Глава двадцать четвертая

Киран

День девятнадцатый

— Встань на колени, — шипит он, грубо толкая меня в плечо.

И, как хороший мальчик, я падаю на пол.

Мои колени болят от удара, и я вздрагиваю, потому что знаю.

Знаю, что будет дальше.

То же, что и всегда.

Я смотрю, как он расстегивает брюки. Те же самые, в которых ходил на ужин со мной и мамой. И когда вытаскивает свой член, я замечаю, что тот уже наполовину тверд. Он всегда возбуждается, когда я стою перед ним на коленях. Находясь в его власти.

Я заметил, что больше всего его заводит именно это.

То, как я послушен и делаю все, что он говорит.

Потому что я хороший мальчик.

Он делает шаг ко мне. Брюки соскальзывают еще ниже, открывая всю его длину, и он подносит ее к моим губам.

— Ты знаешь, что делать, — рычит он.

Бороться бесполезно. Я намного меньше его. Так что смысла в этом нет.

Если в прошлом никогда не получалось, так с чего получится сейчас?

Если я смирюсь, все закончится раньше. А это единственное, чего я хочу.

Чтобы все закончилось как можно скорее.

Поэтому открываю рот и позволяю члену легко скользнуть внутрь. Вкус знакомый, я хорошо его знаю.

Он тут же начинает толкаться, погружаясь глубже в мое горло.

Я стараюсь не давиться, но ничего не могу с собой поделать. У меня плохо получается, хотя это происходило столько раз, что и не сосчитать.

Потому что я не должен быть хорош в минете.

Потому что… я мальчик, а мальчики не делают такого с другими мальчиками. Или со взрослыми мужчинами.

Мне всего двенадцать. Исполнилось сегодня. Я должен был играть в видеоигры с Ромэном после ужина или делать домашнее задание по математике, которое учитель задал в классе.

Я должен был праздновать свой день рождения.

А не сосать чей-то член.

Особенно тот, который принадлежит мужу моей матери.

Это неправильно. Так… так… неправильно. Но я ничего не могу сделать, чтобы его остановить.

Внезапно отчим вытаскивает член у меня изо рта. Я делаю глубокий вдох и кашляю, когда он рывком поднимает меня на ноги, а затем быстро сбрасывает оставшуюся одежду, прежде чем расстегнуть мои собственные брюки. Он стоит передо мной на коленях, стягивая с меня штаны и нижнее белье. Прежде чем я успеваю моргнуть, его губы обхватывают мой член.

Он уже тверд, хотя отчим едва меня коснулся. А значит, мне должно нравиться то, что он со мной делает.

То, что делаю с ним я.

По крайней мере, именно так говорит мой отчим. А еще мой учитель, когда читает лекции по половому воспитанию.

У меня стоит, а значит, мне должно нравиться.

Но дело в том, что мне не нравится…

Убедившись, что я тверже камня, отчим облизывает головку моего члена, прежде чем подняться на ноги и подойти к прикроватному столику. Я слышу, как он роется в ящике. Ищет что-то.

Когда отчим оборачивается, я замечаю два предмета в его руке.

Тюбик, маленький и белый. Что в нем, понятия не имею.

И наручники.

Мой желудок скручивается при виде оков. Отчим никогда раньше ими не пользовался и… мне страшно. На самом деле я просто в ужасе.

Но не сопротивляюсь. Никогда. Я хороший, всегда послушный, так почему же отчим хочет надеть на меня наручники?

Или он хочет, чтобы я использовал их на нем?

Я быстро получаю ответ на свой вопрос, когда отчим защелкивает один из них на моем запястье, прежде чем бросить тюбик в изножье кровати.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, но он не отвечает. Вместо этого мужчина стягивает с меня рубашку через голову и поворачивает лицом к кровати.

— Положи руки на спинку, — говорит он мне, и я, словно его пес, немедленно сжимаю пальцами кованое железо. Выполняю его приказ.

Я всегда послушный, потому что именно так и поступают хорошие мальчики.

А по его словам: пока я веду себя хорошо, он не сделает мне больно.

Вот почему я никогда не сопротивляюсь. Никогда не вырываюсь, не кричу и вообще не издаю никаких звуков.

Если начну, отчим может причинить мне боль, а я этого не хочу.

Он продевает второй наручник через металл, прежде чем защелкнуть его на другом моем запястье.

Оставляя меня без возможности двигаться.

Пот выступает у меня на лбу. Внутри поднимается паника. Она слишком сильна, поэтому я не могу не нарушить правила и не заговорить. Начать спрашивать:

— Пожалуйста, скажи, что происходит. Зачем они тебе? Я всегда веду себя хорошо, и делаю то, что ты говоришь.

Отчим берет в руку маленькую белую бутылочку с надписью «Лубрикант». Мое сердце подпрыгивает.

Эмоции на пределе, а тело дрожит от страха, от паники. Инстинкт подсказывает мне вырваться и сбежать. Но как это сделать, когда мои руки скованы?

И все же я стараюсь. Стараюсь вытащить запястья из оков. Металл наручников впивается в кожу, вынуждая меня вздрогнуть. Но я все равно изо всех сил стараюсь освободиться.

Ничего не получается. Я застрял.

Бессильный.

Я слышу, как открывается крышка тюбика. Звук выдавливаемого и размазываемого по пальцам геля.

