Отношение итальянских матерей к моей незамужней маме меня подчас бесит. В ее воображаемой опале нет ничего жутко романтического. В шестнадцать лет она переспала с соседским парнем того же возраста, а потом его семья, чтобы избежать последствий, переехала в Аделаиду. Узнав о беременности, он даже не удосужился с ней связаться. Нам известно только, что он барристер в Аделаиде. Не знаю, в чем тут логика, но сверстникам не разрешают приходить ко мне в гости: многие хотели бы, но им нельзя. Бог знает, что, по мнению итальянских мамаш, моя мама может сделать или сказать их детям.

Когда я поступила в школу святой Марты, все лишь ухудшилось — я начала осознавать, что значит расти без отца. И оказалась единственной европейкой не из восточных и северных районов, которой не по карману платить за обучение. 

   В первый год я постоянно слышала о своей незаконнорожденности, словно больше не о чем было поговорить. Тогда я отчаянно жалела, что больше ни у кого в школе нет независимой матери, верившей в свободную любовь. Смущающее противоречие: твоя мама беременеет вне брака, потому что католическое воспитание запрещает контрацепцию.

Пусть даже ученицы не упоминали об этом вслух, держу пари, они шушукались за моей спиной. Нутром я чувствовала, что никогда не стану своей, и злилась, потому что ни в чем не уступала остальным по части сообразительности.

Как бы то ни было, на следующий день после случая с журналом я не могла дождаться окончания занятий. Заглянула к сестре Луизе, и та вернула журнал, попросив написать сочинение в две тысячи слов на тему «Мой разговор с редактором  издания "Страсти"».

Вместо визита к бабушке я отправилась на автобусе прямиком домой, решив использовать выпускной в качестве предлога, чтобы большую часть года с ней не видеться. 

Я с облегчением добралась домой — до того было жарко, должно быть, градусов девяносто[1]. Хотелось нацепить шорты и позагорать на балконе.

На передней веранде, раздевшись до пояса, потягивали пиво наши английские соседи с нижнего этажа. Парни приехали посмотреть страну и раньше жили в молодежном хостеле выше по улице, пока не решили перебраться в местечко поуединеннее. Я неплохо ладила с одним из них по имени Гэри, родом из Брайтона где-то в Англии. Он постоянно приглашал меня на чашечку чая, что казалось мне довольно странным, потому что австралийские ребята не очень-то рассиживаются за чаем. Но Гэри, попивающий чай и рассказывающий о своей матушке, смотрелся так же естественно, как и прихлебывающий пиво и скандирующий футбольные девизы клуба «Тоттенхэм».

— Мама интересуется, когда вы подстрижете газон, — заметила я, вынимая почту из ящика. 

Газон у нас крохотный, и присматривать за ним — обязанность парней, в то время как мама ухаживает за садом. Обычно ребята лихо с этим справляются. Даже выкрасили деревянный забор и входную дверь в прелестный темно-зеленый цвет, что в сочетании с желтым фасадом выглядит просто отпадно.

— Как ты выдерживаешь носить форму в такую жару? — полюбопытствовал Гэри, протягивая мне банку пива.

Я сделала глоток и вернула ее обратно.

— Веришь, мозги уже плавятся.

Переодевшись в футболку и шорты, я спустилась вниз, чтобы приготовить себе бутерброд, и даже не услышала, как вошла мама. Она, верно, минут пять простояла в дверях, прежде чем я ее заметила.

Вид у нее был обеспокоенный.

— Все хорошо? — спросила я.

Она кивнула.

— Дай угадаю. Тебя удивляет, почему у такой красотки, как я, такая безобразная мать, — заявила я, возвращая масло в холодильник.

Разумеется, это шутка, потому что мама — невероятно шикарная женщина с дивной оливковой кожей, на моей же несколько пятнышек (ненавижу слово «прыщ»).

Мама высокая и стройная, с очень послушными волосами. Я же среднего роста и, вероятно, никогда в жизни не смогу носить бикини, а кудряшки, которые вечно приходится усмирять, достались мне в наследство от отца.

Говорят, я похожа на маму и нонну, но красотой я явно обделена.

— Нет, меня просто поражает, как у твоей чистюли-мамы выросла такая неряха-дочка.

— Я уберусь, спасибо на добром слове, — буркнула я, проходя мимо нее в гостиную, где на обеденном столе были разбросаны мои учебники.

Терраса настолько мала, что столовая совмещена с гостиной, но в этом нет ничего ужасного. Зато можно есть перед телевизором, готовить уроки перед телевизором и заниматься гимнастикой перед телевизором. Меня это вполне устраивает.

Обстановка ничуть не похожа на гостиные моих друзей. Здесь нет свадебных фотографий родителей, лишь фото с белым облаком в оборках — мое причастие. У нас нет ни подаренного на свадьбу фарфора, ни ужасной вазы, которую держишь на камине, потому что двоюродная бабушка преподнесла ее на помолвку. Ничего мужского. Никаких тряпок для пыли из старых брифов. Однако мне нравится. Поскольку во всем угадывается наше присутствие. Едва войдя в дом, я чувствую мамин запах, даже если ее там нет. Все картины и гобелены на стенах мы сделали сами, и на фотографиях на камине только мы, плюс несколько семейных портретов моего кузена Роберта.

