Глава тринадцатая

Отдел надежности получил обратно две инженерские ставки, на одну из них зачислили Сашу. Стол ему выделили в комнате на первом этаже административного здания, где вечный ИО посверкивал оправой очков, немолодая женщина одной рукой придерживала ворот кофточки, другой рукой разворачивала «полотенца» с нитями цифр, а на столе ветерана чернела деталь с трещинами, сколами или износом посадочной поверхности, замещая самого ветерана, который поехал по рекламации куда-нибудь в Перерву.

В ящике Сашиного стола лежали несколько пачек вафель, и все тут; Саша продолжал работать как слесарь в бригаде, оборудующей лабораторию надежности.

К нему не то чтобы переменились, но заметно чаще стали спрашивать: дескать, тебе тут работать, сделаем как скажешь. Саша ходил за советом в аппаратный цех к технологу. Технолог не был смущен зигзагом в Сашиной заводской судьбе — ведь, по его предвиденью, Саша должен был отщелкать десяток операций в аппаратном цехе, стать технологом и т. д., а вместо того инженерная должность в отделе надежности, когда отдел разворачивается в лабораторию. Теперь технолог, надо понимать, выстраивал для Саши новую лестницу к должности главного инженера завода.

Сдружился Саша с мастером из тележечного, худым парнем с нежнейшим детским румянцем на щеках. Они встречались ненадолго и легко расставались. Мастер приходил в перерыв, подсаживался к бригаде монтажников, сбившейся кучкой на солнечном пятне под окном. Грелись, кто-то нибудь повторит принятую здесь шутку: «Погода шепчет, бери расчет». Бригадир шевельнется: пора. Возвращались к рабочим местам, материя спецовки хранила тепло мартовского солнца.

Бывало, мастер, проходя мимо по делам своего тележечного цеха, останавливался возле Саши или присаживался на корточки и рассказывал, что они делали с Леней Муруговым в прошлом году. Плох средний узел в электросекции — меняли конструкцию; там крепеж вылетает — создавали особый клей в сотрудничестве с ЦНИИ транспорта, новые материалы применяли. Вскочив вдруг, мастер уходил. Навещал его и Саша в сумрачном и грязном тележечном цехе. Если мастеру было не до него, уходил, не обмолвившись. Они дорожили этой взаимной доступностью, открытостью.

Воскресенье Саша провел в гараже; пустили на две недели, надо было успеть за этот срок вечерами да в выходные срубить старые крылья, приварить новые, покрасить, а перед покраской загрунтовать и ждать, понятное дело, три дня затем и одновременно ободрать низ, заделать дырки, мастикой покрыть. Старый «Жигуленок» модели семьдесят седьмого года был верный товарищ.

В середине дня приехал Андрей Федорович с пузатым портфелем, достал посуду, термосы с борщом, с котлетами. Сдернул свою кургузую дубленку, подтянул рукава свитера, обнажив мохнатые ручищи. Накрыл на верстаке, разложил салфетки. Сметана плавилась в борще, становясь малиновой. Как он приноровился готовить в своей баковской лачуге?

Он женствен при своей волосатой и свирепой наружности, подумал Саша, приступая за чаем к разговору. Андрей Федорович повидался с генеральным фирмы «Воздух», передал записку. Генеральный равнодушен ко всему не существенному с точки зрения поддержания жизнедеятельности фирмы, но по нынешним временам невыгодно казаться неспособным к восприятию новых идей. На днях Андрея Федоровича вновь пригласили на разговор в фирму «Воздух». Записка произвела впечатление: тщательное изучение вопроса, компетентность, доказанное уменьшение объема средств при запланированном росте продукции. Генеральный поручил набросать проект организации новой службы в структуре фирмы «Воздух». Нередко он принимает решения ради самих решений и позже не вспоминает о них: не дорого дано, не больно жаль, — поддерживая тем самым, как ему кажется, энтузиазм нижних подразделений и не рискуя попасть под вопрос: что же он все-таки сделал? — ведь он создал фирму. Вполне возможно, генеральный увидел случай стерилизовать завтрашнюю инициативу Ушаца, который, попади ему в руки записка Сизова, мог бы создать у себя службу «Воздух». Тогда речь пошла бы не о выживании, у нас в стране так вопрос не стоит, а о спокойном житье. Словом, Андрея Федоровича просят высказать на бумаге все, что придет в голову об устройстве и формах деятельности новой службы. За консультацию положили три сотни.

— Помогу набросать, — лихо сказал Саша. — Отчего не потрафить будущему начальнику.

— Я консервативен как птица. Ушел было из своего ВНИКТИХолода — и вернулся. — Андрей Федорович вытряхнул из термоса последнюю котлету, держал у носа, нюхал, другой рукой копался в банке с соленьями. Откусил половину котлеты, следом в рот впихнул патиссон, так что зубчики овоща натянули щеку.

— Вы кондиционерщик. Читал вашу диссертацию, первый класс, — нажимал Саша. — В «Воздухе» заказчики по всей республике. Ваш ВНИКТИХолод с тремястами сотрудниками и слабым экспериментальным заводом где-нибудь в Кемерове и то бы не звучал.

