Глава 18

ХЕЙЗЕЛ

Не важно, как часто и как усердно я чистила пустую конуру Оливки, я не могла смыть воспоминания о Крисе. Куда бы я ни повернулась, его запах, его улыбка, его проклятое пение преследовали меня. Прошло почти две с половиной недели после нашей ссоры, а мне все еще казалось, что я живу чужой жизнью. Просто кошмар.

И теперь даже радио не давало мне передышки. Я запрятала подальше диск с музыкой для бумбокса, которую так любили собаки, и включила радио. Но казалось, что каждая вторая песня была какой-то кавер-версией классической песни Диснея. Прямо сейчас Ванесса Уильямс пела мне серенаду «Цветов ветра» из «Покахонтас».

Я переключила станцию на канал металлики и, окунув губку в ведро, стоявшее у моих ног, выжала ее. Тем не менее, мыльная вода плескалась на бетонном полу, когда я стирала следы от ручки с задней стены — каждая маленькая, едва заметная галочка с датой, которую я использовала, чтобы отслеживать прогрессивное изменение Оливки за пределами комфорта ее защитной сетки. За моей спиной Вафля скулил и скребся в проволочную дверь своей клетки.

— Извини, малыш, Оливки здесь нет, — сказала я, хотя все равно заглянула под раму кроватки из нержавеющей стали. Я ничего не могла с собой поделать. Я все еще не привыкла к тому, что мой любимый питомец исчез вместе с Крисом. — Наверняка ты следующий, Вафля. В любой момент ты можешь уехать в свой новый дом.

И я не шутила. Всего несколько дней назад Ириску удочерила одинокая пенсионерка, которая хотела, как она выразилась: «самую прилипчивую собаку на свете». Шотландские терьеры, как правило, были волевой, энергичной, независимой породой, но трагическая история Ириски сделала ее идеальным компаньоном, выражая небывалую привязанность к хозяину. Вафля скоро получит свой шанс.

Я продолжила убираться в вольере Оливки, пока он не засиял ярче, чем новоиспеченный щенячий жетон, затем перешла к другим питомникам, протирая их мыльной водой и заменяя старые кроватки, миски с едой и водой и игрушки новыми припасами из самой последней доставки в Петсвилл США — очевидно, одобрение Криса принесло прибыль для компании, поэтому пожертвования в приют продолжали поступать. Что было очень ценно, так как приют «Неизбежное Спасение» снова работал на полной мощности с четырьмя новыми реабилитационными случаями, прибывшими на прошлой неделе.

— Хейзел, эти вольеры безупречны, как никогда. Дай себе уже отдохнуть.

Я обернулась на звук голоса Пенни, чуть не опрокинув коленом ведро с мылом. Она влетела в комнату, поставив на полку свежую порцию пахлавы. Снежинки прилипли к ее кудрявым волосам и запорошили плечи кожаной куртки — этим утром на город обрушилась неожиданная буря.

В животе у меня заурчало. Я забыла позавтракать и теперь ужасно проголодалась. Как оказалось, сердечная боль была исключительно мощным подавителем аппетита, и по мере того, как пустота расширялась внутри меня, она притупляла все остальное, пока даже самые примитивные желания — сон, жажда, голод — не исчезли.

— И все же недостаточно безупречно, — сказала я Пенни через плечо, бросая грязную губку в мусорное ведро, а затем вымыла руки в раковине.

Я подошла к пахлаве, сняла фольгу и вдохнула аппетитный аромат корицы и грецких орехов. Я вытащила квадратик и сунула его в рот. На мгновение пропитанное медом печенье напомнило мне, что я все еще способна чувствовать себя сытой, вообще что-то чувствовать.

— Знаешь, никакое количество отбеливателя и мыла не сотрет Криса, — сказала Пенни и зубами стянула перчатки.

Невидимый кулак сжал мою грудь при упоминании имени Криса, стягивая боль сильнее внутри меня. Это было так несправедливо. Совсем недавно мысли о нем обещали солнечное, счастливое утро после веселых, наполненных сексом ночей. Теперь все это исчезло.

Я стащила еще один кусочек пахлавы и съела его одним укусом.

— Может, и нет, но уборка дает мне хоть какое-то занятие.

Но самое главное, мытье и уборка мешали мне проверять телефон каждые тридцать секунд в надежде на сообщение или голосовую почту. Или то и дело поглядывать на вход в приют, желая получить поющую телеграмму — все, что говорило мне, что Крису все еще не все равно, — хотя я ясно дала понять, что ему здесь не рады. Мое опустошение и гнев на его молчание только глубже вонзили нож, поэтому я встряхнулась — и попыталась забыть его. Безуспешно.

— Нормальные люди напиваются или заводят случайные связи, когда хандрят после разрыва. Но ты с головой уходишь в работу. — Пенни покачала головой, снова накрывая фольгой форму для выпечки. — Как будто я тебя ничему не учила.

Я пожала плечами, слизывая мед с большого пальца, и проговорила:

— По крайней мере, организация реабилитационной зоны для новых питомцев — это что-то продуктивное.

— Знаешь, что еще продуктивно? — спросила она, приподняв бровь.

— Уволить любопытных, хронически опаздывающих лучших друзей? — я улыбнулась той саркастической улыбкой, которую Пенни так не любила.

