Глава 6

Ашер

Я наконец-то закончил работу, за которую взялся неделю назад, и вместо поисков новых проектов нахожусь в доме отца. Ему становится хуже — я вижу это по его внешнему виду, и, судя по выражению его лица, он тоже прекрасно понимает положение вещей — но наотрез отказывается возвращаться в больницу. Скорее всего, он просто хочет тихо отойти в мир иной в домашней обстановке.

«Ты бы хоть оделся».

Пока папаша подбирает подходящие слова, я молча пытаюсь отмыть эту дыру. Он следит за мной. Я игнорирую его. Он пытается говорить со мной. Я игнорирую его. Не существует тех слов, которые могли бы отмотать назад последние десять лет, но он все же пытается.

— Где ты остановился? — спрашивает Джон, сидя в своем старом, потрепанном кресле. Я, бл*дь, ненавижу это кресло. И крайне удивлен, что отец еще не сросся с ним. Я устремляю на него взгляд, решая, отвечать ему или нет, но легкий отпечаток надежды на его лице заставляет меня сдаться.

— У Дэша.

Он кивает, будто ожидал такого ответа, и больше не дает комментариев.

Я возвращаю свое внимание обратно к огромному дубовому шкафу — примерно того же возраста, что и ветхий диван — который занимает всю стену. Его нижняя часть состоит из закрытых полок с поломанными ручками. Они набиты старыми газетами, маминой коллекцией кассет с фильмами Disney, моими детскими поделками и семейными фотографиями. Отсутствие наших с мамой совместных снимков сразу бросается в глаза. Старый козел просто выкинул их.

Я беру в руки рождественскую поделку, на которой видны отпечаток маленькой ладони и фотография ребенка, которого я больше не узнаю — счастливый, беззубый, беззаботный. На обратной стороне размашистыми и кривыми буквами подписано «Ашер Келли, 7 лет, 2 класс». Знакомое чувство накатывает на меня подобно старому другу — смесь злости и обиды — и я бросаю открытку в мусорный пакет, набитый прочим бесполезным дерьмом.

— Ты это выбросишь? — спрашивает отец, делая глоток воды из бутылки, и я буквально сдерживаю свой смех. Это такое непривычное зрелище. Не помню ни дня, когда бы он пил что-то кроме пива или ликера. Случайная кружка кофе, может быть. Так и хочется сказать ему, что уже поздно пытаться что-то изменить, но я прикусываю язык.

— Твоей маме она нравилась… — бормочет он и, прочистив горло, добавляет, — мне тоже.

Его голос и взгляд настолько искренни, что это на мгновение сбивает меня с толку.

— Нравилась настолько, что ты выбросил ее вместе с остальным барахлом, на которое тебе было насрать? — я начинаю сметать остальные вещи в пакет, не удостоив их взглядом. Так-то лучше.

— Сын.

Рисунок индейки на День благодарения. Вырезка из газеты, гласящая, что я выиграл региональные соревнования по плаванию. Открытка на день рождения.

— Сын.

Машинка Hot Wheels. Мое фото с первой выигранной медалью.

— Сын!

— Что?! — выпаливаю я и поднимаюсь на ноги, чтобы взять очередной мусорный мешок.

— Мне жаль, — просто отвечает он, практически безразлично. — Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль.

— Я все еще здесь, мать твою, не так ли? — я трясу головой, не желая больше слушать это дерьмо.

Что ему еще от меня нужно?

— Мне жаль, — снова повторяет он. — Не выбрасывай крупицы своего счастливого прошлого из-за меня. Я скоро умру, возможно, не настолько скоро, как ты бы хотел, но однажды тебе захочется взглянуть на эти вещи. Поверь мне.

Его глаза наполняются слезами, и я отвожу взгляд. У моего отца никогда не было проблем с выражением чувств. Как раз-таки наоборот. Он любил всем своим нутром, но боролся еще сильнее. Будь то слезы радости на моих соревнованиях или пьяная ярость, он чувствовал гораздо больше, чем многие люди. Даже когда он выбивал из меня все дерьмо, я знал, что он любит меня, как бы убого это ни звучало. Ему всегда с трудом удавалось контролировать эмоции, но когда мама, его личная тихая гавань, погибла, больше некому было успокоить его. Более того, у него даже не было желания держать себя в руках. Я думал, что меня будет достаточно. Но это оказалось не так. В этом-то и кроется вся проблема.

Если когда-нибудь по одному Богу известной причине я стану папой, то я буду жить и дышать ради своего ребенка, черт возьми. Я лучше умру, чем позволю чему-то плохому с ним произойти. И я уж точно, мать твою, уверен, что не ударю своего ребенка и не отдам прямо в руки психопату.

— Я вернулся за тобой, Эш, — тихо произносит он, удивив меня. Хотя я этого не показываю. Лишь продолжаю молча смотреть, ожидая продолжения.

— Я знаю, что сейчас это уже не имеет значения. Но после того как я закончил реабилитацию, я приехал к Дэвиду. Мне не разрешено было этого делать, но мне было плевать. Я знал, что ты, возможно, не захочешь остаться со мной, но у меня был план. Я хотел дать тебе твое собственное место под крышей. Но тебя уже не было. Он сказал, что ты сбежал. Брат даже не удосужился тебя отыскать.

Я сжимаю кулаки. Это ложь. Все до единого слова. У моего отца не было ни копейки за душой.

