Возможно, ты их вернёшь. Возможно, они даже воскреснут в хорошем состоянии, но подозреваю, что такие случаи редки. Большинство мифов так или иначе опираются на реальность, а мифов о зомби бесчисленное множество.

Ты всё равно потеряешь их вновь, так или иначе, потому что им суждено быть мёртвыми.

Моя мать не должна быть мертва.

Мои губы изгибаются в жестокой улыбке.

Если она мертва, то я точно знаю, что я сделаю.

Я разморожу Видимых и оставлю их в таком состоянии, калечащих и обезображивающих друг друга на протяжении всей вечности.

И я не обернусь назад.

Глава 16

Кто я? Могу ли я скрыть себя на веки вечные?²²

Лирика

Впервые за мою жизнь в горлышке моей бутылки нет пробки.

Мой отец (при условии, что он может найти меня, хотя я уже не там, где он меня оставил) продолжает отсутствовать.

Выбор за мной.

Мир прямо там.

Зал Всех Зеркал в пределах досягаемости.

Я отчаянно желаю покинуть бутылку, с головой ринуться в переживания, о которых я читала, встречать людей и не-людей, заниматься сексом, пробовать на вкус, трогать и ощупывать всё подряд.

И всё же с кем я встретилась во время своей первой же девственной вылазки в мир?

Смерть.

Этого достаточно, чтобы я притормозила.

На свете есть бесчисленное множество представителей моего вида, миллиарды смертных, мириады мифических существ. Каковы шансы, что на своей первой экскурсии за пределами бутылки я столкнусь лицом к лицу с единственным и неповторимым принцем Смерти?

Астрономически и немыслимо малы.

Один шанс из бесконечности.

Я знаю, что это значит.

События эпических масштабов, изобилующие внутренним и внешним конфликтом, никогда не тратятся впустую на второстепенных персонажей.

Я одна из героев.

Будучи и библиотекарем, и читателем, я пропитана метафорой и аналогией, совпадением и судьбой, предзнаменованием и уловками, темой и мотивом, эмоциональным подтекстом и сюжетным поворотом.

И, как и любой проницательный читатель, я очень подозрительно отношусь к рассказчику.

Я знаю, что тот самый элемент, который ставит героя на путь наиболее значимого путешествия, зачастую приводит к его/её скоропостижной кончине.

В Библиотеке очень мало историй имеет хороший конец. Я точно не знаю, кто их собрал. Я бы подобрала коллекцию с большим количеством оптимизма.

Меня даже не удостоили тонкой метафорой.

Смерть оказался моим освободителем.

Это камень над головой, который источает кармическое лукавство и намекает, что меня может ждать ужасная судьба.

— Я одна из героев, — изумлённо бормочу я. Затем принимаюсь стонать и роняю ноющую голову на руки, слегка массируя виски. Смерть сказал, что последствия выпивки длятся примерно тридцать минут. Моя головная боль должна была уже закончиться.

— Лирика.

Я резко поворачиваю голову и ахаю.

— Отец! — а я-то думала, что он больше не может найти меня.

— Всеведущий, помнишь? — бормочет он с лукавой улыбкой.

Я чувствую, как уголки моих губ приподнимаются в ответной улыбке. Так долго я жила ради его визитов, планировала разговоры, лакомые словесные кусочки, чтобы очарованием уговорить его остаться подольше, с бескрайней тщательностью и заботой выбирала облики, которые надену для него. Его общество было моей величайшей радостью, единственной переменой в монотонном неизменном окружении, из которого невозможно было сбежать.

Я ненавижу его за это.

Я люблю его.

И я это ненавижу.

— Ты хорошо справилась, — говорит он, и его звёздные глаза мерцают.

«Погодите-ка, что?» Моргнув, я качаю головой и тут же сожалею об этом.

— Ты хочешь сказать, что я должна была сбежать из своей бутылки?

— Конечно.

Ничто из этого не было моим решением?

— Возможно, я подсунул бутылку под его ботинок. Однако я не кидался на её стенки, пока она не упала и не разбилась. Это сделала ты.

То есть, эта часть была моим решением. Или не была? Мне ненавистно то, как легко он сбивает меня с толку. Всё что угодно может оказаться правдой. Он — мой единственный источник информации о мире. Чрезвычайно опасно доверять кому-то одному формировать твою реальность.

Почему он выбрал для меня именно эти два облика? В какую шалость он меня втянул?

— Я не уверена, что понимаю, чего ты хочешь от меня, отец. Ты расскажешь мне больше о том, что мне делать?

Он пожимает плечами.

— Всего лишь узнать его и его друзей.

— Зачем? — я сожалею об этом слове сразу же, как только оно слетает с моих губ. Мой отец выгибает бровь, изучая меня слишком пристальным взглядом, который доставляет дискомфорт. В его оценке чувствуется осязаемое давление. Я никогда прежде не задавала ему вопрос «зачем».

— Считай это испытанием перед твоим потенциальным освобождением. Докажи, как хорошо ты подчиняешься мне, и что моя вера в тебя не ошибочна.

Кивнув, я улыбаюсь, стараясь не выдавать других эмоций.

И всё же я задаюсь вопросом, почему я должна что-то ему доказывать.

