Темные брови Рэна выгибаются дугой, правый уголок его рта приподнимается, когда он медленно протягивает мне руку ладонью вверх.

— Я знаю дорогу, — мрачно говорит он.

Я смотрю на его протянутую руку так, словно она покрыта смертельной бактерией.

— Куда?

— В тепло. Убежище. Если только ты не предпочтешь провести здесь еще полчаса, утонув в грязи, прежде чем мы во всем разберемся. Тебе решать. Женская прерогатива и все такое. Мне все равно. — Он наклоняет голову набок, обе брови теперь приподнимаются, и мое чертово сердце замирает.

Черт, я хочу врезать ему по его самодовольному гребаному лицу больше, чем когда-либо в своей жизни.

— Мне не нужна твоя рука. Я прекрасно могу следовать за тобой, — огрызаюсь я.

Раздается еще один раскат грома, оглушительно громкий прямо над нашими головами. Тени растягиваются по лицу Рэна, выбеленные черно-белым ошеломляющим зрелищем молний, преследующих его по пятам. Этот момент настолько сюрреалистичен, что я поражаюсь абсурдности всей ситуации. Рэн опускает руку.

— Тогда держи глаза открытыми! Тебе реально нужно смотреть, куда ты идешь! —кричит он, чтобы его было слышно сквозь шум.

Я смотрю, как напрягаются мускулы на его горле, гадая, погонится ли он за мной, если я побегу от него.

Нет. Он не будет гнаться.

Я побегу, пошатнусь, споткнусь, и свалюсь в грязь, а Рэн спокойно пойдет за мной, не тронутый стихией. Он поймает меня и затратит на это нулевую энергию, потому что в этом весь он.

Рэн поворачивается, его черная рубашка прилипает к спине, как вторая кожа, и уходит, поворачивая налево в лабиринт.

У меня нет другого выбора, кроме как следовать за ним.

Спустя пять резких поворотов через проходы, которые я даже не вижу до самой последней секунды, Рэн приводит нас в центр лабиринта. Среди буйства розовых кустов чьи поздние цветы уничтожены проливным дождем, их персиково-красные лепестки разбросаны по земле, на возвышении, под массивными ветвями одного из гигантских живых дубов, охраняющих лабиринт, стоит приземистая беседка.

Из окна своей спальни мне не было видно этого сооружения. Со своей точки обзора я видела только высокие стены живой изгороди и ничего больше. Но вот оно — маленькое, прочное сооружение из дерева и стекла, маленькое и совершенно очаровательное, выкрашенное в белый и синий цвета. Внутри теплое оранжевое свечение обещает свет и защиту от холода.

Рэн поднимается по ступенькам, ведущим ко входу в закрытую беседку, останавливается перед дверью, положив бледную руку на повидавшую виды медную ручку.

— Это место под запретом, — говорит он. — Мы не должны здесь находиться.

— Да что ты говоришь. — Я показываю рукой на небо. — Вообще-то мы не должны находиться снаружи.

Он снова смеется тем же смехом, хриплым и веселым, как будто все во мне кажется ему странным и глупым.

— Полагаю, ты не против нарушить несколько правил, Стиллуотер. Если ты предпочитаешь действовать по правилам, я могу отвести тебя обратно в академию. Мне просто нужно время, чтобы собрать свои вещи.

Он не слышит, как я ворчу себе под нос. Но я верю, что он может прочесть мое раздражение по хмурому выражению моего лица.

— Открой дверь, Джейкоби. Черт побери, я уже вся посинела.

Кажется, Рэн доволен. Хотя с ним трудно сказать наверняка. С таким же успехом он может выглядеть так, будто хочет меня убить. Я никак не могу определиться. Повернув ручку, он толкает дверь, отступая назад и взмахивая рукой перед собой, жестом приглашая меня войти.

Я подозрительно смотрю, проходя мимо него в беседку.

Радуясь, что дождь больше не хлещет меня, я прислоняюсь к стене и вздыхаю с облегчением. Интерьер беседки, мягко говоря, удивляет. Я ожидала увидеть пару облупленных деревянных скамеек и несколько пустых банок из-под содовой, катающихся по голому бетону, но ошиблась. Декор — потому что у этого места действительно есть декор — потрясающий. Полированный паркет по краям комнаты уступает место мягкому, толстому кремовому ковру. Перед незажженным открытым камином в дальнем конце комнаты стоят диван и два мягких кресла. У изогнутой стены напротив двери низкий книжный шкаф с тремя полками прогибается под тяжестью бесчисленных толстых, тяжелых томов с кожаными корешками и позолоченными краями. Растения в горшках расположены на каждой плоской поверхности: лианы, папоротники и фикусы, все они толкаются в поисках места и света из окон, которые снаружи покрыты паутиной и грязью, но чистые изнутри.

— Что это за место? — шепчу я.

Это не просто какое-то забытое Богом место. Это чье-то убежище. Тайное, излюбленное убежище.

Рэн снимает свои грязные ботинки и бросает их у двери. На нем нет носков, и это заставляет меня дрожать без всякой причины. Вид его босых ног, когда он идет по толстому ковру к камину, вызывает у меня такое неожиданное чувство неловкости, что я даже не могу отвести взгляд. Он сгибается в поясе, хватая кусок нарубленного дерева из плетеной корзины рядом с огнем, и смотрит на него сверху вниз, вертя в руках.

