Я ломал над этим голову, когда заметил в воде какое-то растительно-бурое пятно, плывущее в мою сторону. Оно находилось сразу за прибоем, дрейфуя к внешним бурунам. По мере того как оно приближалось, пена становилась мутной, а волны — почти липкими.

Два блестящих чёрных валуна выкатились на берег. Один остановился, как будто внезапно почувствовав моё присутствие. Он распахнулся, и пучок живых тёмных веточек медленно стал разматываться в мою сторону. Я попятился, вне его досягаемости. Неторопливо, он вернулся в свою раковину, и оба создания пересекли берег и плюхнулись в океан.

Я быстрым, нервным шагом направился к флаеру, но внезапный пронзительный свист заставил меня задержаться. Обернувшись, я увидел, что существо, похожее на дельфина, бросилось на берег в нескольких метрах передо мной. Прибой лениво катился вдоль его боков, кипел и, казалось, втягивал животное обратно в себя. Дельфин обратил на меня тёмные умные глаза, и я снова услышал этот пронзительный свист и распознал в нём ужас. Дельфин боролся с мутным приливом и пытался подняться выше на берег, словно хотел вырваться из объятий океана. Но мало продвинулся вперёд и, кажется, сдался, когда мутная волна обрушилась сверху.

Наши глаза встретились в обоюдном ужасе. Вторая вязкая волна поднялась вокруг него, и когда она отступила, животное исчезло. Через несколько мгновений я увидел спину и слабую борьбу в воде. А затем всё успокоилось.

Тем временем бурый прилив набирал силу. Поток морских животных через песчаную полосу прекратился. Некоторые были схвачены, и их тащило обратно. На берег больше никто не выбирался.

Мне этого было достаточно. Я в панике бросился к флаеру. Прилив продолжал накатываться. Несколько ручейков уже перебрались через косу и исчезли в океане по другую сторону. Я отчаянно зашлёпал по ним. Они растеклись и засасывали мои ботинки. Слава богу, я не пошёл босиком, хотя меня так и подмывало это сделать.

Флаер был всего в сотне ярдов. Около него виднелись лужи. Бурая волна хлынула в них, и они начали увеличиваться.

Я потерял равновесие и упал, окунув руки в липкую жижу. Она обожгла меня, я закричал и вскочил на ноги, вытирая руки о жилет в попытке стряхнуть с себя эту гадость.

Волна достигла шасси и трапа. Я брёл через неё в панике, хотя, по-моему, всё равно двигался как в замедленной съёмке, боясь разбрызгать эту дрянь, изо всех сил стараясь с каждым шагом высвободить ботинки. Я с облегчением увидел, что волна, похоже, не в состоянии взобраться выше.

Её капли попали на мой комбинезон. Пробежав последние несколько метров, я рухнул на ступеньки трапа. Тварь обвилась вокруг моих ступней и попыталась оттащить меня назад. Я оставил ей оба ботинка.

И содрогнулся при мысли об участи Кристофера Сима и его людей.

Двумя часами позже я мрачно парил в сером, затянутом тучами небе, наблюдая, как мониторы рисуют рваную линию на длинном изгибе горизонта. Меня всё ещё сильно трясло, и я пообещал себе никогда не покидать кабину на неизвестной территории. Шёл дождь, но ветра не было. Океан был гладким и спокойным, но я не мог отвлечься от мыслей о том, что может скрываться под поверхностью. Я рассказал Сейдж о случившемся, и она посоветовала мне вернуться на основную базу и успеть на следующий рейс к кораблю. Я думал над этим, но мне такое решение показалось бы трусостью. Так что я стиснул зубы, сказав, чтобы она не волновалась, и продолжил полёт.

Просто оставайся на борту. Отныне это был мой девиз.

В тумане справа от меня появился пик. Гранит, истёртый морем и непогодой.

Я полетел дальше.

Были и другие — целая гряда башен, плавно поднимающихся из океана почти параллельно орбите «Корсариуса». Часть из них была сломана и обрушена, возможно, из-за давних землетрясений. Формация была настолько геометрически правильной, что я не мог отделаться от ощущения, что смотрю на спланированное сооружение. Мне пришло в голову, что, если бы люди, прибывшие с Симом, знали об опасностях этого океана, то вершина одного из этих пиков была бы именно тем местом, которое бы они выбрали.

Я двигался среди них, следуя течениям, прислушиваясь к ровному ритму скал и прибоя. Я искал весь день и, когда наступили сумерки, приземлился на одну из вершин. Дождь прекратился, высыпали звезды, заливая линию башен и бурлящий океан ярким белым светом. Но спалось мне плохо. И я оставил фонарь закрытым.

Когда я проснулся, красноватое солнце стояло уже довольно высоко, воздух был холодным и чистым. Я связался с «Тенандромом»: мне сказали, что мой флаер нужен на участке Хольтмейера, и капитан будет благодарна, если я его верну.

Меня радовало, что я снова в воздухе, но, пролетая над этими серыми башнями, я твёрдо знал, что прав насчёт Сима. И что доказательство здесь. Где-то.

Я едва не пропустил его, ожидая, что они выберут вершину одного из пиков. Вместо этого на относительно узком выступе между вершиной и морем, я нашёл то, что искал: купол.