Он мне ничего не доказывает. Я ничего не требую. Никогда. У меня нет прав.

— Я не могу остаться, — говорит он потом. — Множество элементов находится в движении и требует моего внимания. Я пришёл сказать, что ты хорошо справляешься. Продолжай в том же духе и прекрати сомневаться. Близится час, когда ты наконец-то будешь свободна. Когда я наконец-то приведу тебя домой. Верь, подчиняйся, и со временем всё станет ясно.

Я изучаю его так, как, возможно, не изучала никогда прежде. Кто это существо, настаивающее, чтобы я потратила всю жизнь на ожидание того, что он считает «подходящим временем»? Действительно ли он мой отец? Правдиво ли что-то из того, что мне известно о себе? Почему я не слышу ни капли правды в его утверждении, что он меня освободит?

Но одно я знаю, прочитав миллионы историй, порождённых мифами из миллионов слов.

Подходящее время никогда не наступит.

Есть лишь нынешний момент.

— Я вольна покидать бутылку? — настаиваю я. — Поступать так, как я пожелаю? — ожидая его ответа, я задаюсь вопросом, а желаю ли я чего-то по-настоящему. Я гадаю, вдруг он так умён, король для моей пешки, что он двигает меня по своей шахматной доске, всё это время готовясь пожертвовать мной в критический момент, чтобы достичь желаемого исхода игры; вдруг я одна из тысяч пешек, которые он расположил на местах в ходе вечности, когда он был свободен, а я — нет.

— До тех пор, пока ты подчиняешься инструкциям, которые я тебе дал — да. Но Лирика, если ты покажешь ему свой истинный облик...

Он умолкает, и я бледнею, дыхание застревает в моём горле, а сердце застывает в груди. Он не заговорил вслух. Он показал в моей голове, что случится со мной. Я не хочу, чтобы это когда-либо произошло со мной. Есть судьбы и похуже моей бутылки. Бездна монстров, тёмная, сырая и кошмарная, откуда нет выхода. Он действительно поступит так со мной?

Мой отец ушёл.

Оставляя меня обдумывать идеальный парадокс, который он для меня создал.

Я могу быть свободна, но только в том случае, если никогда не раскрою свой истинный облик.

А Смерть, которого я нахожу таким привлекательным и надеюсь, что он станет моим другом и даст мне секс, будет доверять мне только в том случае, если я покажу ему свой истинный облик.

Это тиски взаимопротиворечивых и взаимозависимых условий, ловушка, дилемма, применяемая автором событий, чтобы выковать или сломать персонажа.

Я поднимаюсь на ноги, готовая покинуть свою бутылку.

О да, я определённо одна из героев. Я не сломаюсь.

Затем я плюхаюсь обратно с очередным стоном, когда осознаю вторую, в высшей степени неприятную вероятность.

Справедливости ради, надо признать, что по таким критериям я также могу оказаться одной из злодеев.

Глава 17

Беги, маленькая сучка, я хочу твою силу²³

Иксай

Высоко в северной башне Иксай смотрела на застывшее внизу сражение, губы приоткрылись в оскале, фасетчатые глаза мерцали вожделением.

Ярость и желание воевали в её груди болезненно, достаточно мощно, чтобы сдирать плоть с кости. Она испытывала столь интенсивный голод, что сама была голодом, безумной, неутихающей жаждой всего, и ещё больше, но в особенности жаждой обладания силой, которая должна была принадлежать ей, но украдена смертной.

Щиты, преграждавшие вход в её замок, были непрозрачными снаружи, но прозрачными изнутри, ограждая от пытливых глаз, но позволяя ей шпионить.

Сука-королева находилась в её королевстве.

Направлялась прямиком к её двери, сопровождаемая зверем, который служил её консортом и охранником.

Иксай желала зверя, жаждала его каждым атомом своего существа. Он был оружием не менее смертоносным, чем копьё судьбы и меч света — живое создание, способное убить фейри.

Если бы она соблазнила его, он стал бы кинжалом, который она вонзила бы глубоко в вероломное сердце человеческой королевы. Иметь его при себе было бы опасно; иметь его подле себя, у своих ног было бы волнительно; смерть на поводке, гибель для любого фейри, кто посмеет хоть прошептать что-то против неё.

Зверь ненасытных аппетитов был легендой. Он жил среди них какое-то время. Он мог быть безжалостным, он мог быть жестоким; она чувствовала его голод, жаждущий всего, бурлящий под его плотью, едва сдерживаемый. Он был всего лишь псом, которого нужно заново выдрессировать, поощрить вновь потакать самым примитивным инстинктам и желаниям, и вознаграждать его всякий раз, когда он поддастся этим порывам. Вместе их никто бы не остановил. С ним она бы получила власть над многими такими зверями, и её правление никогда не было бы свергнуто.

Иксай намеренно пока что не призывала королеву; она хотела, чтобы та поварилась в парализующих эмоциях прежде, чем призвать её в Рощу.

Но сучка вальяжно вошла без приглашения, незваная гостья со зверем бок о бок с ней, словно она имела все права находиться в Зиме.

Когда королева восстановила её подданных, Иксай задержала дыхание, молясь, чтобы смертная обладала властью исцелить их полностью, вернуть им рассудок и бессмертие вместе с их обликом.