Андрей Федорович перешел к чаю. Откусив от ломтя сыра, он брал горсть фиников. Батареи в гараже жарили, он с наслаждением вытирал потный лоб. Холодище у него в лачуге, догадался Саша.

— Уйти из науки на производство?

— Вы останетесь в науке. Какие мотивы при выборе проблем? Фактическая применимость научных достижений. При защите идей Коперник пользовался телескопом — практическим орудием. С вашими мозгами вы будете значить…

— С моими мозгами я буду писать за генерального статьи. Как писал за Сизова, за Ушаца. Вся наука, если она будет, разумеется, будет представлена в «Воздухе» планом по хоздоговорной тематике. Ни чести, ни денег. Образцы приборов уходят на производство — и тишина. Если какой макет и принимается, так имя автора не фигурирует и авторского вознаграждения — шиш.

С балабольским «встретимся как-нибудь» Андрей Федорович и уехал, внезапно поднявшись и побросав посуду в портфель; он покинул теплое место, где вкушал воскресные радости холостяка. Сейчас он плелся к вокзалу, побрякивая портфелем и со злорадством рассуждая, что он вставит фитиль Ушацу, если докажет генеральной дирекции «Воздуха» выгоды совместного монтажа.

Саша проиграл: он выпустил из рук записку, он для фирмы «Воздух» никто. Его могли туда позвать лишь заодно с Андреем Федоровичем.

В первом часу ночи Саша выключил свет в гараже, вышел из его теплой утробы. Поднял кованую накладку винтового замка и, разгибаясь, увидел свою тень на стене соседнего гаража.

Только со стороны себя и видно, говорил его учитель тай-чи. Он же говорил: не перегружать движение эмоцией. Саша не следит за своими жизненно важными движениями. Полез к Ушацу с запиской об организации внутри комбината службы по монтажу кондиционерного оборудования. Убеждает Андрея Федоровича уйти из ВНИКТИХолода.

Атака абсурдна, говорил он студийцам. Саша глядел на свою тень, как глядел вчера после планерки на Гришу — с сочувствием человека, понимающего, что никому и ничем нельзя помочь.

На той же неделе Сашу разыскал через заводской коммутатор Ушац-младший. Сослался на отца: он навел, всех вас помнит и любит, — и позвал к себе домой. Саша поужинал у Ушацев в доме на проспекте Мира. Младший Ушац сделал Саше предложение. Теперь у них новый капитан. Прежний, немолодой человек в очках, болен неизлечимо. Сашу приглашают в команду.

Саша отказался: он из своей команды не уйдет. Затем попросил помочь команде «Весты» пересесть на яхту современной постройки, непременно западноевропейской, иные клубы закупают, ему известно. Младший Ушац помотал головой, будто бы очухиваясь после удара, засмеялся. Перед уходом сыграли со старшим Ушацем в шахматы; у Саши был соблазн будто бы проговориться Ушацу о переходе Андрея Федоровича в фирму «Воздух».

Поднял глаза от доски, увидел седой курчавый затылок Ушаца: не обыграть этого волчищу.

Татьяну Павловну Саша ужином угостил; не сдуло с ее лица довольного выражения при имени недоверчивого мужа, не поникла она и будто бы не расслышала.

Юрий Иванович и Лапатухин стояли во дворе его дома. Дожидались Колю: вели сдавать анализ в платную лабораторию куда-то в район улицы Горького. Юрий Иванович расстарался, достал письмо к главному наркологу Москвы, по такому письму Колю непременно положат.

Окруженная снежным валом, чаша дворового катка была полна праздничным движением. Мотыльками кружили девочки в коротких юбках и в ботинках с высокой шнуровкой, несмело толкаясь коньком и волнуясь, как на сцене; носились подростки на беговых коньках, частя ногами на виражах, глубоко приседая, любуясь сосредоточенностью, легкостью своего движения и будто занятые собой. Их белогрудые, как ласточки, сверстницы, что катили навстречу по какому-то своему кругу, разведя руки и поводя уже тяжелеющими бедрами, ловили восторги встречных мальчишеских глаз. В углах отрешенно кружили фанатики с клюшками, время от времени по-щучьи бросались за шайбой в гущу катка.

Перемолвились о Коле. Он проработал четыре дня в конторе, название которой звучало как «главтехрыба», или вроде того, в снабжении, и бросил: говорит, пишут накладные, а он не знает всех деталей. Такая шарага… Коля потом признался Лапатухину, что сорвался на пятый день, не было сил ехать куда-то в Мытищи, и в поликлинику за бюллетенем нельзя: запах. У какой-то медсестры разжился справкой, не помогло, выперли как не прошедшего испытательный срок.

— По собственному желанию уволить невозможно, — сказал Юрий Иванович. — Месяца не проработал. Только пикантный супец и ест?

— Пьет лекарство от давления… Положено каплями, он хлещет пузырями. Пропали твои труды.

Вышел Коля со свертком в авоське, полез через снежный вал. На льду подскользнулся, сел, держа авоську с бутылкой над головой. Потоком, с острым вжиканьем лезвий, обтекала его ребятня.