— К черту Уайтли. Я не хочу ее. — Я хочу тебя. Я не произношу этого вслух, но все и без этого понятно.

Она толкается в мою руку, и я чувствую, как намокли ее трусики.

— Для кого ты сейчас мокрая, крошка? Для него? Или для меня?

Брайар не отвечает, она слишком сосредоточена на том, чтобы свести бедра и остановить мои движения. Ее взгляд мечется вокруг, убеждаясь, что никого нет поблизости. Солнце садится, так что люди есть лишь вдалеке, и те пакуют вещи.

— Тебя никто не увидит, — говорю я, накрывая ее тело своим. — А даже если и смогут… позволь им понаблюдать.

— Нам не следует этого делать, — произносит она на выдохе, но все же раздвигает для меня ноги, и я тру ее клитор большим пальцем, одновременно зубами сдвигая в сторону верх от купальника. Я втягиваю в рот мягкую плоть, оставляя на девушке свою метку.

— Ты хотела поиграть во взрослые игры, Брайар. И сейчас я буду вести себя с тобой, как с большой девочкой.

Брай откидывает голову, открывая тонкую шею. Маленькая родинка в том месте, где шея перетекает в плечи, привлекает мое внимание, и я впиваюсь зубами в это место. Сильно.

Она дергается от боли, прежде чем я чувствую, как все ее тело напрягается, бедра сдвигаются, плотно сжимая мою руку у нее между ног. И когда она начинает дрожать и трястись, я понимаю, что она кричит не от боли. Она кричит от удовольствия.

Девочка любит пожестче.

— Ты действительно только что кончила? — спрашиваю я.

Она вскидывает руки, прикрывает лицо и откатывается от меня.

— Пошел к черту.

— Почему, в этот раз не хочешь оказаться на моем члене?

— Ты отвратителен. Отвези меня домой.

— Как долго у тебя ничего не было, Брай? Должно быть, это какой-то период засухи, раз ты так быстро кончила. Или же это я оказываю на тебя такой эффект?

Я говорю все это лишь бы пробраться ей под кожу. Кайфовать от нее — моя новая зависимость. Это даже лучше кокаина. Брайар спрыгивает с багажника и идет к передней части пикапа. Она забирается на пассажирское сиденье и захлопывает дверь.

Я решаю позволить ей раствориться в своей посторгазмической вине, пока загружаю Джет Скай в прицеп. Это занимает некоторое время, и когда я возвращаюсь к машине, солнце уже село.

Брайар сидит на пассажирском сидении и отдирает белый лак с ногтей. Она не смотрит на меня, когда я открываю дверь. Ни когда я завожу машину. И даже когда мы подъезжаем к ее дому.

— Не хочешь рассказать мне, почему из нас двоих именно я с синими яйцами, а ты поддаешься молчаливому самолечению? — это была шутка, но крайне неуместная, потому что когда девушка поворачивается ко мне, то ее глаза блестят от слез.

— Почему ты так поступаешь со мной?

— Как конкретно я поступаю с тобой? Помимо того, что позволяю кончить от моей руки?

— Ты прекрасно знаешь, что ты делаешь. Ты дурачишь меня с четырнадцати долбаных лет.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — шиплю я. Она считает, что я делаю это специально? Что мне это нравится? Я хочу ненавидеть ее. Я должен ненавидеть ее. Но я также и хочу ее. Это ее вина. Если бы она не была в этом замешана, то прошедших трех лет могло и не быть.

— Нет, Ашер, я думаю, что понимаю. Я не нужна тебе, пока кто-то другой не решит заполучить меня. Но мы же просто друзья, верно? Как минимум были. А сейчас мы даже ими не являемся.

— Потому что ты такая наивная, — отвечаю я. — Маленькая Брайар чертова Вейл. Святоша. Жертва. Ты хочешь, чтобы окружающие считали именно так, верно? Но они не знают тебя так, как я. Я тебя вижу.

Брайар шумно выдыхает, неуклюже ища дверную ручку.

— Я пытался защитить тебя, — неохотно отвечаю я. — Джексон далеко не милый парень.

— Ты ничтожество. И ты никогда не будешь счастлив, пока все вокруг будут настолько же ничтожны, как ты сам. С меня хватит.

— Почему ты еще не спросила Джексона про его список? — обороняюсь я, игнорируя тот факт, что часть ее слов были правдой.

Она оценивающе смотрит на меня, вероятно пытаясь понять, говорю я правду или нет, после чего вылезает из машины и захлопывает дверь. Развевающиеся светлые волосы во тьме — это последнее, что я вижу, отъезжая от ее дома. Я не могу находиться здесь прямо сейчас, поэтому еду в то место, которое избегал с момента возвращения в город.

Домой.

Я стою перед домом с облупившейся белой краской и замусоренным двориком, в котором вырос, во второй раз с момента возвращения. В первый раз мне хватило одного шага внутрь, прежде чем стремительно свалить.

Оливковый Олдсмобиль стоит на разбитой подъездной дорожке, мало что изменилось с момента моего последнего визита, разве что заколоченное переднее окно. Почтовый ящик заколочен и практически лежит на земле. Я пинаю его, проходя мимо, пытаясь хотя бы немного выровнять.

И только попробуй сказать, что я ничего для тебя не сделал, кусок дерьма.

Когда подхожу ко входной двери, то чувствую знакомый запах и замечаю нафталиновые шарики, которые использовал мой отец, чтобы отпугивать бродячих кошек. Я заношу кулак над дверью, прежде чем решаю войти. Внутри жарко, темно и воняет сигаретами. Годы курения сказались на стенах, покрыв их никотиновым налетом, но светлые следы от висевших ранее картин еще кое-где заметны.

