- Не могу сейчас, - говорит он с легким акцентом, характерным для штата. - Мой брат подвезёт вас, когда вернется, - он смотрит на часы, - oн должен приехать через час, но может быть, и позже. Oбычно он не возвращается так рано.

Он, должно быть, видит мое разочарование, потому что он предлагает нам войти внутрь, и когда мы соглашаемся, может быть, немного слишком быстро, он всё же предлагает этот драгоценный стакан воды.

Тодд пытается заговорить со мной, пока этого человека нет в комнате, но сейчас не время. Может быть, после того, как мы вернемся на дорогу с полным баком бензина, я смогу быть вежливой с ним.

- Я позвонил своему брату. Он уйдет с работы, когда освободится. Даже захватит вам канистру с бензином, а потом отвезёт вас прямо к вашей машине.

Я как раз собираюсь поблагодарить его, когда Тодд спрашивает:

- Да? И когда он вернётся? - тоном, который, как я знаю, звучит нетерпеливо.

Внезапное изменение отношения заставляет нашего любезного хозяина остановиться с ледяной водой в руке, находящейся вне моей досягаемости. Меня это немного раздражает.

- Около часа или около того, - говорит мужчина Тодду с намеком на веселье.

- Спасибо, - говорю я за нас обоих.

А потом стакан оказывается у меня в руке и, наконец, освежающая жидкость зажигает мои вкусовые рецепторы. Я на самом деле издаю звук, который издают актеры в рекламе содовой, и это немного смущает.

- Я пойду переоденусь, если вы не возражаете, у меня сегодня был долгий день.

Никто из нас ничего не говорит ему в ответ, и он поднимается по самой громкой скрипучей лестнице, которую я когда-либо видела. Kаждая ступенька издает свой собственный стон под его весом.

Когда я просыпаюсь - чего мне не следовало бы делать, - я на сто процентов уверена, что не позволила бы себе заснуть. Мне все еще следовало бы прислушиваться к скрипу лестницы, но я не прислушиваюсь. Я прислушиваюсь к тихому храпу, доносящемуся от Тодда, который, как я понимаю, теперь находится по другую сторону от меня.

Что-то мягкое падает мне на лицо, а потом я вспоминаю, как проснулась во второй раз. На этот раз в панике, потому что я знаю, что что-то не так. Но когда я собираюсь встать, а это значит, что на самом деле мне сначала нужно сесть, я тоже не могу этого сделать. Ремни удерживают меня на месте.

Тодд уже проснулся - с кляпом во рту, заткнутым тряпкой и завязанным на затылке. На его лице что-то есть, вроде маски, или что-то в этом роде, я не могу разобрать из-за затуманенного зрения.

Я закрываю глаза, стараясь не дать им уснуть. Я шевелю пальцами в поисках чего-нибудь, что могло бы подсказать мне, что здесь происходит, так как я даже не могу поднять голову. Прежде чем я успеваю что-то прояснить, мужчина с заправки нависает надо мной. Странно. Может быть, я снова позволила себе задремать. Но когда он прикасается ко мне, я понимаю, что это не так, это очень настоящая рука на моей ноге.

- Что ты здесь делаешь? - глупо спрашиваю я, прежде чем успеваю передумать разговаривать с ним.

- Я мог бы спросить вас о том же самом и, поскольку это мой дом, у меня была бы веская причина для моего вопроса, - в его глазах появляется зловещее выражение, которое я никогда не видела, кроме как в фильмах ужасов, и холод снова охватывает меня. - Неужели вы, городские, всё-таки решили воспользоваться объездом? - добавляет он с усмешкой.

Теперь я понимаю, почему он так настойчиво пытался прервать парочку, явно в разгар ругани, чтобы указать им альтернативный маршрут. Даже, и я не ошибаюсь, отвлекал их, когда пришло время платить за топливо, которое он не перекачивал. Все это приходит ко мне волной крови, приливает к моим венам, наполняет все мои конечности для полета, за исключением того, что я не могу этого сделать из-за очень тугих пут, удерживающих меня в ловушке.

В моей голове пульсирует, в ушах стучит. Я снова смотрю на Тодда, видя его теперь в новом свете, исходящем от сияния утреннего солнца, проникающего в комнату из окон. Я вижу, что это за маска, и теперь, когда она не размытая и не темная, я знаю, что это не маска. Свиное рыло, закрывающее его нос, окруженное черными швами, капельки крови, засохшие в узлах; на самом деле оно пришито к его лицу.

- Тодд? - говорю я нерешительно.

Его глаза открываются, слезинка скатывается, а подбородок начинает дрожать.

- Мне очень жаль, - говорит он сквозь кляп.

Я не могу ответить, я не могу понять всего, что происходит прямо сейчас, не говоря уже о том, чтобы простить его за это. Это вообще его вина, я имею в виду, на самом деле, мог ли он предотвратить это, просто выслушав, как я прошу его не ускоряться? Если бы мы не ссорились, я думаю, что на происходящее было бы обращено больше внимания. Но означает ли это, что это дерьмо должно происходить как следствие?

Хочу ли я вообще отпустить ему грехи? Значит ли это, что я виновата, если я это сделаю? Я не знаю, поэтому ничего не говорю.

Мужчина, парень в костюме, в дверь которого мы постучали, выходит вперед, выглядя таким же нормальным, как всегда, и стягивает с меня белую простыню, открывая то, что под ней. Я не только голая, как я думала, но и сверху на мне шевелятся розовые трубки.

Я ничего из этого не могу понять.

Чувство недоумения усиливается, когда он обхватывает губами одну из них и запихивает ее в рот, имитируя минет.

- Не стесняйся, моя маленькая принцесса. Из тебя получилась такая хорошенькая свинка.

- Свинка? - шепчу я, медленно оглядываясь на Тодда, чья морда, грубо пришитая к его лицу, заставляет меня задуматься, могу ли я предположить, что они действительно пришили что-то ко мне?

Нет времени долго размышлять, между двумя мужчинами начинается разговор, который выводит их из комнаты, но прежде чем я успеваю сформулировать план побега или даже выйти за рамки первой части понимания моего затруднительного положения, они быстро возвращаются. Взяв Тодда за запястья и лодыжки, они переворачивают его на корточки и снова пристегивают ремни с искусной ловкостью.

Его задница в воздухе, голая и розовая, но когда я говорю "его задница", я не думаю, что я права, это больше не его задница, так как к его копчику пришит жилистый, скрученный хвост поросенка. Tе же кровоточащие стежки торчат из его плоти.

Аккуратный мужчина хихикает:

- Тебе нравится моя работа?

Я чувствую, как моя голова качается, говоря ему "нет". Hе только этому, но и всему... Bсему, что он уже сделал и сделает - "нет" всему этому.

- Ну, раз вы оба проснулись, то предлагаю перейти к лучшей части, так сказать.

Служащий подходит сзади к Тодду, подтягивает маленький хвостик вверх, а затем засовывает свой член в задницу Тодда.

- Повизгивай для меня, маленький поросенок, - и Тодд делает это, звук влажного шлепка наполняет комнату. - Ну как тебе нравиться, когда тебе пердолят в задницу, свиная отбивная? Я хорошенько собираюсь наполнить твою дырочку своим сливочным соусом.

Крики Тодда усиливаются. Мои собственные, добавляющиеся к какофонии ужасающих звуков, горят у меня в горле, пока мои легкие не опустели.

Мой желудок сжимается, не раз вздымаясь, чтобы избавиться от ужаса, нарастающего внутри меня.

Мужчина превращает задницу Тодда в окровавленное месиво, и когда он кончает, его член покрыт коркой дерьма и крови. Мне же не приходится долго беспокоиться о том, какой будет моя судьба. Еще до того, как мои слезы успели высохнуть на щеках, я чувствую, как хорошо одетый мужчина раздвигает мои ноги и толкается в меня, толкаясь несколько раз, пока он играет со свиным выменем, пришитым к моей груди.

- Такая хорошенькая свинка, - бормочет он снова и снова.

В течение следующих нескольких часов нас с Тоддом пытают, избивают и насилуют. Глядя на длинное клеймо из железа, горящее оранжевым и приближающееся к моей груди, мои крики, которые были непрекращающимися, теперь становятся утомительными. Я чувствую жгучую боль, чувствую запах горелой вони моей плоти, что убивает всякую надежду на то, что все это закончится. Я не могу набраться сил для еще одного крика, в любом случае это кажется бессмысленным. Никто за нами не придет.

- Пососи свое вымя для меня, свинка.

Мужчина тянет сосок, пока он не достигает моего рта, ему все равно, что я не открываю рот, он так сильно прижимается к моим губам, что я чувствую вкус свежей крови там, где мои зубы прокусили кожу во время клеймения.

Его рука сжимает мое горло, пока я снова не теряю сознание. Я прихожу в себя оттого, что он мочиться на моё лицо.

Тодд выглядит не очень хорошо; его кожа бледна, а лицо покрыто каплями пота, которые кажутся болезненными. Другой человек более жесток, зол и безумен. Ему нравится слушать, как визжит Тодд.

- Вот и все, свиная отбивная, я тебя хорошенько пропердолил.

Это бесконечно и безжалостно, поэтому, когда они оба выходят из комнаты, и наступает тишина, она кажется пещерной и кричит тишиной.

- Тодд, - я не жду его ответа. - Мы должны выбраться отсюда.

- Я знаю, но ежели ты каким-то образом не скрывала простой и эффективный способ сбежать, я думаю, что мы в жопе, и я больше не хочу, чтобы меня трахали, - скулит он.

- Мы должны подумать, мы должны что-то сделать. Я думаю, они собираются убить нас.

- Ну, я бы хотел, чтобы они, блядь, уже сделали это.

Я чувствую отсутствие борьбы в его голосе, он сдался. Ничто так не лишает человека воли к жизни, как превращение его в свинью и ебли в задницу.

Я дергаю за ремни, но стальные наручники слишком прочные (и новые). Hадежды нет, что ржавчина поможет мне сбежать. Мои кости болят от усталости, но даже если бы мои силы были на пределе, я не была бы достаточно сильна, чтобы освободиться из них. И все же, я должна что-то сделать. Я, блядь, не могу так умереть.

Мой истеричный разум гонит меня прямо ко сну. Я чувствую тяжесть, когда открываю глаза. Я больше не сдерживаюсь; должно быть, я нашла выход.