XXIV Корабли идут на дно

К вечеру, после целого дня хождения по городу, вернулся к себе домой в Корабельную слободку бывший комендор с «Императрицы Марии» Елисей Белянкин. Елисей был хмур и раздражен чем-то и даже накричал на Мишука, который никогда теперь дома не сидел. Утром Мишук уходил в училище, а потом до вечера пропадал где-то на укреплениях. Что там Мишук и другие ребята делают на укреплениях, Елисей не представлял себе в точности.

— Баклуши бьют, — сказал Елисей, будто ни к кому не обращаясь. — Озорничают там да балуются; путаются у всех под ногами, работе мешают…

— Мы, тятенька, не озорничаем, — пробовал возражать Мишук. — Мы работаем, мы все тоже…

— Работнички! — перебил его Елисей. — Ты да Николка твой.

— Не кори ты его, — вмешалась Марья. — Время-то и так горевое.

— Получше твоего знаю, какое время! — оборвал ее Елисей.

«Что это с ним? — подумала Марья. — Сердитый… На Мишука зря накричал…»

Отужинали молча. Елисей раскурил трубку угольком из печки и пошел на улицу. Там, на улице, у ворот почти каждого дома собирались кучками люди. И от почтаря Елисея Белянкина узнала в этот вечер Корабельная слободка о последнем приказе командующего:

«Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению; морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя».

Узнала об этом и Марья Белянкина и поняла, почему таким сердитым вернулся сегодня после работы Елисей.

— Корабли просверлить… — повторяла Марья. — Статочное ли дело — просверлить!..

И у самой Марьи в голове сверлило.

«Вишь ты, — думала она: — изготовить к затоплению… просверлить… Ой, что и будет теперь!»

У нее падало сердце при мысли, что же будет с Мишуком и с Елисеем, и с нею самою, и с хатенкой их в Корабельной слободке. Что будет, когда грохнут пушки и посыплются ядра и станут рваться бомбы, как это было вчера на Альме?

На другой день Мишук едва ушел в училище, как уже вернулся домой. Занятия были отменены в этот день. Всякий, кто мог, шел на Графскую пристань, на небывалое зрелище: смотреть на потопление кораблей.

Но в течение всего дня происходили только подготовительные работы. Обреченные корабли были поставлены на рейде на указанные заранее места. Это были корабли: «Варна», «Силистрия», «Уриил», «Салафиил» и герой Синопа — корабль «Три святителя». Кроме кораблей, были еще два фрегата: «Флора» и «Сизополь».

Елисей Белянкин, покончив с разноской почты, оставил суму свою на почтовом дворе и тоже завернул на пристань. Был уже вечер, но Елисей не пошел домой. Он снял с головы тяжелую каску и прикорнул на каменной ступеньке пристани, в углу.

Люди, толпившиеся весь день на пристани, стали к вечеру расходиться. Только одинокие фигуры блуждали еще по набережной, пересчитывая корабли, поставленные поперек рейда.

В восемь часов вечера на всех этих кораблях горнисты сыграли в последний раз зорю. Началась церемония спуска флага; он больше не поднимется на этих кораблях никогда.

Команды стали съезжать с кораблей на берег. Потом стало тихо. Но вскоре раздался глухой треск. Вода в бухте клокотала, как на мельнице. Елисей вскочил и подбежал к краю балюстрады.

Корабли быстро погружались в воду. Вот уже и верхние палубы под водой, одни палубные надстройки виднеются. Вот и они ушли под воду, и мачты всё укорачиваются, укорачиваются… Вода не бурлит больше; над ее поверхностью тычками торчат верхушки мачт, и что-то плавает вокруг них — какие-то обрывки, обломки, — ночь, темно, не разобрать.

Но что это? Елисей всматривается и видит, что между этими тычками и обломками остался на поверхности воды один корабль. Он стоит крепко, как в бою при Синопе. Он хочет жить и бороться. Он не хочет идти на дно. И Елисей узнает старого знакомого. Это корабль «Три святителя». В бою при Синопе он стоял позади «Императрицы Марии», слева. Когда Елисея подняли после ранения, то первое, что бросилось ему в глаза, — это корабль «Три святителя». Да, и Елисей и корабль этот — оба они были в сражении при Синопе.

Ночь была прохладная. Елисей продрог. Ему хотелось есть. Он подобрал свою каску и поплелся было домой.

Путь лежал через Цыганскую слободку. Обитатели слободки еще не ложились. Кое-где дымили костры, и старые цыганки мешали деревянными ложками в закоптелых котлах, подвешенных над огнем. И светло было в окнах цыганского кабачка. Из раскрытой двери вырывался на улицу звон гитары и топот ног.

«Эх-ма! — подумал Елисей. — Горе, что ли, размыкать? Вот были мы в сражении при Синопе, а теперь, значит, нас на дно. Зайдем в кабачок, пропьем пятачок».

Елисея обдало в дверях запахом виноградного вина и жареной рыбы. За грязными столами, ничем не покрытыми, сидели провиантские комиссары с кораблей, штабные писаря и какие-то господские лакеи в рваных ливреях. В углу клевал носом Яшка, привратник генеральши Неплюевой. Яшкина кружка уже была пуста.