— Прощение, как всегда напоминает мне моя бабушка.

— Кстати, о Рее, как она ладит с Фрикаделькой? — спросила я, хотя это был бессмысленный вопрос.

На прошлой неделе бабушка Пенни неожиданно заехала в приют, чтобы забрать Пенни на импровизированный семейный ужин, и в тот момент, когда Рея увидела Фрикадельку, я поняла, что они идеально подходят. Рея наклонилась, схватила Фрикадельку и заявила, что ей просто необходима собака с такими же морщинками от смеха, как и у нее самой. Я только жалела, что сама не додумалась до этого раньше — свести этих двоих.

— Не могу поверить, что ты позволила ей усыновить его, — сказала Пенни, ущипнув меня за руку. — Все мои любимые носки исчезли, и когда я подошла к бабушке по этому поводу, она сказала, цитирую: «Фрикадельке нужны новые жевательные игрушки, и так как твои отпугивающие парней цветные носки просто ужасны, я убила двух зайцев одним выстрелом. В твоем шкафу есть чудесные туфли-лодочки, носки не нужны».

Я рассмеялась.

— В словах Реи есть смысл.

— Да, ну, когда дело доходит до Криса и прощения, то и я тоже, — сказала она, пригвоздив меня взглядом, прежде чем схватить пахлаву и выйти из реабилитационной зоны.

Вздохнув, я подошла к конуре Вафли и отперла дверь. Я села на пол, прислонившись спиной к раме ее кроватки. Он свернулся клубочком возле моих ботинок, глядя на меня своими большими выразительными глазами, пока я не потерла его любимое место над хвостом.

Через некоторое время заскрипели петли на двери реабилитационной зоны, и я подняла глаза, чтобы увидеть, как моя мать вошла с черно-коричневым щенком ротвейлера на руках. От неожиданных вторжений Вафля вскочил на ноги, лая, как баньши. У меня перехватило дыхание при виде этого зрелища, а выражение лица, без сомнения, выдавало мое полное потрясение.

В любом другом случае я бы предположила, что ротвейлера нашли на обочине дороги и привезли в приют для ухода, но мы говорили о моей матери. Что могло означать только одно — она завела себе питомца. Встав, я смахнула с джинсов грубые белые волоски шерсти Вафли и заперла дверь в его конуру.

— Привет, мам. Кто это? — спросил я, подходя и почесывая ротвейлера за ушами. Застенчивый малыш не мог быть старше восьми недель, если уж на то пошло.

— Это Брюква, — сказала она, поправляя ему ошейник. — Разве он не милый?

— Да, очень милый, — кивнула я, чувствуя, как комок подступает к горлу. Брюква был так похожа на Ревень в детстве — у них даже были одинаковые отметины на мордочке, — что я на мгновение забыла, что Ревень погиб. — А еще он пускает слюни на твое пальто от Шанель.

Моя мать пожала плечами, как будто это не она хранила всю свою винтажную дизайнерскую одежду в вакуумных пакетах в своем шкафу.

— Ну, для этого и существует химчистка, милая.

— Угу. И что ты здесь делаешь с Брюквой? — спросила я, признавая, что, возможно, сделала неверный вывод. Может быть, моя мать была с подругой на обеде и наткнулась на собаку, бродившую по улицам, и принесла щенка мне, чтобы я могла найти ему приемный дом.

Но потом она откашлялась и сказала:

— Представляю тебя ему, так как он теперь член семьи. Брюква очень хорошо вел себя в машине — ты будешь поражена, когда увидишь, какой он милый по характеру, — и мне снова напомнили, что я должна доверять своим инстинктам, когда дело касается моей матери.

— Значит, ты собираешься оставить его? — уточнила я. Моя мать всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Как она справится со всеми задачами, связанными с воспитанием ротвейлера?

— Не говори глупостей, Хейзел. Мы обе знаем, что домашнее животное будет для меня катастрофой, — сказала она. — Брюква для тебя.

Для меня?

— Ты ведешь себя намеренно тупо, Хейзел? — мама вздохнула. — В любом случае, после нашего увлекательного путешествия сюда, этот маленький обжора, вероятно, нуждается в горшке. Пойдем.

Я начала было протестовать, но она шлепнула собаку мне на руки, пронеслась мимо меня и направилась в сторону двора. Я стиснула зубы и заставила себя сосчитать от десяти.

Брюква лизнул меня в подбородок, и прежде чем я успела остановиться, я уткнулась носом в его мохнатую шею и вдохнула запах чистой щенячьей прелести. Мгновенно я снова стала маленькой девочкой, испуганной, уязвимой и отчаянно нуждающейся в друге. Слезы жгли мне глаза, когда я вдыхала воспоминания о Ревене и простом обожании, которое мог подарить только щенок. Брюква уронил подбородок мне на плечо и испустил тяжелый, измученный вздох.

Кажется, я попалась.

Моя мать сидела на скамейке в крытой зоне для пикника, когда я, наконец, достаточно успокоилась, чтобы присоединиться к ней. Белые снежинки кружились на фоне белесого неба — даже Скалистых гор вдалеке не было видно. Но холод в воздухе был скорее приглушенным, который медленно уносил тепло тела.