Уэс ухмыляется шутке и кладет в рот кусочек картофеля.

— Побереги батарейки. Скоро электричества совсем не будет.

Его заявление стирает улыбку с моего лица.

Ах, ну да. Апокалипсис. Ура!

Я разглядываю Уэса, пока он вытаскивает из банки кусочки говядины, моркови и картофеля прямо пальцами, как голодный енот. Его одежда вся грязная, волосы растрепаны, и у него совсем нет личных вещей.

— Итак, — я делаю вид, что пытаюсь открыть упаковку с вяленым мясом. — Откуда ты?

— Отсюда, — отвечает Уэс.

Я смеюсь.

— Ты точно не отсюда. Я прожила здесь всю свою жизнь и никогда раньше тебя не видела.

Уэс бросает на меня взгляд, который говорит, что ему не нравится, когда его называют лжецом, а затем невозмутимо отвечает:

— Я жил здесь, пока мне не исполнилось девять, а потом я стал… часто переезжать.

— Правда? У тебя здесь еще остались родственники?

Уэс пожимает плечами и возвращается к своему консервированному обеду.

— Ты не знаешь? А у кого ты тогда живешь? — Я все еще не притронулась к своему вяленому мясу.

Почему я так нервничаю, разговаривая с этим парнем? Он всего лишь парень. Старше меня и крепкого телосложения. Ладно, он гребаный мужик, и я его не знаю, и у него есть пистолет, и в настоящее время он мой единственный источник пищи, которая не является заправкой к блинам.

— У тебя.

Подождите. Что?

— Ну уж нет! Ты не можешь остаться со мной. Ты что, бл*дь, шутишь? Мои родители…

— Не там. — Уэс жестом указывает на мой дом, зажав между большим и указательным пальцами кусочек говядины. Затем кидает его в рот и указывает на пол. — Здесь.

— Ох. — Я немного расслабляюсь, совсем чуть-чуть. — Думаю, я не против.

— А я и не спрашивал, — бормочет Уэс, доставая из банки морковку.

— А где твои родители? — спрашиваю я, все еще пытаясь сложить все кусочки пазла вместе.

Уэс бросает обратно в банку мокрый оранжевый овощ.

— Отца я никогда не видел, а мать сидит в тюрьме.

— О, черт! Мне так жаль.

— Не стоит. Она заслуживает худшего. — Его голос звучит бесстрастно, пока он выбирает из банки картофель.

— Эм… братья или сестры?

Его раздраженные глаза впиваются в мои, но только на секунду, прежде чем он снова возвращается к своей еде.

— Нет.

— Тогда почему же…

Уэс резко вскидывает голову.

— Я вернулся, потому что в детстве нашел здесь бомбоубежище. Понятно? Оно там, в лесу. — Он делает глубокий вдох через нос и выдыхает. Когда он продолжает, его голос становится не таким оборонительным. — Я планировал найти его сегодня днем, после того как получил бы припасы… но вместо этого я потратил весь день, чтобы найти твою задницу, а теперь уже слишком темно для поисков.

Мы одновременно выглядываем за дверь. Синяя пелена застилает небо, укрывая закат и пряча его на ночь. Вот на что похож комментарий Уэса. Знаю, им он хотел упрекнуть меня, но вместо этого он укрыл меня, как одеяло.

Уэс предпочел найти меня, а не бомбоубежище.

Я смотрю на его профиль, когда он снова опускает взгляд на банку, которую держит в руках. Мне хочется протянуть свою руку и провести по его идеальному носу. Я хочу обвести пальцем его сильную челюсть и почувствовать, как щетина царапает мою кожу, словно наждачная бумага. Я хочу просунуть свой палец между его пухлыми розовыми губами и позволить ему прикусить его, если он этого захочет.

Потому что, если Уэс считает, что я ему нужна, я полна решимости доказать ему, что он во мне не ошибся.

Когда последние солнечные лучи исчезают вместе с яркими красками на небе, мое тело пронзает холод.

— Я сейчас вернусь, — говорю я, убирая обратно в пакет упаковку с вяленой говядиной, и начинаю спускаться по лестнице.

Уэс не спрашивает, куда я иду, но его взгляд — это молчаливое предупреждение. Если я снова попытаюсь сбежать, он меня найдет.

Я сдерживаю улыбку, пока не оказываюсь на земле.

Отличная работа, придурок. Из-за тебя она снова сбежала, мать твою.

Смотри, вон она уходит.

Я сажусь прямо и наблюдаю, как утонувший в толстовке силуэт Рейн бежит через задний двор и исчезает за углом дома, как будто ей не терпится быть подальше от меня.

Может, ей просто нужно в туалет?

Ну, если она не вернется через шестьдесят гребаных секунд, я пойду за ней.

Примерно через тридцать пять секунд я слышу грохот, похожий на звук разбитого стекла. Я бросаюсь вперед, готовый выпрыгнуть из этого долбаного домика на дереве и посмотреть, что там происходит, но прежде чем успеваю добраться до лестницы, в одной из комнат внутри дома зажигается свет. Затем еще в одной и еще. Я качаю головой и плюхаюсь обратно на свое место.

Эта сука только что вломилась в свой собственный дом.

Я бросаю в рот горсть смеси орехов и конфет из упаковки «Трэил микса» и наблюдаю, как в разных комнатах зажигается, а затем гаснет свет.

Какого черта она там делает?

На улице уже кромешная тьма, поэтому я достаю из пакета фонарик, включаю его и устанавливаю так, чтобы он светил на противоположную стену домика. И тут замечаю, торчащую из щели между полом и стеной, пачку сигарет.

