэтому я держу их в своей студии. Мой отец ненавидит это хобби. Он думает, что это пустая трата времени. Но это также напоминает ему о моей маме. Так что мне никогда не придётся беспокоиться о том, что он придёт сюда, в моё пространство.

Мне сразу становится жаль, что я набросилась на него.

Честно говоря, иногда он кажется ранимым маленьким мальчиком. Ранимым маленьким мальчиком без матери. Моё сердце разбивается на мелкие кусочки, и я смотрю на него.

— Твоя мама была очень красивой. Слушай, извини, что я разозлилась. Но я не в восторге от того, что в этой комнате моих фотографий достаточно, чтобы обклеить ими стены вместо обоев, и я рассержена. То, что случилось прошлой ночью, было очень неловко.

Данте кивает, забирает камеру из моих рук и кладёт её обратно на стол.

— Знаю. Мне действительно жаль, — он движется к креслу для двоих у дальней стены. — Не хочешь присесть? Мы можем поговорить сейчас?

Парень, который действительно хочет поговорить? Данте определенно отличается от большинства парней.

Я бесстрастно иду через комнату и сажусь.

Данте придвигает рабочий стул и ставит его рядом со мной. Значит, он не хочет делить со мной кресло для влюблённых (Прим. пер.: loveseat — «кресло для влюблённых» — кресло, рассчитанное на двоих). Интересно.

Я сую белую коробку ему в руки.

— Браслет очень красивый, — говорю я. — Но я не могу его принять. Я расстроена, что ты не был честен со мной насчет Элены. Я не могу принимать от тебя подарки.

Он не может сдержать улыбки.

— Это не имеет значения, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты приняла его в качестве извинения. Я чувствую себя ужасно из-за вчерашнего. Я увидел браслет и сразу подумал о тебе. Пожалуйста, оставь его себе. Он не должен быть ни на чьей руке, кроме твоей.

Боже, Данте умеет подбирать нужные слова.

— Я хочу злиться на тебя прямо сейчас, — произношу я. — Ты играешь с моими чувствами. И это совсем не круто.

Он выглядит удивлённым.

— Я определённо не играю с твоими чувствами, — говорит он. — Не специально. Послушай, Риз. Моя жизнь…

— Сложна, — перебила его я. — Да, я знаю. Ты это уже говорил.

Я начинаю вставать, но он тянется и кладёт ладонь на мою руку.

— Нет. Это не то, что я хотел сказать. Моя жизнь была распланирована с момента рождения. Моя семья владеет Гилиберти Оливками. Это то, чем мы занимаемся. Мой отец хочет, чтобы я получил степень магистра и управлял бизнесом, а потом, возможно, пошёл в политику, как он. Но не я. Я не хочу иметь ничего общего с политикой. И я люблю оливковые рощи. Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы у меня был выбор, хоть раз в жизни. Просто выбор делать то, что я хочу. И быть тем, кем я хочу быть. И быть влюблённым в того, в кого я хочу.

Многозначительная пауза.

— Влюблённым в меня? — спрашиваю я, у меня перехватывает дыхание.

— Влюблённым в тебя, — подтверждает он. — Я не могу перестать думать о тебе. Каждую минуту, каждый день. Я вижу тебя даже во снах. Все мои сны о тебе… Мы в океане, мы на пляже, мы ночью под звёздами, мы танцуем на ужине. Знаю, это звучит нелепо, банально и глупо. Но ты захватила все мои мысли. И я не знаю, что с этим делать, потому что тебя нет в моём плане.

Я недоверчиво смотрю на него.

— И что мне теперь с этим делать? Эта речь должна была заставить меня почувствовать себя лучше? Я тебе нравлюсь, но ты не можешь быть со мной?

Я чувствую себя опустошенной. Словно я где-то потеряла своё сердце. Но это не может быть так, потому что оно стучит в моей груди прямо сейчас... даже сильнее, чем боль в моей голове.