Елисей подсел к Яшке и спросил себе вина и рыбы. Попивая вино и закусывая, Елисей глядел, как матрос Петр Кошка с фрегата «Кагул» отплясывает между столами с известной в Севастополе красавицей-цыганкой Марфой. Вокруг пляшущих ходил с гитарой Марфин муж, рослый цыган Гаврила, в стоптанных лакированных сапогах и синей поддевке. Черная окладистая борода у Гаврилы была заплетена в тонкие косички, а в косички вплетены были серебряные колечки.

— Ай-нэ![42] — вскрикивал Гаврила и начинал молотить по нижней доске гитары, обращая гитару на минуту в бубен.

И тогда, сбив набекрень бескозырку, еще яростней топал по земляному полу Петр Кошка; и Марфа плыла перед ним лебедем, перекладывая из руки в руку шелковый платочек.

— Пошел наш Кошка чуды чудить, — молвил Елисей Яшке.

Яшка встрепенулся, заглянул в свою пустую кружку, поглядел и на Елисея и снова уронил голову на грудь.

— Ну, Кошка, — крикнул матросу Елисей, — пляши! Все равно не миновать тебе на корабле плетки. Забубенная голова твоя…

— Никого не боюсь! — гаркнул Кошка на весь кабачок. — Француза побью, англичанина разобью… Буду рубать их в пень… Со мною не шути!

И Кошка продолжал выбрасывать ноги и размахивать руками, и пот катил с него в три ручья.

— По всем статьям морского устава! — кричал он, пускаясь вприсядку. — Дуй, Марфа, и боле никаких!

То выпрямляясь, то снова приседая, он стал выкрикивать одно за другим:

Но тут Кошка наткнулся на пустой бочонок и свалился подле него, мокрый и обессиленный. Марфу с Гаврилой словно ветром сдуло: сверкнув глазами, они мигом вынеслись в открытую дверь.

Сразу стало тихо в кабачке. Только светильни потрескивали в плошках на стойке, да бормотал что-то Яшка спросонок, да Елисей все пытался поведать ему свою тоску-печаль.

— Стоит корабль и не шелохнется, — рассказывал Елисей Яшке о том, что произошло в эту ночь на рейде. — Ни в какую не идет. Сверли не сверли, а такой не поддастся. Синопец-корабль! Да, брат, был в сражении при Синопе.

Но Яшка не понимал, о чем идет речь. Он сидел и дремал и, бормоча что-то, время от времени почесывался… И не с кем было Елисею поделиться печалью своей. Когда рассвело, Елисей расплатился и снова пошел на пристань.

Корабль «Три святителя» все еще стоял посередине рейда, один, недвижимо, точно в почетном карауле у потопленных уже кораблей. Но к нему на всех парах, распустив из трубы длинный хвост дыма, торопливо шел военный пароход «Громоносец».

Несмотря на ранний час, на пристани снова полно было народу.

— Уж буравили мы его, братцы, буравили! — рассказывал пожилой матрос с корабля «Три святителя». — Четырнадцать дыр пробуравили! Что ты скажешь — не тонет, и все!

— Герой-корабль, — откликнулся другой матрос. — Его, братцы, так не возьмешь.

В это время пароход развернулся и стал против не желавшего тонуть корабля. Елисей видел, как вспыхнул на палубе парохода пальник подле орудия; потом раздался выстрел из бомбической пушки — один, и другой, и третий… Пушка била по кораблю «Три святителя», а он стоял на месте и только вздрагивал с каждым ударом.

— Вот зрелище! — услышал Елисей позади себя чей-то знакомый голос. — Слёз достойно. Точно под расстрел поставили корабль, на казнь.

Елисей обернулся и в скучившейся на берегу толпе увидел капитан-лейтенанта Лукашевича с «Императрицы Марии». Рядом с Лукашевичем, опершись ему на руку, стояла Нина Федоровна в своей бархатной накидке и крохотной шляпке.

— Печальная небходимость, Коленька, — сказала Нина Федоровна вздохнув. — Ах, боже мой!..

— Да, необходимость, а все-таки жаль до слез. Своими руками создавали и своими же руками губить приходится.

— Люди гибнут… — снова откликнулась Нина Федоровна. — Корабли на дно идут… Ужасы войны… ужасы…

Она что-то еще сказала, но слова ее заглушил новый удар пушки, не похожий на предыдущие. Чутким ухом старого комендора уловил Елисей этот звук шлепка снаряда в подводную часть корабля. И Елисей понял, что это решительный удар. Сразу после этого удара корабль качнулся и, шатаясь из стороны в сторону, начал медленно погружаться. Не прошло и минуты, как подле него забила, заклокотала, закружилась вода, и он ключом пошел на дно. Елисей постоял, поглядел на волны, которые стали набегать на нижние ступени пристани, потом повернулся и пошел прочь.

На базарной площади на Корабельной стороне он услышал звук барабана. Вокруг барабанщика и писаря из морского штаба собралась толпа. Барабанщик умолк, и писарь вынул из сумки бумагу — приказ начальника морского штаба черноморского флота вице-адмирала Корнилова.

— «Товарищи! — стал читать писарь бумагу, взобравшись на рундук. — Войска наши после кровавой битвы с превосходящим неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Вы знаете неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах. Он привел множество таких, чтобы наступать на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли — разразить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Командующий решил затопить пять старых кораблей: они преградят вход на рейд, и вместе с тем свободные команды усилят войска. Грустно уничтожать свой труд… Но надо покориться необходимости. Москва горела, а Русь от этого не погибла. Не допустим врага сильного покорить нас! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство русское со всех сторон. Но если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках».