Макирас оставалась на мостике весь период сна. Не знаю, думала ли она, что что-то надвигается на нас в темноте, но, по правде говоря, все немного нервничали. Из любезности мне выделили одно из пилотских кресел, но я задремал в нём и проснулся посреди ночи замёрзший и окоченевший. Капитан налила мне кофе и спросила, как я себя чувствую.

— Хорошо, — ответил я. — Как у нас дела?

Она ответила, что у нас всё в порядке, что мы возвратили наши первые четыре команды, и что остальные уже в пути.

— Как думаешь, что там? — спросил я.

Капитан долго не отвечала. Компьютеры управляли кораблём; мостик был погружён в полумрак, и только вахтенный офицер обязан был бодрствовать. Несколько других, которые обычно оставались на ночь, спали на своих местах. Мы уже не были в Состоянии Готовности Два, но напряжение всё ещё было ощутимо. Огоньки приборов поймали её взгляд и отразились на блестящей тёмной коже. Я слышал её дыхание: оно было частью пульса корабля, одним целым с гудением и свистками компьютеров, случайным потрескиванием переборок, протестующих против небольших поправок курса или изменения скорости, и с тысячью других звуков, которые слышны среди звёзд.

— Я всё думаю, — сказала она, — о легенде, согласно которой Сим вернётся в тот момент, когда Конфедерация будет нуждаться в нём особенно остро. — Капитан скользнула в кресло и поднесла чашку к губам. — А он[5] не с Окраины. — Она имела в виду кофе. — Уверена, ты догадываешься. Логистика немного запуталась, и приходится довольствоваться тем, что они нам прислали.

— Сейдж, что собираешься делать? — спросил я.

— Это неправильно. Хью, если бы я могла заставить всех забыть то, что они видели, я бы стёрла запись, убралась отсюда куда-нибудь и никогда бы не возвращалась. Эта штука, там, не знаю, что это такое, и как она может быть тем, чем кажется, но ей не место ни в этом, ни в каком-либо другом небе. Не хочу иметь с ней ничего общего.

— Ты увязла в этом, — сказал я.

Она уставилась в изображение корабля. Он вышел из-за изгиба планеты и снова приближался к нам.

— Ночью я читала его книгу.

— Сима? — разумеется, книга была «Человек и Олимпиец», его история классической Греции.

— Да. Сим оказался что-то вроде радикала. К примеру, жёстко обрушивается на Сократа. Считает, что старый ублюдок получил по заслугам. — Мне всё это было известно, хотя подробности меня никогда особо не интересовали. Ранее. — Он считает, что судья и присяжные были правы. Сократ действительно расшатывал полис системой ценностей, которые, хоть и достойны восхищения сами по себе, тем не менее подрывали жизнь афинян.

— Звучит неразумно, — заметил я.

— Так же считали и критики. Сим заклеймил их позже, во второй книге, которую не закончил при жизни. — Она улыбнулась. — Тариен где-то сказал, что его брат не возражает против критики, пока за ним остаётся последнее слово. Жаль, в школах никогда не рассказывают об этой стороне его характера. Тот Кристофер Сим, с которым знакомятся дети, выглядит безупречным, склонным к проповедничеству и бесстрашным. — Она нахмурилась. — Интересно, что бы он сделал с этим кораблём-призраком?

— Он бы поднялся на борт. А если бы не смог, поискал бы дополнительные данные и нашёл бы что-нибудь ещё, о чём стоило бы подумать.

Она ушла, а я вызвал из библиотеки «Человека и Олимпийца». Это был стандартный классический труд, который никто больше не читал, за исключением старшекурсников. Моё мнение о книге, полученное из поверхностного чтения тридцать лет назад, сводилось к тому, что её репутация основывалась прежде всего на том, что это была работа знаменитого человека. Поэтому я откинулся на подголовники, придвинул экран поближе и приготовился уснуть снова.

Но Эллада Сима оказалась слишком энергичным местом, чтобы допустить такое: на первых страницах описывались гнев Ксеркса («О, Господин, помни афинян!»), правление Фемистокла и доблесть войск, сражавшихся у Фермопил. Я был поражён силой изложения и состраданием Сима. Подобного чувства обычно не ожидают от полководца. Но ведь когда начались трудные времена, Сим ещё не стал военным лидером, он был учителем. И по иронии судьбы, в то время, когда он прославился как военный тактик, его брат Тариен, который начинал войну офицером флота, в конце концов стал известен как великий государственный деятель того периода.

Его взгляды по существу являются олимпийскими: чувствуется, что Кристофер Сим говорит от лица Истории, и если его обзор не всегда совпадает с позицией его коллег или предшественников, то причины такого расхождения ясны. Суд Сима — высший.

Его проза приобретает характер размышлений, когда Сим рассказывает о разрушении Афин и ненужных жертвах при попытке защитить Парфенон. Даже если бы я был предрасположен уснуть, книга Сима развеяла эту возможность своим обвинением спартанцев, допустивших события у Фермопил: «Эллины годами знали, что персы придут, во всяком случае, заранее получили данные разведки о подготовке армии вторжения. И тем не менее не заключили союз, не организовали оборону, пока не грянул гром. Тогда греки послали Леонида с солдатами и горсткой их союзников, чтобы они своей жизнью компенсировали небрежность и глупость политиков».

