— Малачи? Как называется то, что ты произносишь над их телами? Ну, знаешь, после того, как ты убил одного из них?

Он бросил на меня настороженный взгляд.

— Это El Male Rachamim. Молитва за усопших.

Я прикусила губу и опустилась на колени возле головы Андреа. Кончиками пальцев я закрыла ей глаза. Вытерла помаду манжетой своего рукава.

— Ты можешь это сказать?

Может быть, это то, что нам нужно было обоим.

Он опустился на колени рядом со мной.

— Я не обещаю тебе дословный перевод, — после долгой паузы он заговорил: — Э... Бог, который полон сострадания, который пребывает на высоте... — он говорил медленно, осторожно, с печалью и благоговением в голосе. — Даруй истинный покой на крыльях божественного присутствия, в возвышенных сферах святых и чистых, которые сияют подобно звёздам, душе... Андреа, которая... которая...

Он выругался и резко встал.

— Я не могу.

Он наклонился и завернул тело Андреа в брезент.

Я медленно поднялась на ноги, отяжелевшая от нового понимания. Каждый раз, когда он пел над телом убитого им человека, он не молился ни за Мазикина, ни даже за его тело. Он молился за человеческую душу, которую, как ему казалось, он освобождал где-то далеко в царстве Мазикинов, недостижимую, если не считать желанных слов его сердца.

О чём же он молился сейчас?

Его обычно спокойные руки дрожали, когда он туго затягивал края брезента.

— Я отнесу её в подвал. Они пришлют кого-нибудь, чтобы забрать её, — он поднял завёрнутое тело, перекинул его через плечо и повернулся ко мне спиной. — Я рад, что ты не сильно пострадала, — сказал он и зашагал вверх по лестнице в дом.