ГЛАВА 20

Бэйли

После того как Мэтт бросил трубку, Джози и я анализируем его звонок со всех сторон.

Возможно, он действительно хотел убедиться, что мы хорошо добрались домой.

Возможно, он хотел сказать что-то важное, но струсил.

Возможно, это был дружеский звонок, не больше.

Дружеский. Друзья. Друг. Неожиданно я ненавижу это слово во всех его формах.

Я провожу остаток выходных, думая о нем, хотя не должна. Считаю, как мило было с его стороны предложить мне машину и разрешить раньше уйти в пятницу. Я думаю, какой сексуальный у него голос по телефону. Его голос был насыщенный и глубокий, незабываемый. Я делаю домашний бостонский кремовый пирог, наслаждаясь им как можно дольше только потому, что он напоминает мне о нем. Это глупо, я знаю. Когда Джози съедает последний кусок в воскресенье вечером, чуть не плачу.

Мне кажется, я схожу с ума.

Интересно, может ли подавление сексуального влечения сделать из тебя сумасшедшего?

На самом деле, если бы я знала, что он будет уважать мои желания, в связи с этим контрактом, я бы ещё немного подумала, прежде чем заставлять его подписывать. Я поражена. Так много всего случилось за короткий промежуток и, возможно, я немного испугалась. Я хотела получить возможность оценить ситуацию с чистой головой, но мои мысли совсем не чистые. Во всяком случае, ещё туманнее, чем раньше, я наполнена мыслями о Мэтте, о нашем поцелуе, и раздражена тем, что он действительно соблюдает условия этого фальшивого контракта.

Сейчас понедельник, и мы на середине операции, я очень усердно стараюсь сфокусироваться на процедуре, но это нелегко. Сегодняшний случай более рутинный, чем большинство. Я могу ассистировать ему с закрытыми глазами, а это значит, что мой ум блуждает там, где не должен. Хочу узнать, как прошли его выходные. Он красивый парень. Его халат ничего не скрывает, не притупляет крепкую, мужскую силу, которая струится от него, как дым. В этой обстановке он бог. Интересно, что женщины думают о нем в нормальном мире. Если он идёт в бар, то никогда не уйдёт домой один. От этой мысли всё внутри меня сжимается. Интересно, часто ли он ходит в «Гладкий тони». Бар прямо через дорогу. Могу поспорить, он ходит туда, чтобы расслабиться после длинного дня. В конце концов, именно там он должен был встретиться с Купером несколько недель назад.

Если Мэтт сидит один в баре, женщины должны толпиться возле него. Ему наверняка приходится отбиваться от них палкой.

Меня начинает тошнить, и мне нужны ответы.

— Как прошли ваши выходные, доктор Рассел? — спрашиваю я, адреналин течёт по моим венам.

Он наблюдает за мной. Хирургические очки ничего не делают, чтобы скрыть его пристальный, синий взгляд.

— Хорошо. Продуктивно.

Продуктивно?! Что он имеет в виду? Он спал больше, чем с одной женщиной? Мне становится дурно.

— О, правда? — настаиваю я. — Ты проделал большую работу?

— Да. — Одно слово. Я ненавижу его. — Можешь передать мне Бови?

Я делаю, как он просит, но продолжаю свою миссию.

— Ах, ну, это хорошо. Уверена, у тебя было достаточно времени, чтобы расслабиться... вне офиса.

Мэт выгибает свою тёмную бровь, но продолжает фокусироваться на пациенте.

— Выглядит так, словно ты танцуешь вокруг вопроса, поэтому просто спроси.

Я качаю головой.

— Нет, нет. Просто пытаюсь понять, как ты проводишь свободное время. Ну, знаешь, завести приятную беседу.

Он продолжает игнорировать, и ничего больше.

К концу операции я словно клубок беспокойства и подавленной ярости. Если он провел эти выходные с другой женщиной, я должна об этом знать. НЕТ. Не должна, говорю себе. Я становлюсь сумасшедшей. Я заставила его подписать контракт, в котором изложила, что он не должен прикасаться ко мне, флиртовать или целовать, и теперь возмущена от мысли, что он трогает, флиртует или целует другую женщину. Я знаю, что сделала это для себя, но какая разница, потому что когда заканчиваю мыть руки и выхожу в коридор, замечаю, что он разговаривает с симпатичной медсестрой

О боже. Меня сейчас вырвет.

Так и есть. Она выглядит так, как я никогда не буду выглядеть для стандартного рабочего дня — завитые волосы, много туши. Я осознанно подтягиваю хвостик, пока продолжаю идти к ним. Я бы с радостью повернула в другую сторону, но они стоят у лифта, а лестница — жуткая до ужаса, поэтому набираюсь смелости, выравниваю плечи и продолжаю идти.

Она подходит ближе к нему и, понизив голос, говорит что-то, я отвожу взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мэтт улыбается ей. Учитывая, что за все время, проведённое вместе, мне он очень мало улыбался, я хочу пробить дыру в стене.

Не могу понять, почему этот коридор такой длинный. Не могу ускориться, потому что это будет слишком очевидно, но, клянусь, я иду по беговой дорожке, которая ведёт в никуда. Возможно, я могу практически побежать, и никто не заметит?

