Он должен... Семь... Не так ли?
Колокольный звон, объявивший наш этаж, испугал меня, напрягая все мышцы, как будто во время драки. Именно это обещало мне то утро. И я знала это. Короткие ответы Пэмми и минимальный сарказм говорили мне об этом лучше, чем слова.
— Сюда, — я едва могла слышать бормотанье Пэмбрука.
Он открыл мне дверь, и я вошла в пустую комнату.
Малейшие звуки резонировались отовсюду. Скрип двери, стук обуви по мраморному полу, дыхание каждого работающего.
— Садись здесь, — сказал он, указывая на скамью, напоминающую лавочку в церкви, как раз за огражденной камерой в публичной галерее.
Я села, и дерево запротестовало подо мной, предупреждая, умоляя действовать, бежать. Пэмбрук легко распахнул вращающиеся двери, которые отделяли зал суда, и подошел к столу прокурора. Я огляделась и заметила, что не была единственным подсудимым в зале суда, что смущало. Единственный мужчина сидел в углу на противоположной стороне от меня.
Это было типично для большинства незначительных судебных дел, но по некоторым причинам, я думала, что мой отец не захочет возможного представления, не рискнет тем, что меня увидят, и устроит частное слушание.
— Вы, — сказал здоровенный охранник с рыжими волосами, указывая на одинокого мужчину. — Ваше слушание было перенесено. Вы должны быть в Зале Суда «С» сейчас.
Конечно.
— О, очень жаль, — сказал мужчина.
Он встал и ухмыльнулся мне.
Мне хотелось блевать от бабочек, которые кружили в моем животе. Беспокойство. Это можно было видеть в его глазах. Сильное напряжение, казалось, переполняло стены. Оно ползало по моему телу и тяжело расположилось в моем сердце.
Пэмбрук позвал меня к своему столу и посадил в кожаное вращающееся кресло. Кожа животного терлась об мою кожу, холодная и жесткая на ощупь. Громоздкий вес беспокойства в комнате воцарился во мне с законченностью, которая душила.
— Всем встать, — сказал судебный пристав, отвлекая меня от своих мыслей. Я подняла голову как раз в тот момент, когда Рейнхольд зашел в зал. Обречена. — Слушается дело, председатель почетный судья Френсис Рейнхольд.
Судья Рейнхольд отказывался смотреть на меня.
— Что сегодня на реестр, Сэм? — спросил он судебного пристава.
Он имел в виду «плаху». Рейнхольд знал.
— Ваша Честь, сегодняшний случай — Прайс из Лос-Анджелеса.
Рейнхольд наконец посмотрел на меня с отсутствующим выражением, но его глаза вычисляли, измеряли, оценивали.
— Вы готовы? — спросил Рейнхольд моего адвоката и прокурора.
— Да, Ваша Честь, — сказал Пэмбрук.
Прокурор кивнула головой, сказав только «Да».
В этот момент дверь заскрипела, и в зал суда вошли три человека, я бы многое отдала ради того, чтобы они не приходили. Мои родители прошли, чтобы сесть на скамью, на которой я сидела минутой раньше, создавая впечатление, что им нужно быть в каком-то другом месте, где они были действительно необходимы. Но настоящим приколом, казалось, был офицер Кейси во всем своем молодом, привлекательном великолепии, и его выражение лица говорило красноречивее всяких слов ненависти, похоти, гнева и желания.
Я посмотрела на него беглым взглядом и получила в ответ жесткую улыбку. Продолжая смотреть на него, я незаметно наклонилась в его направлении, слегка коснулась кончиком языка верхней части зубов, улыбнулась и подмигнула без особых усилий. Это поразило его, и его собственная улыбка дрогнула, заикнулась и упала с его лица.
— Я так понимаю, договоренность была достигнута? — спросил Рейнхольд адвокатов.
Договоренность?
— Да, Ваша Честь, — сказали юристы в унисон.
— Мисс Прайс, пожалуйста, встаньте, — приказал он.
Я подчинилась, мое стучащее сердце требовало успокоиться, и встала с кресла.
— Я обещал Вам, что в следующий раз, когда увижу Вас в своем зале суда, Вы так легко не отделаетесь, и вот Вы здесь. Теперь, я согласился с этой сделкой о признании вины только потому, что я думаю, это научит Вас ценностям жизни гораздо лучше, чем любое количество заключений, реабилитации и общественных работ.
Я положила руки друг на друга, чтобы унять дрожь. И не осмелилась злить Рейнхольда еще больше, спрашивая, о какой сделке он говорит. Вместо этого я уставилась на Пэмбрука, который стоял рядом со мной, но он не взглянул на меня. Я снова повернулась к Рейнхольду.
— Софи Прайс, — сказал он наконец, заставляя мой желудок сжаться. Мои глаза крепко зажмурились в ожидании. — Таким образом, Вы приговорены к шести месяцам в Масего. — И с этим, Рейнхольд ударил молотком, отправив ледяную дрожь по моему телу.
Я продолжала стоять, разинув рот, оставшиеся люди в зале встали, когда вышел Рейнхольд.
И как-то так это закончилось.
Когда в комнате никого не осталось, я повернулась, чтобы найти своих родителей, но они уже собрались уходить. Мой отец едва поприветствовал меня кивком. Кейси слонялся около раскрытых дверей, и я повернулась к нему, интересуясь, чего он хотел.
Он наклонился ко мне. Я смогла только моргнуть.
— Удачи, принцесса.
Он ушел, тихо посмеиваясь.
Пэмбрук.
— Пэмми, что… — я закашлялась от чувства удушья в горле. — Что такое Масего?
Пэмбрук сел в кресло и собрал все, по-видимому, ненужные документы, которые он разложил на столе, перед небольшим приговором. Он занял свои руки и отказался встретиться со мной глазами.
— Масего — это детский дом в Уганде, принадлежащий моему очень дорогому другу. Тебе придется усердно работать, Софи. Я надеюсь, что ты не заставишь меня краснеть за тебя. Ты уезжаешь через неделю. Врач будет в доме твоих родителей завтра в три часа дня, чтобы назначить необходимые прививки. Будь там или подвернешься гневу судьи. Также здесь карточка, которую папа сделал тебе, чтобы ты купила необходимое. Купи прочные шорты, ботинки и подобные вещи для сурового угандского климата.
В заключение он посмотрел на меня и глубоко вздохнул.
— Я рисковал собой ради тебя, Софи. Я не делал это ни для кого другого. Тебе нужна тяжелая доза реальности и Чарльз в состоянии тебе это обеспечить.
— Ты хочешь изменить меня, Пэмми?
— Ты должна измениться и как можно скорее, или потеряешь возможность измениться.
— Ничто не может помешать мне становиться тем, кем я уже стала, — сказала я, впервые была откровенной с самой собой.