На стене возле телевизора висит плакат с надписью «Дом Джозефины и Кристины», который мы нарисовали на празднике в Сант-Альфио, когда мне было семь лет. Он немного поистерся с боков, но я знаю, что он скорее он упадет со стены, рассыпавшись в прах, чем мы его когда-нибудь снимем. 

Мама что-то искала на кухне.

— Полагаю, ты ничего не приготовила? — спросила она, заглянув в духовку.

— Ma-a-a-a! — завопила я. — Ты не забыла, что я учусь в школе?

Она открыла верхний шкафчик, и я зажмурилась, зная, что банки и кастрюли, которые я туда запихала, сейчас выпадут.

— Я только прошу, чтобы ты что-нибудь готовила на обед. Пусть даже из полуфабрикатов, — отрезала она, аккуратно закрыв дверцы.

— Да-да.

— Оставьте свои «да-да», мисс. А теперь прибери учебники и накрывай на стол.

— Заходила к нонне, да? Ты вечно не в духе, как побываешь у своей матери.

— Да, я была у нонны, Джозефина, и что это за история про то, как на прошлой неделе ты раскатывала по Бонди Джанкшн со своими полураздетыми друзьями?

— Кто тебе сказал?

— Вас видела синьора Формоза. Она пожаловалась соседу тети Патриции, что вы ее чуть не задавили, и так молва долетела до нонны.

Не будь на свете итальянцев, телефонная компания разорилась бы.

— Она преувеличивает. Мы всего лишь возвращались с пляжа, и Сера развозила нас по домам.

— Сколько повторять, я не желаю, чтобы ты ездила в машине Серы?

— Столько же, сколько нонна просит тебя напомнить мне об этом.

— Перестань грубить и убери со стола, — одернула меня мама. — Немедленно. Сию же минуту. Сию же секунду.

— Уверена, что не через час?

— Джозефина,  ты не настолько взрослая, чтобы я не надавала тебе пощечин.

Типичное завершение дня. Бабушкина привычка всюду совать свой нос довела бы и Мать Терезу. И сколько бы мама ни уверяла, что наставления нонны ее не волнуют, каждое слово она принимает близко к сердцу.

На мою помощь рассчитывать не приходится,  но порой я решаю начать все сначала и вести себя правильно. Но каждый раз, когда я хочу уделять маме больше времени, она либо слишком устала, либо собирается спать, либо, того хуже, затевает грандиозную уборку. Иногда я задаюсь вопросом, неужели домашняя работа для мамы важнее меня.

— Не открывай шкаф, — крикнула я, но опоздала: чайные пакетики, луковицы и картофелины посыпались на пол.

Разве я виновата, что у нас крошечная кухонька?

Ужинали мы молча. Я слышала, как ребята внизу играют безумную музыку, а снаружи стрекочут цикады. В доме стояла жара, но окна лучше не отворять, а не то заползет таракан или залетит какие-нибудь жуткое насекомое, и пока мы не купим сетки, не стоит даже и думать оставлять окна открытыми на ночь.

Есть совершенно не хотелось. Слишком жарко, чтобы уплетать печеный картофель.

Я почувствовала, что мама сверлит меня взглядом.

— В чем дело, ма?

— Ни в чем.

— Новые наставления от нонны?

— У нее... у нее были гости.

Какое-то время я разглядывала маму, а потом принялась ковырять булочку.

— Как прошел день? — поинтересовалась мама.

Я закатила глаза и пожала плечами.

— Терпимо. На урок религии пожаловал отец Стивен, с него просто глаз не сводили. Будь он учителем, здорово повлиял бы на результаты выпускного экзамена. Какая жалость, что он священник.

— Наверное, из него вышел бы плохой муж.

— Отец Стивен решил нас порасспрашивать. Понятное дело, вызвал меня — ведь мы видимся в церкви. Хотел знать, о чем мы молимся после причастия, когда преклоняем колени. Я ответила, что в это время высматриваю самых симпатичных парней в церкви.

— Неужели ты так сказала? — переспросила она, с ужасом глядя на меня.

— Ага. Он посмеялся, а сестра назвала меня язычницей.

— О Джози. Разве трудно было соврать, что молишься за свою бедную мать или что-то в этом духе?

— Соврать священнику. Ну да, мам.

Она выхватила у меня булочку и, пока мазала ее маслом, я заметила, что у мамы дрожат руки.

— Я же вижу, тебя что-то беспокоит.

— Старею. — Мама деланно пожала плечами.

— Ты говоришь так, чтобы скрыть ужасную правду.

— В самом деле?

— В самом деле.

Она подалась вперед и заправила мне локоны за уши.

— Махнем куда-нибудь на Пасху? Только ты и я. В Кэрнс например.

Не знаю, что меня в тот момент напугало. Что с ней, раз она такое предлагает? Я годами умоляла отправиться куда-нибудь на выходные, но неизменно находились оправдания.

— Не поеду никуда на Пасху, — заорала я.

— Кричать-то зачем?

— Затем.

— Отличная защита. Хоть в суде выступай, Джози, — ухмыльнулась она. — Мне казалось, ты не против развеяться. Помнишь, в детстве ты просто сходила с ума от поездок?

— Меня ждет домашнее задание, — оборвала я, подхватывая книги.

Той ночью, лежа в постели, я пыталась задвинуть тревожные мысли о маме в дальние уголки сознания. Я чувствовала, что-то не дает ей покоя. Она казалась расстроенной и озабоченной. Мы довольно неплохо определяем перепады настроения, подстраиваясь друг под друга. Может, потому, что нас всегда было только двое.