Он был темным ангелом. Она хотела вылепить его, а затем разбить вдребезги.

Он засмеялся в ее волосы, кончая, и сделал последний толчок с вибрацией, от которой ее кости задрожали и расплавились. Анна не смогла бы идти, даже если бы попыталась — и он знал это, самодовольный ублюдок. Он схватил галстук, который она сбросила раньше, поднял ее и понес к своей кровати.

— Что, если я забеременею? — спросила она, прежде чем он привязал ее к столбикам кровати для второго раунда. У него была аллергия на латекс, а она ненавидела все, что лишало ее ощущений, поэтому они никогда не пользовались презервативами. Она знала, что это глупо, но жизнь не стоила того, чтобы жить без небольшого риска.

Дамиан обдумал это.

— Хм. — Он поцеловал ее, томно и глубоко, погружая пальцы в бокал вина на тумбочке. — Лучше надейся, что он пойдет в меня, а не в тебя. — Он провел алой жидкостью по ее телу, и они оба смотрели, как вино струится по ее коже, как кровь. Затем он наклонил голову и слизнул все, прежде чем вино успело впитаться в его простыни.

— Дурак. Это не... о, как здорово... так работает. Дети наследуют половину генов обоих своих родителей.

Дамиан прижался лбом к ее лбу, иронично скривив губы.

— Боже, смилуйся над этим миром.

Бонус 2

Эта история стала результатом проигранного пари. Я забыла, каковы были условия, но проспорила очень злой женщине, которая решила, что меня нужно заставить написать историю об инцесте.

Да, я вдохновлялась «Опасными связями». Правильно-о. Скорее обратно, съежиться в уголке стыда.

«Приз»

Анна Мекоцци сидела на затененном крыльце поместья Вулвертон, нежась в угасающем свете великолепного заката Новой Англии. Она очаровывала своего нового поклонника крепким лимонадом в высоких матовых стаканах, пока ее дети играли во дворе.

«Хищники и добыча» — любимое развлечение детей Мекоцци.

Восьмилетняя Селеста бежала, держась за руки, со своим братом-близнецом Дорианом. Они оба хихикали и кричали, когда их старший брат гнался за ними. Близнецы разделились — Дориан оттолкнул сестру в сторону, чтобы убежать в ивовую рощу, окружавшую высохший пруд с кои.

— Обманщик! — объявила она, но слово быстро растворилось в бессловесном крике ужаса.

Гэвин прыгнул, прижимая свою младшую сестру к земле. Его губы коснулись ее шеи, яремной вены, и он слегка прикусил ее.

— Ты мертва, — выдохнул он, и ее сердце выпрыгнуло из груди. Затем он откинулся на пятки и погладил ее по щеке, и погоня началась заново.

В то время как роли часто примерялись и обменивались, как части маскарадного костюма, некоторые оставались неизменны. Пятнадцатилетний Гэвин, двенадцатилетний Лука и тринадцатилетняя Анна-Мария всегда были хищниками. Всегда.

Лука был совсем не быстр, но силен — особенно для своего возраста. У него тоже был вспыльчивый характер, и младшим детям нравилось дразнить его, но это все равно что тыкать пальцем в спящего крокодила. В конце концов он терял все свое терпение, а затем хватал ближайшего преступника под руку, придавливая своим внушительным телом, пока они не начинали задыхаться. Чтобы получить свободу приходилось унижаться. Количество унижения варьировалась в зависимости от степени его гнева и интенсивности провокации.

Анна-Мария была совсем не такой сильной, несмотря на то, что ей нравилось думать, но она быстра. Иногда двое или трое детей, работающих вместе, могли одолеть ее. Любимым трюком было, чтобы один ребенок схватил Анну-Марию за ноги, и она споткнулась. Затем двое из них садились на нее. Однако за такими попытками всегда следовало возмездие, и оно оказывалось столь же быстрым, сколь и жестоким. Анна-Мария знала слабости и тайные страхи своих братьев и сестер и без колебаний использовала их под малейшим предлогом. Однажды она заперла Селесту — тогда ей было шесть лет — в шкафу в прихожей с парой пауков за то, что та поставила ее в неловкое положение перед парнем, который ей тогда нравился.

Пауки не были ядовитыми, но им самим нравилось немного погоняться. Только когда крики Селесты резко прекратились, Анна-Мария открыла дверь, чтобы выпустить девочку, и обнаружила, что ее младшая сестра потеряла сознание от ужаса — после того, как обмочилась.

Гэвин был и быстрым, и сильным, но не таким сильным, каким когда-нибудь станет Лука, и не таким быстрым, какой уже была его сестра. Дети почти единодушно согласились, что он был лучшим хищником, но только потому что он единственный, кто выполнял свою роль «правильно». Он давал им почувствовать вкус страха, сопровождаемый соблазнительным шепотом власти и смерти. Он заставлял их осознать свою собственную хрупкую смертность и, что лучше всего, делал это привлекательным.

Луку было забавно раздражать, а Анной-Марией забавно угрожать друг другу, но Гэвина они воспринимали всерьез и подходили с осторожностью. Он был способен быть жестоким — на самом деле, во многих отношениях он превзошел даже Анну-Марию в своих нововведениях, — но его жестокость не являлась оружием, которым он владел без контроля. Двусмысленный страх, по его мнению, часто бывает гораздо более сильным, чем тот, который проявляется открыто.

