— Это просто, темно. Я не могу ни двигаться, ни говорить, а иногда хочется, чтобы я ничего не чувствовала. Если бы я не чувствовала, все бы просто исчезло, понимаешь?
— Но это никогда не проходит.
— Именно, — бормочет она в ответ, хотя это был не вопрос.
У нас есть что-то общее, чувство, травма. Это видно по тому, как она дрожит, но пытается подавить это, по тому, как прикусывает нижнюю губу.
Однажды она это подавит, и однажды я буду рядом, чтобы услышать все это.
— Твой кошмар как-то связан с тем, что тебе нравится причинять мне боль? — спрашивает она, ее огромные глаза смотрят на меня так, словно я держу ответы на мировые проблемы в своих ладонях.
Никогда не думал, что захочу, чтобы кто-то так смотрел на меня до нее.
— Что заставляет тебя так думать? — я спрашиваю.
— Ты сказал, что не будешь заниматься со мной любовью, не будешь шептать французские слова, как ты делаешь с другими девушками.
Я поднимаю бровь.
— Ты хочешь, чтобы я шептал тебе французские слова?
— Дело не в этом. — ее щеки вспыхивают. — Просто ответь на мой вопрос. Это как-то связано с твоим повторяющимся кошмаром?
— Возможно, — я делаю паузу. — Тебе нравится, когда тебе причиняют боль из-за твоего кошмара?
Она вздергивает подбородок.
— Возможно.
Чертова упрямая девчонка.
Пришло время сменить тактику. Я хватаю ее за руку и встаю, переворачивая ее на живот. Взволнованный визг срывается с ее губ, когда она оглядывается на меня через плечо.
— Ч-что ты делаешь?
— Плохие вещи, trésor — милая.
— Р-Ронан, не надо.
— Не надо чего, mon petit coeur adore — моя сладкая?
Ее дыхание прерывается, а глаза расширяются, пока почти не заполняют ее крошечное личико. Я кладу руку ей под живот и поднимаю ее так, чтобы она оказалась на коленях.
— Разве ты не хотела, чтобы я говорил с тобой по-французски, belle — красавица?
— Не так, — бормочет она, хотя и не делает ни малейшего движения, чтобы бороться со мной.
— Не так, это как? Вот так? — я провожу своим твердым членом вверх и вниз по ее влажности, и дрожь проходит по всему ее телу.
— Ронан...
— У меня нет другого презерватива, но ты ведь на таблетках, не так ли? Это было в форме, которую ты оставила в клубе.
Я хватаю ее за бедро и вхожу одним движением.
Мы стонем одновременно, соединяясь. Есть что-то в обладании Тил, в том, чтобы быть с ней.
Жадность. Чертова жадность.
Когда это сочетается с похотью, то абсолютно невозможно остановить.
— Господи, — хмыкает она.
— Я говорил тебе — не он. А я.
Я наклоняюсь и хватаю ее за волосы, чтобы потянуть за них.
Угол, должно быть, неудобный, но если она и чувствует это, то ничего не говорит.
Я провожу языком по ее уху, а затем кусаю.
— Ты хочешь французский, belle — красавица? Думаешь, я в том состоянии, чтобы думать по-французски, когда трахаю тебя?
Она стонет, сжимаясь вокруг меня. Я трахаю ее быстро и грязно, будто она мое спасение, будто она единственная, кого я могу заполучить до конца этого чертового мира.
Возможно, она права. Возможно, это из-за кошмара. В противном случае, какого черта мне хочется удержать ее, когда я никогда никого не хотел удерживать?
При этой мысли мои движения становятся свирепыми, даже животными. Я вонзаюсь в нее, пока она не разваливается на части, крича, затем так сильно кусает губу, что кровь покрывает ее жемчужно-белые зубы.
Я наклоняю ее голову и целую. Я чувствую металлический привкус ее крови, вливаясь в нее изо всех сил.
Кто-то появляется в моем периферийном зрении. Я стою боком к двери, в то время как она отвернулась, все еще спускаясь с высоты.
Коул.
Он стоит у двери, держа в руках книгу. Он прислоняется к дверному косяку, скрещивая ноги в лодыжках. Обычно, если он в одной из своих фаз вуайеризма, я говорю ему, чтобы он отвалил. Вместо этого я позволяю Тил упасть на диван и накидываю пиджак ей на спину и задницу, скрывая наготу.
Ни за что блядь я не позволю ему увидеть ее голой, но это не значит, что он не увидит, кому она принадлежит.
Я хватаю ее за бедро под пиджаком и толкаюсь в нее еще несколько раз, долго и сильно, а затем опустошаю ее изнутри, как никогда.
И это не только из-за отсутствия презерватива. Я солгал — у меня есть презерватив, во множественном числе. Я никогда не хожу без них и запихиваю их в шкафчики своих друзей-ублюдков, чтобы предотвратить любую драму подростковой беременности, но идея вновь поставить барьер между мной и Тил звучит как трагедия.
Марш отсюда, презервативы. Это наше официальное прощание.
— Хорошее шоу. — Коул поднимает бровь.
Тил ахает, съеживаясь, закутываясь в пиджак.
Я остаюсь полностью обнаженным, когда встаю и пристально смотрю на него. У Коула всегда была склонность к вуайеризму — среди прочего.
— Продолжайте, — он делает паузу. — Или мне следовало сначала поаплодировать?
Из-за спины я вижу, как Тил беспорядочно надевают свою одежду.
Блядь. Она поняла, что я сделал это нарочно? Не то чтобы меня это должно волновать. И ей, и Коулу нужно знать свои места.
То есть, никто больше не заберет ее у меня.
Через несколько секунд она выходит из-за моей спины в юбке и застегнутом пиджаке и несет остальную одежду в куче.
— Я отвезу тебя, — говорю я.
Она бросает на меня такой резкий взгляд, что он похож на ножи.
— Пошел ты.
И с этими словами она хватает свою сумку и, не удостоив Коула взглядом, выбегает из дома.
Я остаюсь стоять, игнорируя ухмылку Коула и мою наготу. Все, о чем я могу думать, это ее последний взгляд, который она бросила на меня: гнев, смешанный с разочарованием.
Merde — Дерьмо.