Рука медсестры касается его предплечья, и где его белый халат?! Обычно он или в костюме, или хирургическом халате. Сейчас Мэтт одет просто в синий халат, и она может водить рукой вверх-вниз по его загорелой руке, если захочет. Возможно, она это уже сделала. Моё лицо превращается в маску ужаса от этой мысли.

Я подхожу ближе и слышу, как медсестра тихо говорит, кокетливым голосом:

— Я была так удивлена, увидев тебя там.

Его реакцию не слышно.

Я сжимаю руки в кулаки, иду прямо к лифту и нажимаю эту кнопку с такой силой, что у меня болит большой палец. Для верности нажимаю ее еще дюжину раз.

— Давай, давай, — бормочу себе под нос.

Вдруг ощущаю присутствие Мэтта позади себя. Его аромат заставляет мою грудь напрячься. Он чуть ближе, чем должен быть. Я смотрю прямо перед собой на наши искажённые изображения на матовой стали. Он стоит совершено неподвижно. Там нет ничего кроме тишины. Интересно, может ли он почувствовать, как я напряжена? Мне нужно постараться разжать кулаки. Цифры на лифте медленно мигают, и, наконец, двери открываются.

Я захожу внутрь, а он за мной. Когда двери закрываются, в маленьком пространстве не хватает кислорода.

Здесь только мы вдвоём. Я нажимаю кнопку седьмого этажа, а он ничего. Я прячусь в углу, скрещиваю руки и смотрю прямо перед собой.

Мэтт тоже поворачивается, так, что мне предоставлен вид на его спину. Он спокойный как удав. Мне интересно, о чем он думает, без сомнений о ней.

От ревности я дрожу. Я никогда такого не ощущала. Не знала, что это возможно, так волноваться из-за такой мелочи, и это меня злит. Ненавижу, что превратилась в такого человека из-за человека, который явно не заинтересован мной, что он даже не повернётся и не обратится ко мне.

Я сжимаю зубы и язвительно говорю:

— Если ты собираешься флиртовать с больничным персоналом, можешь ли ты делать это в более уединенной обстановке? Каждый мог увидеть тебя. Это не совсем профессионально.

Он издаёт небольшой смешок и качает головой. Но все также смотрит вперёд.

Очевидно, мое замечание не стоит ответа.

— Где она увидела тебя, что так удивилась? — спрашиваю я, пытаясь снова привлечь его внимание.

Лифт звонит, останавливается, и двери открываются. Заходит несколько человек, мы ещё не на нашем этаже, но наша уединенность исчезает. Мой вопрос витает в воздухе между нами, и у меня нет надежды на ответ. Мое сердце колотится, и нет сомнения, что каждый в этом маленьком пространстве чувствует напряжение между нами. Замечаю женщину, которая наблюдает за мной, и мне любопытно, может ли она сказать, что я сейчас в муках приступа ревности.

Лифт не может подняться на седьмой этаж достаточно быстро, и когда двери медленно открываются, я почти вылетаю, стремясь к свободе. Хватаю ртом воздух, словно кто-то держит мою голову под водой. Мэтт хватает меня за локоть и болезненно дёргает в сторону коридора, затаскивает внутрь чего-то похожего на кладовку. Позади нас хлопает дверь. Он аккуратно засовывает швабру под ручку двери, чтобы никто не мог войти... или выйти.

Мэтт поворачивается ко мне, и я делаю нерешительный шаг назад. В небольшом количестве света, попадающем из коридора, его жестокая челюсть и острые черты кажутся угрожающими и жестокими. Я стою напротив безжалостного хирурга, человека, который заставляет мужчин плакать, человека, который пугает всех, кто встаёт у него на пути.

— Ты заставила меня подписать этот контракт, Бэйли, — говорит он, подходя ближе. — Ты настаивала, что ничего от меня не хочешь, так почему ты себя так ведешь? Словно ревнуешь?

Мои глаза расширяются.

— Это не так!

Это самая жалкая, очевидная ложь, которую я когда-либо говорила. Я ребёнок с ножницами и волнистой чёлкой, заявляющий, что понятия не имеет, кто подстриг её.

— Ты спрашивала меня, что я делал на выходные. Почему ты хочешь знать?

Смотрю в сторону.

— Я уже говорила тебе, хотела завести приятную беседу.

— Ты лжешь. — Я никогда не слышала его голос таким, весьма жестокий и серьёзный. — Я столкнулся с этой медсестрой в продуктовом магазине. Она делала покупки с мужем и дочкой.

У меня горят щеки, и я отчаянно надеюсь, что в этой комнате достаточно темно, чтобы он заметил.

Мэтт делает еще один шаг вперёд, и я вытягиваю руки, словно это остановит его.

— Мне показалось, что вы вдвоём флиртовали, — признаюсь я, хотя, кажется, слишком поздно для честности.

— А если и так? — спрашивает он, его тон такой же непоколебимый, как мгновение назад.

Мэтт прижимает меня к твёрдой металлической полке, которая врезается мне в спину. В любой момент сейчас кому-то может понадобиться зайти в эту кладовку, и он обнаружит, что дверь заклинило. Ручка начнёт трястись, и моя душа уйдёт в пятки.

— Мэтт, — умоляю я, внезапно доброжелательно и лояльно. — Прости меня. Я не должна была себе такое позволить и раздувать из мухи слона. Это было по-детски. Я понимаю это. Сейчас отпусти меня, и я обещаю, такое больше не повторится.