— Это просто, темно. Я не могу ни двигаться, ни говорить, а иногда хочется, чтобы я ничего не чувствовала. Если бы я не чувствовала, все бы просто исчезло, понимаешь?

— Но это никогда не проходит.

— Именно, — бормочет она в ответ, хотя это был не вопрос.

У нас есть что-то общее, чувство, травма. Это видно по тому, как она дрожит, но пытается подавить это, по тому, как прикусывает нижнюю губу.

Однажды она это подавит, и однажды я буду рядом, чтобы услышать все это.

— Твой кошмар как-то связан с тем, что тебе нравится причинять мне боль? — спрашивает она, ее огромные глаза смотрят на меня так, словно я держу ответы на мировые проблемы в своих ладонях.

Никогда не думал, что захочу, чтобы кто-то так смотрел на меня до нее.

— Что заставляет тебя так думать? — я спрашиваю.

— Ты сказал, что не будешь заниматься со мной любовью, не будешь шептать французские слова, как ты делаешь с другими девушками.

Я поднимаю бровь.

— Ты хочешь, чтобы я шептал тебе французские слова?

— Дело не в этом. — ее щеки вспыхивают. — Просто ответь на мой вопрос. Это как-то связано с твоим повторяющимся кошмаром?

— Возможно, — я делаю паузу. — Тебе нравится, когда тебе причиняют боль из-за твоего кошмара?

Она вздергивает подбородок.

— Возможно.

Чертова упрямая девчонка.

Пришло время сменить тактику. Я хватаю ее за руку и встаю, переворачивая ее на живот. Взволнованный визг срывается с ее губ, когда она оглядывается на меня через плечо.

— Ч-что ты делаешь?

— Плохие вещи, trésor — милая.

— Р-Ронан, не надо.

— Не надо чего, mon petit coeur adore — моя сладкая?

Ее дыхание прерывается, а глаза расширяются, пока почти не заполняют ее крошечное личико. Я кладу руку ей под живот и поднимаю ее так, чтобы она оказалась на коленях.

— Разве ты не хотела, чтобы я говорил с тобой по-французски, belle — красавица?

— Не так, — бормочет она, хотя и не делает ни малейшего движения, чтобы бороться со мной.

— Не так, это как? Вот так? — я провожу своим твердым членом вверх и вниз по ее влажности, и дрожь проходит по всему ее телу.

— Ронан...

— У меня нет другого презерватива, но ты ведь на таблетках, не так ли? Это было в форме, которую ты оставила в клубе.

Я хватаю ее за бедро и вхожу одним движением.

Мы стонем одновременно, соединяясь. Есть что-то в обладании Тил, в том, чтобы быть с ней.

Жадность. Чертова жадность.

Когда это сочетается с похотью, то абсолютно невозможно остановить.

— Господи, — хмыкает она.

— Я говорил тебе — не он. А я.

Я наклоняюсь и хватаю ее за волосы, чтобы потянуть за них.

Угол, должно быть, неудобный, но если она и чувствует это, то ничего не говорит.

Я провожу языком по ее уху, а затем кусаю.

— Ты хочешь французский, belle — красавица? Думаешь, я в том состоянии, чтобы думать по-французски, когда трахаю тебя?

Она стонет, сжимаясь вокруг меня. Я трахаю ее быстро и грязно, будто она мое спасение, будто она единственная, кого я могу заполучить до конца этого чертового мира.

Возможно, она права. Возможно, это из-за кошмара. В противном случае, какого черта мне хочется удержать ее, когда я никогда никого не хотел удерживать?

При этой мысли мои движения становятся свирепыми, даже животными. Я вонзаюсь в нее, пока она не разваливается на части, крича, затем так сильно кусает губу, что кровь покрывает ее жемчужно-белые зубы.

Я наклоняю ее голову и целую. Я чувствую металлический привкус ее крови, вливаясь в нее изо всех сил.

Кто-то появляется в моем периферийном зрении. Я стою боком к двери, в то время как она отвернулась, все еще спускаясь с высоты.

Коул.

Он стоит у двери, держа в руках книгу. Он прислоняется к дверному косяку, скрещивая ноги в лодыжках. Обычно, если он в одной из своих фаз вуайеризма, я говорю ему, чтобы он отвалил. Вместо этого я позволяю Тил упасть на диван и накидываю пиджак ей на спину и задницу, скрывая наготу.

Ни за что блядь я не позволю ему увидеть ее голой, но это не значит, что он не увидит, кому она принадлежит.

Я хватаю ее за бедро под пиджаком и толкаюсь в нее еще несколько раз, долго и сильно, а затем опустошаю ее изнутри, как никогда.

И это не только из-за отсутствия презерватива. Я солгал — у меня есть презерватив, во множественном числе. Я никогда не хожу без них и запихиваю их в шкафчики своих друзей-ублюдков, чтобы предотвратить любую драму подростковой беременности, но идея вновь поставить барьер между мной и Тил звучит как трагедия.

Марш отсюда, презервативы. Это наше официальное прощание.

— Хорошее шоу. — Коул поднимает бровь.

Тил ахает, съеживаясь, закутываясь в пиджак.

Я остаюсь полностью обнаженным, когда встаю и пристально смотрю на него. У Коула всегда была склонность к вуайеризму — среди прочего.

— Продолжайте, — он делает паузу. — Или мне следовало сначала поаплодировать?

Из-за спины я вижу, как Тил беспорядочно надевают свою одежду.

Блядь. Она поняла, что я сделал это нарочно? Не то чтобы меня это должно волновать. И ей, и Коулу нужно знать свои места.

То есть, никто больше не заберет ее у меня.

Через несколько секунд она выходит из-за моей спины в юбке и застегнутом пиджаке и несет остальную одежду в куче.

— Я отвезу тебя, — говорю я.

Она бросает на меня такой резкий взгляд, что он похож на ножи.

— Пошел ты.

И с этими словами она хватает свою сумку и, не удостоив Коула взглядом, выбегает из дома.

Я остаюсь стоять, игнорируя ухмылку Коула и мою наготу. Все, о чем я могу думать, это ее последний взгляд, который она бросила на меня: гнев, смешанный с разочарованием.

Merde — Дерьмо.