Потрясенный шепот волной прошел по залу, чуть не сбил его ошеломленными вопросами. Он сделал голос громче, чтобы толпа его слышала:

— Божество северных земель не было нашим, у него не было причины любить Давиллон или Галицию. Но это божество изо всех сил заботилось о каждом из вас!

Стало ужасно тихо.

Голос Сикара мог вот-вот оборваться. Он хотел поспешить, переживал, что опоздает на миг, но ему нужно было привести их к этому. Заставить их поверить!

Он обрадовался, несмотря на тревогу, и ощущение прогнало боль и страх. Он поступал правильно, и он знал это.

«Спасибо, Виддершинс. Хотел бы я сделать для тебя что-нибудь».

— Я расскажу вам, друзья, о девушке, о которой некоторые из вас слышали и думают, что знают ее. О девушке по имени Адрианна Сатти. И об Ольгуне, божестве издалека, чуть не пропавшем. О том, как он спас ее, а она — его, и как они оба рискнули всем — да, даже божество! — чтобы спасти вас. И за все, что Ольгун сделал, верю всем сердцем и душой, он заслужил место первого новичка, 148-го бога Священного соглашения.

* * *

Звон уже не казался ударами стали о сталь. Две женщины бились так быстро и яростно, делали выпади, отбивались и отвечали, что звук слился, стал протяжным. Рапира Шинс взлетала, рассекая капли дождя. Клинок двигался быстрее, ее запястье вращалось так, как не должно было. Пот лился по ее телу, она ощущала его слой, отличающийся от дождя.

Если Лизетта и устала, она мастерски это скрывала.

Она стояла почти у земли, теневые конечности держали ее в футе над улицей. Ночь текла по ее лицу, потоки усилились. Дети-призраки хохотали так, что уже не могли дышать, а потом смеялись снова, ее меч и кинжал не замедлялись, и Виддершинс оставалась целой только стараниями воровки и божества.

И даже этих стараний было мало.

Шинс пошатнулась и упала на колено, закричала от боли, когда кончик клинка распорол ее левую руку. Рана не была глубокой — длинный порез на бицепсе, вряд ли это сделало бы ее калекой. Но было больно, и это точно было началом…

Что-то в глубине Виддершинс порвалось. Не физически, это было не так просто, хоть тело и было изранено. Нет, что-то ментальное. Эмоциональное.

Духовное.

Она была пустой, словно ее выскребли ложкой. Тьма ночи вдруг надавила на нее, и каждая капля дождя была шипом. Она осталась одна, такого одиночества она не помнила. Так было, когда она потеряла родителей.

Боль заставила забыть о руке. Эта боль была как при конце света.

— Ольгун?

Невозможно, но ее слова будто разнеслись эхом в пустоте разума.

— Ольгун?

Ничего. Тишина.

Виддершинс с отчаянием всхлипнула. А потом, хоть ее ноги могли вот-вот отказать, она прижала ладонь к стене и поднялась на ноги.

Она повернулась и поймала взгляд Лизетты, улыбающейся так широко, что с уголков губ стекала кровь, смешиваясь с черной слизью.

«Конечно», — Ируок мог ощущать Ольгуна. Наверное, могли и другие. И они знали…

Но он будет жить. И она, хоть и в его воспоминаниях.

Ее будут помнить вечно. Это было не так и плохо.

«Сикар, Фостин… спасибо».

Хоть ее кулак дрожал, ее хватка на рукояти казалась слабой, но Виддершинс подняла рапиру. Ольгун или нет, если она падет от руки Лизетты, то она падет, сражаясь!

И празднуя сквозь горе то, что падет одна.

Почти ослепленная дождем и слезами, Шинс заняла защитную стойку и ждала наступления конца.