Анна-Мария одновременно ненавидела и уважала своего старшего брата. Она уважала его, потому что он был могущественным — умным, сильным и дико красивым, и она хотела этого для себя. Она ненавидела его, потому что он обладал этими качествами, и у нее не было возможности забрать их у него, как она могла бы сделать с более материальными вещами, такими как бриллиантовые украшения ее матери. Она ненавидела его больше, потому что он был мужчиной, что автоматически означало, что люди воспринимали его более серьезно. Но больше всего она ненавидела его, потому что была в него влюблена.

«Но он не воспринимает меня всерьез», — думала она, наблюдая, как он катается с Леоной, как молодая пантера, в то время как Дориан и Селеста карабкаются по нему. Это зрелище наполнило ее жаждой, которая требовала утоления. Анна-Мария подошла к своим братьям и сестрам, и они подняли головы, когда она приблизилась. Гэвин стоял на коленях, с каждой руки свисало по ребенку, а Леона вцепилась ему в шею, словно пытаясь оседлать, как лошадь.

— Прочь, — повелительно проговорила Анна-Мария своей десятилетней сестре. Маленькая девочка отпустила брата, надув губки. — Вы двое —держите его крепко.

Селеста заколебалась, взглянув на Дориана, и они оба крепче сжали руки брата, держа их за спиной.

Анна-Мария опустилась на колени, так что ее лицо оказалось на одном уровне с лицом брата. Она посмотрела ему прямо в глаза, а затем начала быстро и аккуратно расстегивать его рубашку. У него уже начали расти волосы на груди, и их прядь спускалась от пупка, исчезая в брюках. Его тело было намного лучше, чем у любого парня, с которым она встречалась до сих пор. Она провела ногтями по его обнаженному животу, прослеживая бороздки и выступы его формирующегося пресса.

Это было нечестно.

Гэвин бесстрастно наблюдал за ней, и это ее раздражало. Хотя ей всего тринадцать, мужчины уже знали о ней. Со своими длинными ногами, загорелой кожей и густыми светлыми волосами она заставляла их оборачиваться ей вслед. И Анне-Марии нравилось чувствовать на себе их взгляды, отчаянно цепляющиеся за ее фигуру. Это заставляло ее ощущать себя сильной, зная, что они раздевают ее глазами, слой за слоем, пытаясь представить, что прячется под одеждой.

Ей нравилось, что она могла играть ими как пешками, используя свое тело в качестве залога. Ей нравился тот факт, что закон был на ее стороне, как несовершеннолетней, а это означало, что ей не нужно было платить.

Гэвин просто выглядел скучающим и немного раздраженным.

— Ну и, что ты делаешь?

— Просто хочу получше разглядеть моего дорогого старшего брата, — промурлыкала она, прижимаясь лбом к его лбу.

— Ты так же хорошо можешь смотреть издалека. Я не один из твоих преданных обожателей, — усмехнулся он.

— Нет, ты не он, — согласилась Анна-Мария. Она потерла его сосок большим и указательным пальцами, медленно и дразняще соблазнительно. — Хотя я не уверена, что понимаю, почему.

— Потому что я вижу тебя насквозь, — тихо сказал он, — И ты тщеславное, глупое создание, которое думает, что она охотница, но на самом деле, дорогая сестра, ты просто шлюха. Твоя так называемая добродетель поверхностна.

Анна-Мария сильно ущипнула его. Он не дрогнул.

— Кто бы говорил. Я кое-что знаю о тебе, Гэвин. Кое-что о твоем отце. Мама говорит, что он был больным сукиным сыном. — Она прижалась губами к его шее, решив вызвать у брата реакцию. Кожа на шее Гэвина была упругой и поддалась ее жемчужным зубам, когда она поймала его вену между ними. — Ты, предположительно, похож на него.

— Откуда мне знать.

— Нет, ты бы ведь не стал расспрашивать? Но мама рассказывает мне то, что ей и в голову не пришло бы рассказать тебе. Очевидно, он был тигром в постели. — Ее рука упала с его груди, и она грубо сжала его между ног, заставив Гэвина сжать челюсти. — Да у тебя стояк. Не болен ли ты Гэвин? Заводишься от собственной сестры? Твоей тринадцатилетней сестры. — Она снова сжала его, долгим, плавным рывком, от которого у него перехватило дыхание. — Ты такой извращенный ублюдок.

Зарычав, Гэвин оттолкнул Селесту и Дориана в сторону, схватил ее, прижимая к земле, как он сделал с Селестой, когда преследовал ее в саду. Анна-Мария радостно рассмеялась.

— Ты знаешь, что хочешь меня, — промурлыкала она, улыбаясь в лицо своего мертвенно-бледного брата. — Все мужчины хотят. Но ты, особенно.

— Ошибаешься, — холодно сказал он.

Она снова рассмеялась, и смех ее зазвенел, как лед.

— Тогда почему у тебя стоит на меня, дорогой братец?

Он отвесил ей пощечину. Обычная пощечина, предназначенная не столько для того, чтобы причинить боль, сколько для того, чтобы унизить.