А потом я замечаю его. Джон Келли во всем своем великолепии. Спит в старом кожаном кресле перед еще более старым телевизором с длинной антенной. Сигарета свисает из его пальцев и пепел падает на пол, перед креслом располагается целая коллекция из пустых пивных банок.

— Ты хочешь что-то мне сказать, парень, или собираешься просто стоять и продолжать мысленно убивать меня?

Окей, видимо он не спал.

Я молча рассматриваю его лицо, подмечая нездоровый желтый цвет и обвисшую кожу. Не знаю, как бы я чувствовал себя, стой я в доме лицом к лицу с человеком, который даже на минуту не мог забыть о своем дерьме и стать достойным отцом. Да хотя бы порядочным человеком. Но горечь, разочарование и отвращение все еще на месте.

— В этом нет нужды, — говорит он, закашлявшись. — Моя печень убьет меня раньше, чем ты наконец-то отрастишь яйца.

— Предполагается, что я должен тебя пожалеть? — спрашиваю я, мое лицо выражает полнейшую апатию, пока я невозмутимо сажусь на грязный диван. Тот самый, старый, который я помню с детства, обшитый разноцветными кусками ткани и с коричневыми деревянными подлокотниками.

— Нет, — понимающе отвечает он. — Нет, думаю, у тебя нет на это никаких причин, не так ли?

— Если ты считаешь, что мы резко станем друзьями навек только потому, что ты умираешь, то я советую подумать тебе еще разок.

— Тогда зачем ты здесь? — произносит он, затягиваясь сигаретой.

— Чтобы похоронить тебя. — Абсолютно бесстрастно смотрю ему в глаза.

— Справедливо. — Он единожды кивает и поворачивается обратно к телевизору.

Минуты проходят в молчании, потому что он не знает, что мне сказать, а я вовсе не хочу общаться. Наконец-то он нарушает тишину.

— Я никогда не хотел, чтобы ты встретил Дэвида.

— Заткнись нахрен.

Одно только имя заставляет мою кровь вскипеть, но он продолжает говорить.

— Я хотел, чтобы он никогда не узнал о тебе. И, черт, первые годы так и было.

— Это какой-то прикол, да? Ты умираешь и вдруг решил исповедоваться во всех своих грехах? — посылаю свой самый скучающий взгляд. Я закатываю глаза, перекидываю одну ногу через другую и раскидываю руки на спинке дивана. — Побереги воздух, потому что мне действительно наплевать.

— Мой отец… — он прерывается и смотрит в сторону, чтобы продолжить. — Он был жесток с нами обоими. Но Дэвид был другим. Он всегда был… странным, с самых ранних лет. Я не помню ни дня, когда он был бы нормальным.

— Я сказал хватит. — Чувствую, как ухмылка сползает с моего лица.

— Потом, когда твоя мать погибла…

— Что случилось с окном? — пытаясь сменить тему, говорю я, и подбородком указываю в сторону наспех заколоченного оконного проема. Я не говорю о Дэвиде, и уж точно, черт возьми, о своей матери.

— Спроси свою маленькую подружку.

Свожу брови в непонимании.

— Кого?

Возможно, он имеет в виду Уайтли. Именно она сообщила мне, что отца госпитализировали несколько недель назад, и умоляла вернуться домой. Ее мама работает медсестрой в регистратуре, и даже то, что мы живем в далеко не маленьком городе, не меняет того, что моего отца узнают.

— Маленькая блондинка, вокруг которой ты ошивался.

— Брайар? — это бессмыслица. Откуда она знает, что произошло?

Он кивает и тянется к очередной бутылке пива, печень уже забыта.

— Бросила кирпич напрямик в окно. Сначала она минут десять стояла и жутко бесилась. Но я знал, что больше она ничего не сделает, она же была просто маленькой девчонкой. Поэтому я продолжил заниматься своими делами.

Его делами. Так же известными, как употребление лошадиной дозы водки и просмотр Скинмакс. Скорее всего в одних трусах.

— Я чуть было не обгадил штаны, когда это произошло. Очень вовремя оторвал свою пьяную задницу, чтобы меня не задело.

— Когда это произошло?

— Как только ты уехал. — Он пожимает плечами. — Прежде чем я получил штраф за вождение в нетрезвом виде.

Так, так, так. Оказывается, Брайар не такой уж и ангел во плоти. Но разве я не знал этого?

Это не отменяет того, что она натворила, но мои губы снова растягиваются в ленивой ухмылке. Никто не обладал настолько железными яйцами, чтобы встать на пути у Джона Келли. Даже я, в течение долгого времени.

Прежде чем уйти, я встаю и еще раз окидываю дыру, которую когда-то называл домом. Раньше я ненавидел это место. Мне было физически больно находиться тут, рядом с отцом. Сталкиваться лицом к лицу с воспоминаниями о матери. Сейчас же я безмерно рад, что мне удалось вырваться отсюда, даже несмотря на то, что ради этого пришлось пройти через ад.

— Увидимся, наверное.

— Значит ли это, что ты трешься где-то поблизости?

Если бы я не знал своего отца, то решил бы, что его голос сквозит надеждой.

— Пока что да.

Когда я сажусь в грузовик, начинаю прокручивать имена в телефоне в поисках того самого, по которому я не звонил уже несколько лет, и нажимаю «звонок». После трех гудков мне начинает казаться, что она и вовсе не ответит, но на четвертый девушка поднимает трубку — ее голос низкий и сонный.