Мрачное совпадение: это было написано перед тем, как «немые» начали атаку и именно Симу в широком смысле выпало играть роль Леонида. Он возглавил оборону в пограничных мирах, а Тариен забил тревогу и взялся за колоссальную задачу — выковать союз, способный противостоять захватчикам.

Не знаю, удалось ли мне вообще уснуть. Персы и «немые» смешались друг с другом, а потом я увидел серьёзные глаза Сейдж Макирас. Её рука легла на моё плечо.

— Хью, — сказала она, — нам нужно послать туда абордажную группу.

— Хорошо. У меня есть несколько человек, которым стоит пойти.

— Нет, я хочу, чтобы она была небольшой. Только ты и я.

Я разглядывал её, не в силах поверить, что она это серьёзно. Только ты и я?

— Почему?

— В самом деле, не знаю. Возможно, боюсь того, что мы можем там найти. — Её лицо было словно маска, а отражения, мелькавшие на нём, обрели какой-то зловещий ритм.

Корпус был местами обожжён и изъеден коррозией. Из-за периодической замены листов обшивки он казался покрытым заплатами. Навигационные и коммуникационные модули исполосованы шрамами, защитные экраны в хвостовой части покороблены, а кожух двигателя отсутствовал, обнажая двигатель Армстронга.

— Тем не менее, — заметила Макирас, — я не вижу крупных повреждений. Правда, есть одна странность. — Мы находились в челноке, приближавшемся сзади и сверху. — Кожух двигателя был снят. Его не сорвало взрывом.

— Незавершённый ремонт, — предположил я.

— Да. Или ремонт, произведённый в спешке. Но он выглядит вполне пригодным к службе. Корабль в таком состоянии я бы в длительную экспедицию не повела. — Агуанские соленоиды, посредством которых «Корсариус» метал разряды молний, выступали над корпусом, застывшие и холодные. — И они тоже, — добавила капитан.

Корабль был скован холодом времени.

Макирас сидела в кресле пилота, задумчивая и напуганная. Многоканальная связь была включена, прослушивая частоты, доступные для автоматических ответов с «Корсариуса».

— Должно быть, хроники ошибались, — сказал я. — «Корсариус» явно не был уничтожен у Ригеля.

Капитан отрегулировала контрастность на навигационном экране. Один из компьютеров «Тенандрома» сопоставлял корабельные схемы с древними флотскими записями, повторяя процесс снова и снова, в бесконечных деталях.

— Интересно, в чём ещё они могли ошибаться, — сказала она.

— Предположим, Сим выжил у Ригеля. Почему он потом исчез? Почему вообще оказался тут? — я взглянул на неё. — Сейдж, мог ли «Корсариус» совершить такой перелёт?

— О, да. Хью, дальность полёта любого из этих кораблей была ограничена только количеством запасов, которые могут уместиться на борту. Они могли это сделать. И ясно, они действительно так поступили. Но это заняло бы большую часть года, если исходить из зоны боевых действий. И по-видимому, в разгар войны. Почему? Какого чёрта они так поступили? — она уставилась в корпус корабля.

Мне всегда казалось, что «Корсариус» — большой корабль, и записи подтверждают моё мнение. Корабль был велик для фрегата. Однако на фоне угловатой громады «Тенандрома» был почти неприметен.

— Любопытно, неужели Сим и его корабль каким-то образом попали в руки «немых»?

Мы проплыли над носовой частью, мимо яростных глаз и изогнутого клюва фурии, мимо орудий на носу корабля. Макирас подняла нас выше. Корпус резко ушёл в сторону, в иллюминаторах проплыла голубая, залитая солнцем поверхность планеты. Потом и она ушла в сторону, уступив место широкому пространству усыпанного звёздами чёрного неба. Мы развернулись и начали новый заход.

— Он слеп и мёртв, — говорила Макирас совершенно безэмоционально. — Никаких попыток просканировать нас и сделать запрос.

Любопытные керуллийские[6] символы, выгравированные на корпусе, скользнули мимо. Это был кодированный индекс корабля.

— Всё верно, — послышался голос Кармоди. — Это «Корсариус».

Люк открылся от прикосновения Макирас, и жёлтый свет промелькнул по его краям. Мы вплыли в шлюз. На стильной сигнальной панели, встроенной в переборку, горели красные лампочки.

— Выглядит исправно, — сказал я.

— Энергия на корабле есть, — отозвалась Макирас. — Немного. Достаточно для запуска систем технического обеспечения. — Но недостаточно для создания искусственной гравитации. Как только мы оказались внутри, люк закрылся, огни мигнули оранжевым, и в отсек начал со свистом поступать воздух. Кармоди проверил связь и пожелал нам удачи. Стержни внутреннего запора выскользнули из своих гнёзд, сигнальные огни загорелись красным, и дверь распахнулась.