— Нет. Ты не понимаешь. Я просто пытаюсь разобраться, что мне делать. Как справиться со всем этим. Американцы отличаются от нас. Здесь, в Кабрере, мы… ну, мы не пользуемся нашей свободой выбора так часто, как вы. Мой отец хочет для меня определённой жизни. Я не знаю, как пойти против этого. Это опустошит его, и он уже достаточно опустошён. Думаю, наша культура довольно консервативна.

О, Святые Небеса. Я даже не могу почувствовать к нему отвращение, потому что в его словах столько заботы, даже когда он расстроен. Он не хочет навредить своему отцу. Но это значит, что он причинит боль мне.

— Должна ли я упростить тебе задачу? — спрашиваю я, пытаясь усмирить моё сердце. — Я просто уйду. Как только аэропорты будут открыты, я вернусь домой. Ты вернёшься к своей жизни с Эленой и другим вещам, вписывающимся в твой план.

— Нет! — резко кричит Данте, будто ему больно.

И он хватает меня за руку. Я смотрю на него, затем смотрю на его ладонь. Он смущённо убирает её.

— Прости, — говорит он. — Пожалуйста, не уезжай домой. Я чувствую, что у меня есть этот шанс... этот шанс сделать то, что я действительно хотел бы сделать с кем-то, кто мне действительно нравится. Я не знаю, как это сделать, но мне бы очень хотелось, чтобы ты показала мне.

Я снова пристально смотрю на него.

— И как я должна тебе это показать? Ты должен научиться думать своим умом. Это то, с чем я не могу тебе помочь.

— Ты — американка, — объясняет он. — У тебя уже отлично получается делать то, что тебе заблагорассудится. Я могу многому научиться, просто находясь рядом с тобой.

Он улыбается, и я пытаюсь понять, не шутит ли он.

— Ты хочешь сказать, что американцы — отличные эгоисты? — спрашиваю я, приподняв одну бровь. Он действительно думает, что, оскорбляя меня, он чего-то добьётся?

Данте закатывает глаза.

— Я пытаюсь быть милым и обнажаю перед тобой свою душу. Серьезно, Риз. Я чувствую, что получил настоящий шанс найти свой собственный путь в жизни. Я никогда раньше не чувствовал желания отступить от плана моего отца. Пока не встретил тебя. И теперь всё кажется другим. Всё изменилось.

Он сидит в тишине, его руки лежат на коленях, а глаза опущены. Даже его плечи поникли.

Я сочувствую ему. Ничего не могу с этим поделать.

— Всё, что тебе нужно, — это поговорить с отцом, — говорю я. — Просто скажи ему, что ты не хочешь идти в политику и даже не в восторге от участия семейном бизнесе.

— Это не совсем участие в семейном деле, — отвечает он. — Дело в том, что он хочет, чтобы я поехал в колледж в Англии, чтобы научиться вести бизнес. И, поверь мне, это не так-то просто — поговорить с ним. Здесь тебе не Америка. Дети не получают полную свободу, став подростками. Наши жизни распланированы с самого начала. И мы придерживаемся этих планов. Обычно.

Данте выглядит несчастным. Не знаю, какое это имеет отношение к нашей беседе, но я говорю следующее:

— Ты почти взрослый, — указываю я. — Ты почти достиг совершеннолетия, чтобы идти на войну и биться за свою страну. Разве это не должно сделать тебя достаточно взрослым, чтобы планировать свою жизнь? Знаю, что не знакома с законами Кабреры, но ты волен принимать свои собственные решения, не так ли?

— Теоретически, — признаёт Данте. — Но на практике всё гораздо сложнее.

Я смотрю, как отражается свет от медовых прядей его волос и как сверкают его тёмно-синие глаза. Его рот сжат и напряжён, и я знаю, что он расстроен. И часть меня, глубоко внутри, хочет обнять его, чтобы ему стало лучше. Словно часть него, маленький мальчик внутри, сломался, и я просто хочу исправить это.

Но маленькая девочка внутри меня давно узнала, что от поцелуев не становится лучше.

— Жаль, что я не могу помочь тебе, — мягко говорю я. — Правда. Но это то, что можешь сделать только ты сам. Постоять за себя... это просто жизненный навык, которому ты должен научиться. Все мы должны научиться. Это часть взросления.

Он молча кивает, его глаза встречаются с моими.