Но он был невелик, и, приблизившись к куполу, я понял, что ошибался. Они не высадили Сима с его командой. И я с холодной, как лезвие ножа, внезапностью понял, почему у Семёрки не было имён!

Господи! Они оставили его здесь одного!

Я кружил около получаса, находя, чем заняться: проверяя питание; раздумывая, не вызвать ли Макирас; рассуждая, не лучше ли, в конце концов, оставить легенды в покое. Но я не мог просто так всё бросить.

Опоздав на два столетия, я плавно опускался сквозь солёный воздух.

Ветер дул по откосу. Карниз представлял собой сплошную скалу. Там не росло никакой зелени, и ни одно существо не обосновалось на этой мрачной глыбе. Вокруг валялось несколько валунов и немного гравия. У края выступа виднелось несколько разбитых плит. Пик возвышался над головой, а океан лежал далеко внизу.

Стоя в одних носках перед куполом, я нерешительно разглядывал его практичные очертания, самодельную антенну, установленную на крыше, тёмные окна с задёрнутыми шторами. Океан безостановочно грохотал, и даже на такой высоте воздух был влажным.

В отличие от «Корсариуса», этот карниз не создавал ощущения недавнего проживания. Под действием сил природы купол потерял первоначальный цвет и слегка покосился, вероятно, из-за землетрясения.

Могила Кристофера Сима. Не очень-то элегантный конец на этой грубой скале, под белой звездой корабля, благополучно пронёсшего его через столько опасностей. Они, как я полагал, собирались вернуться за ним, когда война закончится и всё остальное будет уже не важно. А может быть, они оставили «Корсариус» в знак обещания. Но, вероятно, всё пошло наперекосяк.

Купол был слишком мал, чтобы вместить больше двух или трёх человек. Он был исцарапан и выщерблен, а антенна обломилась и лежала на земле рядом с ним. Дверь была сконструирована таким образом, что при необходимости могла служить воздушным шлюзом. Она оказалась закрытой, но не герметично, поэтому мне удалось поднять щеколду и отворить её. Свет внутри был серым, и я ждал, пока купол проветрится.

Там стояли два кресла, стол, несколько книг, письменный стол и пара ламп. Интересно, прилетел ли сюда Тариен, проделав долгий путь от Эбоная? Произошло ли между братьями последнее объяснение, возможно, в этой самой комнате? Умолял ли Тариен брата продолжить борьбу? Тогда возникла бы ужасная дилемма. У людей было так мало символов, а час был столь отчаянный. Они не могли позволить Симу остаться в стороне от битвы, как поступил Ахилл. В конце концов он, видимо, остался непреклонен, и Тариен, наверное, почувствовал, что у него нет другого выхода, кроме как схватить брата и под каким-нибудь надуманным предлогом распустить экипаж. (Или же разъярённый Кристофер Сим сам сделал это перед встречей с Тариеном.) Потом заговорщики выдумали легенду о Семёрке, имитировали гибель «Корсариуса», а после окончания боя, привезли Кристофера сюда вместе с его кораблём.

Тариен погиб несколькими неделями позже, и, возможно, все, кто разделял его тайну, погибли вместе с ним. Или, может быть, они боялись, одержав победу, гнева своей жертвы. А я стоял в дверях и гадал, сколько же лет это крохотное пространство служило Симу домом?

«Он бы понял, — думал я. — А если бы каким-то образом смог узнать, что и Окраина, и Токсикон, и даже Земля, всё-таки выступили, он бы, возможно, утешился».

В компьютере ничего не оказалось. Это показалось мне странным; я ожидал последнего сообщения, возможно, обращения к его жене на далёкую Деллаконду, или к людям, которых он защищал.

Почувствовав, что стены начали надвигаться на меня, я выбежал наружу, на карниз, определявший когда-то границы существования Кристофера Сима.

Я обошёл купол по периметру, взглянул на плиты и стену, вернулся обратно вдоль края пропасти, пытаясь вообразить себя покинутым в одиночестве на этой планете, в тысяче световых лет от живого существа, с которым мог бы перекинуться хоть словом. Наверное, океан показался бы мне привлекательным выходом из положения.

Над моей головой пролетел «Корсариус». Кристофер мог видеть его каждый вечер в ясную погоду.

И тут я заметил буквы, высеченные на каменной стене прямо над моей головой. Слова были глубоко высечены в граните, угловатые буквы, ярость которых казалась очевидной, хотя язык был мне непонятен:

Это был приступ тоски, обращённый к Демосфену, великому афинскому оратору, чьё красноречие укротило Эгейское море. Сим до конца остался приверженцем классицизма.

Компьютер не смог вместить в себя последний протест Кристофера Сима. Демосфеном, безусловно, следовало считать его брата-оратора. Но меня тронуло, что это был крик боли, а не ярости. Учёные впоследствии согласились с этим. В конце концов, утверждают они, ни один человек в таком положении не снизошёл бы до обыкновенной насмешки. Упоминание об афинском государственном деятеле означало признание, вероятно, после долгих размышлений, вызванных его жалким положением, что Тариен выбрал правильный путь. Таким образом, послание на скале можно было прочесть как акт прощения, совершенного любящим братом в его финальной точке.