Отчим обхватывает меня рукой за талию и тянет назад, отчего мои руки вытягиваются. Я чувствую, как влажная и холодная смазка скользит по моим ягодицам, а его палец дразнит мой сфинктер.

Он уже делал так раньше, когда сосал мой член.

Все в порядке, Киран. Ничего страшного, продолжаю я повторять про себя. Как будто, если повторю достаточно, то действительно начну верить в свои же слова.

В меня входит первый палец, а за ним следует второй. Я издаю тихий стон, закусив губу, чтобы не закричать.

Мне больно. Поначалу всегда больно. Но в то же время приятно, особенно когда отчим касается точки внутри меня, отчего мои пальцы покалывает.

Не знаю, что хуже.

С моих губ срывается еще один стон, когда его пальцы касаются точки снова и снова. Он гладит и разминает меня, пока я не прижимаюсь к нему, отчаянно нуждаясь в большем давлении.

Мой член болезненно тверд. Каждый раз я поражаюсь тому, как приятно ощущать его пальцы. Хотя это так неправильно.

Почему мне нравится?

Я даже не должен знать, каково это, не говоря уже о какой-то болезненной зависимости.

Отчим вытаскивает пальцы, и я всхлипываю от ощущения пустоты. Мое тело горит огнем от возбуждения.

Звук выдавливаемой смазки снова вынуждает меня вздрогнуть. Во мне напрягается каждая мышца.

А потом я чувствую, как головка его члена, намного больше пальцев, прижимается к моему входу.

Я напрягаюсь еще сильнее, мои мышцы рефлекторно сжимаются, потому что… я не желаю, чтобы отчим продолжал. Он разорвет меня пополам.

— Ты хороший мальчик, Киран. Всегда такой послушный. Ты ведь знаешь, что я никогда не причиню тебе боль. — Его слова омывают меня успокаивающим тоном, и на минуту я снова расслабляюсь.

Отчим не сделает мне больно, по крайней мере не очень. Он всегда оставлял приятные ощущения. Очень приятные.

Но затем отчим слегка толкается бедрами. Этого достаточно, чтобы начать входить в меня, и я издаю тихий крик, как бы ни старался его сдержать.

— Нет. Нет, Киран. Ты должен молчать. Вот, как поступают хорошие мальчики, — говорит он мне. — Мне нужно, чтобы ты прикусил одеяло, если будет невмоготу. Это очень важно.

— Почему? — спрашиваю я, снова нарушая правила, но все же делаю, как он говорит.

Перегибаюсь через спинку, к которой прикованы мои руки, и прикусываю шелковую ткань зубами, как и просил отчим.

Потому что я хороший мальчик, и поэтому он не станет делать мне больно.

Я чувствую его руку на своей спине — мягкое прикосновение — когда он раздвигает мои ноги.

— Вот так, Киран. Ты такой хороший. Такой послушный, что я собираюсь сделать тебе особый подарок на день рождения.

И с этими словами он толкается вперед. Входит в меня одним жестоким толчком.

Я кричу от боли, но мой крик заглушает ткань во рту. Такое чувство, будто меня разрывают на части. И боль. Мне становится все хуже и хуже, когда отчим начинает двигаться.

— Не надо, — завываю я, уткнувшись лицом в матрас, но знаю, что говорю достаточно громко, чтобы он меня услышал. — Не надо!

По моему лицу текут слезы, впитываясь в ткань у меня во рту. Я все плачу и плачу, и плачу. Мое тело сотрясается в агонии, пока я изо всех сил стараюсь держаться на ногах, как хороший мальчик, которого он так желает видеть.

Впрочем, это уже не имеет значения, мне плевать, что я больше не послушный, что больше не веду себя хорошо, потому что кричу во всю глотку, чтобы отчим прекратил.

Пожалуйста, пожалуйста, прекрати.

Я говорю ему, что он делает мне больно, но отчим не слушает.

Он просто продолжает причинять мне боль, и все ради своего больного, извращенного удовольствия.

— Пожалуйста, хватит! Мне не нравится. Очень больно! — кричу я в шелк. Гладкая ткань — единственное, что дает мне хоть какое-то утешение. — Ты сказал мне, что я хороший, что ты не будешь делать мне больно!

Но его нападки только продолжаются. Стоны отчима смешиваются с моими криками и звуками влажных шлепков.

— Перестань сопротивляться, и тебе не будет больно, мой мальчик, — вот и все, что он мне говорит.

А через несколько минут что-то происходит. Боль исчезает. Физическая боль. Она сменяется чем-то... приятным.

Как это обычно бывает, когда его пальцы двигаются внутри меня.

Хорошо так... как будто мне нравится это ощущение.

Но оно такое неправильное. Ужасно неправильное, и я хочу, чтобы он остановился.

— Я сделаю все, что угодно, — всхлипываю я, сопли и слезы покрывают каждый дюйм моего лица. — Пожалуйста, просто перестань.

Но ничего не выходит. Он не останавливается.

И как только я понимаю, что мои усилия тщетны, я плачу тихими слезами, задыхаясь от желчи, которая продолжает подниматься в моем горле. Она грозит выплеснуться на кровать, если я снова открою рот.

Я борюсь с болью, пронзающей мою голову, в то время, как его тело дарит мне ощущения, от которых становится хорошо, как и обещал отчим. Непонятно, как я могу любить то, чего не хочу. Меня от этого тошнит. Так тошнит, что хочется заблевать всю шикарную кровать отчима.

Я хочу быть где угодно, только не здесь.