— В тот момент я понял, что не важно, куда ты делся, главное, что ты был вдали от него. Ты сильный. Умный. Черт, ты вырос без чьей-либо помощи после смерти матери. Так что я не переживал, — продолжил он.

— Не мне говорить о нормальности, но я чертовски уверен, что нормальные люди переживают за своего ребенка, — саркастично отвечаю я.

— Это не то, что я имел в виду. — Он вздыхает, потирая лоб трясущейся рукой. — Конечно же, я переживал. Я искал тебя. Но шестое чувство подсказывало мне, что с тобой все в порядке.

Когда-то я считал, что мой отец самый сильный человек в мире. Помню, как мы с друзьями спорили и доказывали, чей папа сильнее, хвастаясь, что он мог поднять целую машину и прочие небылицы. Теперь же мой отец болезненно худой, не считая вздувшегося живота. Слабый. Хрупкий. Жалкий. И, бл*дь, какая-то часть меня жалеет его.

— Мне почти исполнилось восемнадцать, — говорю я, разглядывая прожженный сигаретами ковер. — Так что мне понадобилось лишь залечь на дно на пару месяцев.

Я не рассказал ему, как украл деньги у дяди и прыгнул в первый попавшийся автобус. Не рассказал, как встретил в нем Дэйра, который предположил, что я бегу от чего-то, и спустя несколько часов дороги предложил работу.

— Почему ты не вернулся после дня рождения?

«Он сейчас серьезно?»

Оторвав взгляд от ковра, я вглядываюсь в отца.

— Мне не за чем было возвращаться.

— Девчонка Вейлов бы с этим не согласилась.

Злой смех вырывается из моего рта.

— Она и есть та причина, из-за которой я уехал.

Ему это известно лучше, чем кому-либо. Но он так смотрит на меня, будто пытается найти недостающий кусочек паззла.

— Смотри, — говорю я и сжимаю затылок руками, устремив взгляд на пробковый потолок. — Я понимаю, что ты пытаешься замолить свои грехи, пока не стало слишком поздно, но не нужно выливать это дерьмо на меня. Ты готов к этому, я — нет.

— Я понял тебя, — тихо произносит отец. — Я просто не хочу умереть и оставить тебя с мыслями, будто бы я не любил — люблю — тебя. Ты не заслуживаешь ни единой долбаной секунды того, через что я заставил тебя пройти. В ночь смерти твоей матери ты потерял обоих родителей. Мое самое большое сожаление заключается в том, что я винил в этом тебя.

Размеренно и глубоко дыша, я выхожу из гостиной.

— Мне не нужно твое прощение. Я просто хотел, чтобы ты знал.

— Мне пора сваливать отсюда, — говорю я, направляясь к двери. Мой отец облегченно вздыхает, и я останавливаюсь, взявшись за ручку.

— И, да… увидимся завтра.

                                          

Я уже собирался вернуться в дом Дэша и Брайар, но ощутил острую необходимость проветрить голову. Так я и оказался в старом, Богом забытом баре на краю города. Я успел выпить три шота дешевого виски, когда ко мне подсела девушка. Она была достаточно симпатичной, в белом платье, и выглядела такой же подавленной, как и я. Можно было предположить, что она являлась моим женским подобием. И по тому, как ее язык ласкал соломинку, я был уверен, что она позволит трахнуть себя в туалете. В моей машине. Да прямо на барной стойке, если я так сильно этого захочу. Я проскользил взглядом по ее телу, задумавшись, но все, что я видел, — это лицо Брайар. И, в конце концов, мы заключили чертово пари. Мать твою, я не мог сорваться, даже если страстно желал. Даже несмотря на спор. Который в свою очередь довел меня до белого каления. Бросив на стойку двадцатку, я молча вышел из бара.

Второй час подряд я ездил по округе, из колонок звучала песня «The Boy Who Blocked His Own Shot» группы Brand New. Я затянулся сигаретой, наслаждаясь, как никотин проникает в кровь и расслабляет тело. В Ривер Эдже я завязал с курением — не считая парочки сигарет за бутылкой пива — но с тех пор как я вернулся потребность в них все больше.

Я уже подъезжал к Треку, когда в последнюю секунду пересек четыре полосы и свернул на другой съезд. Тот, что вел к моему старому дому. Что-то было не так. Или это все виски на голодный желудок, но что-то заставило меня свернуть.

Когда я въезжаю на подъездную дорожку, то уже знаю, что здесь происходит неладное. Припаркована машина, которую я не узнаю, и, выбравшись из пикапа, я слышу крики из дома. Побежав на шум, я замечаю, что входная дверь распахнута и сломана. Как можно тише я вхожу в дом.

Я предполагал увидеть что угодно, но только не это. Дядя Дэвид прижал моего отца к стене, вцепившись ему в горло.

— Уже не такой сильный, да? — выплевывает Дэвид. — В последний раз прошу, скажи мне, где парень.

— Я говорил тебе, — хрипит Джон, пытаясь ослабить хватку на своей шее. — Он не хочет иметь со мной ничего общего. Я уже несколько лет не видел его.

— Мы оба знаем, что это чушь собачья. Скажи. Мне.

— Пошел на хрен, — произносит мой отец и плюет ему в лицо.

Прежде, чем я успеваю до них добраться, лицо Дэвида искажается яростью, он отводит голову назад и бьет ею Джона в лицо. Один, два, три раза пока я приближаюсь к ним, абсолютно не замеченный.