Да, черт возьми!

Я вытаскиваю пачку красного «Мальборо» и открываю ее. Затем переворачиваю, чтобы вытряхнуть одну из сигарет себе на ладонь, но в мою руку сыплются только остатки табака.

Бл*дь!

Я швыряю пачку в угол и слышу, как вдалеке хлопает дверь. Через несколько секунд Рэйн уже вовсю мчится по двору, неся в руках «бог знает, что». В доме снова темно.

Она кряхтит, взбираясь по лестнице с занятыми руками, но вместо того, чтобы сначала всунуть свою голову, через порог летит куча одеял и подушек. Затем крошечная рука опускает на фанерный пол с глухим стуком бутылку виски, и только потом появляется лицо и тело девушки.

На Рэйн надет рюкзак, размером почти таким же, как она сама. Она снимает его с плеч и садится, скрестив ноги, посреди домика и подтягивая его к себе. Открыв его, она начинает говорить со скоростью мили в минуту.

— Итак, я принесла тебе несколько одеял, полотенце и подушку, а также наполнила пару бутылок водой на случай, если ты захочешь пить. О, и я принесла немного туалетной бумаги, зубную щетку и маленькие туалетные принадлежности для путешествий, которые остались у меня с того единственного раза, когда мои родители брали меня с собой на пляж. Мы тогда остановились в настоящем отеле, а не просто у друга моего отца, который постоянно просил называть его дядей, как во время остальных отпусков. — Она ставит воздушные кавычки у слова «отпусков» и продолжает распаковывать вещи. — Я помню, как в ресторане гостиницы пыталась заказать жареную курицу и услышала на заднем плане голос женщины, которая кричала: «Жареная курица? Жареная курица!», а потом она выскочила из кухни и, уходя, бросила свой фартук на пол рядом с моим столом. Когда наш официант вернулся, он сказал: «Ну что ж, наш повар только что уволилась. Что насчет жареного сыра?»

Рэйн смеется, вспоминая это. Звук просто маниакальный.

— Я хотела принести теплую одежду, но моя будет тебе мала, а папины вещи лежат в его комнате и… — она снова роется в рюкзаке, хотя он уже пуст, ее левое колено дергается так сильно и быстро, что домик начинает немного шататься, — я не хочу туда идти.

Отбросив рюкзак в сторону, Рэйн хватает бутылку «Джека Дэниэлса» и делает большой глоток, когда жидкость стекает по ее горлу, девушка морщится и шипит. Затем делает еще один. И еще.

— Эй, — я протягиваю руку и забираю у нее бутылку, она отпускает ее без борьбы, — ты в порядке?

— Все нормально! — Она отводит глаза и запускает руки в волосы.

Я знаю, что недавно она приняла таблетку, но «Гидро» не оказывает такого эффекта. Что бы на нее не повлияло, это произошло внутри того дома.

Теперь она снова раскачивается взад и вперед.

Просто супер!

— Рэйн.

Она поднимает на меня свои глаза, частично освещенные фонариком, и я замечаю в них дикое отчаяние. И теперь до меня доходит, что я неправильно понял всю эту ситуацию.

Рэйн не живет одна.

Она живет с гребаным монстром.

— Ты боишься его, не так ли?

— Кого? Я никого не боюсь. — Она оглядывается на дом, как будто он мог ее услышать, колено все еще дергается, и она едва дышит.

— Да, это так. Посмотри на себя.

Она сглатывает и смотрит на свое колено. Когда судорога останавливается, подбородок Рэйн вытягивается и начинает дрожать вместо ноги.

Я так сильно сжимаю челюсть, что чувствую, как мои зубы могут расколоться вдребезги. Дергая подбородком в сторону дома, мне удается выдавить:

— Этот ублюдок сделал тебе больно?

Она прикрывает ладошками, которые полностью закрыты рукавами толстовки, свой рот и нос. Затем закрывает глаза и качает головой. Не могу сказать с уверенностью, отвечает ли она на мой вопрос или пытается избавиться от каких-то нежелательных воспоминаний, но мне на это наплевать.

— Ты можешь остаться здесь на ночь.

Рэйн открывает глаза, но не убирает рук от лица.

— Дай мне перефразировать. — Я выпрямляюсь и стучу пальцем по полу. — Сегодня ночью ты останешься здесь.

Она не возражает, и я откидываюсь назад, делая большой глоток из бутылки, которую держу в руке.

Черт, это потрясающе.

Я бросаю ей на колени пакетик «Трэил микса».

— Ешь. Завтра куча дел, и от тебя не будет толку, если ты будешь голодна.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? — бормочет она сквозь руки.

Даже несмотря на то, что ее лицо частично спрятано, и единственный свет, который есть в домике, исходит от карманного фонарика, направленного на стену, я вижу надежду в ее больших голубых глазах.

Бл*дь! Зачем я это сказал? Она мне больше не нужна.

«Ты сказал это, потому что она полезна, — говорю я себе. — Она еще один полезный ресурс, и она лучшая из всех, что у тебя есть».

Я указываю на нее горлышком бутылки.

— Ты можешь пойти, если пообещаешь, что не съешь весь чертов M&M’s из этого пакета.

Рэйн опускает руки, обнажая свою улыбку, которую тщетно пытается спрятать, прикусив губу, и начинает копаться в пакете с орехами и конфетами, который лежит у нее на коленях. Она достает руку, держа между пальцами идеально круглую красную конфету. А затем она, бл*дь, щелкает ею в мою сторону. В этой части домика, где я сижу, так темно, что я не вижу, куда она летит, но затем слышу, как она отскакивает от фанерной стены где-то справа от меня.