— Это место должно было быть для преподавателей. Но мы захватили его, когда только приехали сюда. Фитц единственный, кто знает, что мы сюда приходим, и он закрывает на это глаза.

Ничто в этом месте не похоже на то, что оно принадлежит Рэну. Это слишком... слишком взросло и просто, и слишком... я даже не знаю, как это объяснить. Я никогда не задумывалась, как может выглядеть личное пространство Рэна. Даже на секунду. Знать, что у него где-то есть спальня, это совсем не то же самое, что представлять себе, как она будет выглядеть. Было бы больше смысла, если бы он выползал ночью из гроба в земле. Или если бы он материализовался из облака черного дыма.

Он швыряет полено в каминную решетку, его рот дергается; он хочет надеть эту свою губительную ухмылку, я знаю, что хочет. По причинам, известным только ему одному, он решает на этот раз сдержаться.

— Не надо так смущаться, Стиллуотер. Сними куртку. На спинке дивана лежит одеяло. Ты можешь завернуться в него, пока она сохнет.

Я стою неподвижно, прижавшись к стене.

— Почему я здесь, Рэн? — холодно спрашиваю я.

Он хватает еще дров, присаживается на корточки, чтобы разложить их поудобнее, а потом вырывает страницы из старой газеты, лежащей у его ног, комкает листы и засовывает их в щели у основания незажженного костра. Он не произносит ни слова.

— Рэн. Я серьезно говорю. Сообщение. Какой смысл было посылать его? Какого хрена я здесь торчу?

— Когда я был ребенком, мой отец часто посылал мне сообщения азбукой Морзе. За завтраком он часто барабанил пальцами по столу. Постукивал своей ручкой по... ну, по чему угодно... это была наша тайна. Моя мачеха всегда его ненавидела.

— Спасибо за трогательную историю. А теперь ответь на мой вопрос.

Сейчас примерно три часа ночи. Может быть, я и молода, но мне все еще нужно много спать. Я люблю поспать, а Рэн без всякой видимой причины лишает меня покоя.

Он оглядывается на меня через плечо, его губы приоткрыты, в глазах странное выражение. Короткий момент зрительного контакта, который мы разделяем, заставляет меня хотеть спрятаться за книжным шкафом. Отвернувшись, он чиркает длинной спичкой и держит мерцающее пламя на бумаге, пока каждый из смятых шариков не загорается.

— Твой отец тоже учил тебя азбуке Морзе, верно?

— Да. — Я не хочу отказываться от этой или любой другой части информации о себе, но это достаточно простой вопрос. У меня нет причин скрывать правду.

— Для него это была не игра, не так ли? Это было настоящее наказание.

Ударная волна паники взрывается в моей груди. Она выплескивается наружу, посылая адреналин нестись по моим венам, распространяясь по мне, как та молния, которая раньше стреляла по небу. Он ничего не может знать о моем отце. Он ни хрена не знает ни о моем прошлом, ни обо мне. Все, что он думает, что знает, неправильно, так почему же мне кажется, что он раскопал все мои уродливые секреты? Это заставляет меня внезапно почувствовать себя грязной.

— Мой отец здесь ни при чем, — натянуто говорю я.

— Наши отцы формируют нас, — говорит Рэн, вставая во весь рост. Огонь позади него оживает с ревом, словно адские черти только что прыгнули по его команде, повинуясь его призыву. — Я много читал о твоем старике. Чему еще он тебя научил? Муай Тай?

— Нет.

— Ах да. Израиль. Наверное, он научил тебя крав-мага.

Мне не нравится, что он может так много обо мне знать. Это несправедливо, что он вооружен информацией, которую я не знаю о нем. Есть вещи... вещи, которые он не может знать. Вещи, которые были похоронены так хорошо и так глубоко, что даже он не смог бы их выкопать.

— Не понимаю, причем тут это, — говорю я.

Он надувает губы.

— Ты все еще тренируешься? Я сам немного знаю крав-мага. Мы могли бы спарринговать.

— Нет.

— Нет, ты больше не тренируешься, или нет, ты не хочешь спарринговать со мной?

— Нет, я не тренируюсь. Зачем мне это делать, если я не обязана? И может быть, мы уже перестанем говорить о моем отце, пожалуйста? Это личное.

Рэн отмахивается от моего холодного тона.

— Твое желание для меня закон.

Тихо и плавно, как пантера, он пересекает маленькую комнату и останавливается передо мной. Пряди волос падают ему на лицо, создавая мокрую завесу, которая закрывает глаза. Но я все еще чувствую их силу, обжигающую мою кожу. Он облизывает губы, его рука тянется вверх, заставляя меня отпрянуть.

Она останавливается в дюйме от моего лица. У него руки пианиста, с длинными, ловкими пальцами. Я просто прикована к ним взглядом, думая о том, что он может сделать ими, если его не остановить. Его ногти все еще покрыты тем же облупившимся черным лаком, который я заметила в свой первый вечер в Вульф-Холле.

— Ты такая пугливая малышка, — ворчит он.

Я возмущаюсь тем, как его голос заставляет мою кожу покрываться мурашками.