ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

— Так приятно видеть вас всех тут сегодня.

Не пустые слова, а искренние. Его голова болела, его мутило, но епископ Сикар был рад стоять на платформе в главном святилище Базилики. Все лампы и свечи тепло и ярко сияли, блестели на красках витражей, делая почти все остальное белым.

Но не свет радовал Сикара после этой тяжелой и ужасающей ночи.

Быстро разнеслась весть, быстрее, чем обычно разлетались слухи, о сверхъестественном существе, что ворвалось в церковь, и о священниках, что выстояли против него. Когда Сикар и священники Домов вышли из часовни, их вера прогнала фейри в тени, откуда он пришел, и Базилика Священного хора была теперь полна людей, их голоса оглушали.

Толпа росла, другие священники сообщили о произошедшем благородным Домам. Когда началась полночная месса, обычно полупустой зал был полон людей так, что в святилище стало жарко, и звук молитвы почти заглушал гром снаружи, люди пришли услышать слово и поддержать голос Священного соглашения Давиллона.

Если бы Сикар не был таким уставшим, он понял бы — с помощью интуиции, которая была развита лучше у служителей богам, или с помощью знаний и дедукции — что такие атаки могли происходить по городу. Он мог попытаться сделать что-то, хотя мог сейчас сделать очень малое, даже если бы решил попробовать.

Но он устал, и остатки сил были направлены на службу в час, в который он не проводил мессу в обычные дни.

Уставшие священники Домов стояли за ним. Сикар рассказал о произошедшем, как и о том, что творилось в Давиллоне в последнее время, чтобы все поняли, что ситуация была почти под контролем, что церковь была с ними, и что вскоре не будет повода бояться…

* * *

Она ужасно испугалась раньше, чем поняла, почему.

Хоть она догадывалась.

Паника Ольгуна была такой громкой, когда их ждало что-то плохое. Плохое, как демон или Ируок.

Как Лизетта.

И когда сила божества заставила ее посмотреть среди тьмы и дождя на далекую крышу, она не удивилась рыжим густым волосам или звериному оскалу на лице фигуры в тени.

Мир сузился, остались дождь, брусчатка, здания перед ней и развалины за ней. И Виддершинс — уверенная и ужасно упрямая воровка, дуэлянт и, хоть она пыталась отрицать, героиня — на миг уловила отчаянную мысль. Чужую, холодную, как лед, но уверенную, будто она была там с начала мироздания.

«Я умру этой ночью».

Так не честно. Не правильно. После всего, что она пережила, что она сделала, она заслужила лучшего. Она хотела кричать от несправедливости, бить землю и плевать в дождь, проклинать мир, судьбы и богов, сделавших такое с ней.

Она этого, конечно, не делала. Она сохраняла спокойствие снаружи. Казалась собранной. Она знала, что могла сделать Лизетта, знала, что ей вряд ли кто-то поможет, вряд ли кто-то успеет вовремя. Она не могла победить. Не могла сбежать. Даже Ольгун не мог ее спасти. Это был простой факт.

Ее желудок извивался, как умирающая змея, а сердце забилось быстрее капель дождя. Виддершинс понял, чего боялась.

«Я умру этой ночью. Но я не допущу смерти других!».

Она озиралась, словно еще искала источник жуткого вопля, как делали и Робин с Фостин, держась за руки так, что кожа побелела, а дождь не мог проникнуть меж их пальцев. Шинс отошла на шаг, чуть не врезалась в растерянных и испуганных подруг.

— Вам нужно бежать! — прошипела она меж зубов.

— Что? Мы тебя не бросим! — Шинс слышала сталь в голосе Робин, упрямство, которому сейчас нельзя было потакать. — Мы не можем…!

— Робин! Не время для этого. Нужно, чтобы ты ушла. Мне это нужно! — ее чуть не стошнило от лжи подруге, но она выдавила эти слова. — Если ты останешься, я буду переживать за тебя, и меня убьют из-за этого.

Второй вой сотряс ночь, уже ближе. Шинс уже знала, что это была Лизетта, но едва слышала в звук ее голос, это был рев убийственной ярости, пропитанный болью.

— Фостин, уводи ее отсюда!

Робин возмущалась, злилась, но Фостин слышала тревогу в голосе Виддершинс. Она кивнула, прижала девушку к себе и повела прочь. Виддершинс крикнула ей:

— Фостин! Как только Робин будет в безопасности, беги как можно скорее к епископу. Скажи ему, что я сказала да, но это нужно сделать сейчас, или будет поздно! Он поймет.

Ольгун кричал, но теперь на нее. Это терзало ее сильнее грозы. Земля пропала под ее ногами, и она врезалась в стену, но это не удивило ее.

Она игнорировала это. Ее терзали его мольбы, но она не отказывалась от своего решения.

Может, она была готова рискнуть жизнью Ольгуна вместе со своей, но она не собиралась отбрасывать его жизнь.

Виддершинс напряглась, стала статуей под дождем, чтобы Ольгун не влиял мистически или эмоционально на ее действия или слова. Когда подруги ушли — Фостин помогала Робин идти так быстро, как только позволяла ее нога, Робин оглядывалась, ее больше глаза сияли в свете фонарей — Шинс заставила свои плечи расслабиться. Она ступила на дорогу, вытащила рапиру, которую так и не вернула Паскалю.

— Хватит на меня кричать! — рявкнула она в центре дороги. Она посмотрела на крыши, моргнула, но дождь не собирался прекращаться. — Многое было ужасным, но это не важно. Я люблю тебя, Ольгун.

Она улыбнулась, пытаясь вспомнить, когда в последний раз он был так потрясен. Она сжала губы, чтобы не впускать воду, и глубоко вдохнула.

Ее крик пролетел по улице, стуча в двери и окна:

— Собираешься всю ночь стоять там и кричать, Лизетта? И что такое? У тебя не было такого ужасного голоса. Это брачный зов? Или уже начался сезон безумцев-самоубийц?

Пятно в форме человека, темноте среди сумрака, бросилось с крыши на улицу. Оно описало дугу, невозможный прыжок, и опустилось на здание перед Шинс. Стук сообщил про ее приземление, но на миг она была слишком далеко, чтобы Шинс видела.

— Прости за крики, — голос уже напоминал Лизетту, звучал среди дождя, хоть в нем остался хрип. — Я еще привыкаю к управлению чужими эмоциями. А они злятся на тебя, мерзавка! Не так сильно, как я, но близко!

«Чужие эмоции?» — у Шинс было три или четыре варианта объяснений, и они не радовали.

— Так даже почти забавно, — продолжила сумасшедшая сверху, ее тон не звучал весело. — Сложный план, а ты разрушила его, просто открыв свой мерзкий рот!

— Все было не так просто. Их пришлось убедить.

— Чертовы Дома не работали сообща десятки лет! Этого не должно было произойти. Но Виддершинс так и делает, да? Находит новые и неожиданные способы все испортить! Стоило убить тебя годы назад, когда был шанс!

— О, у тебя никогда не было…

Что-то двигалось на краю крыши. Шинс напряглась, ожидая любого хода.

— А друзья, которых ты мило прогнала? — проурчала Лизетта сверху. — Я не побегу за ними, потому что ты успеешь спрятаться еще на пару дней, а я хочу, чтобы ты умерла сегодня. Но я хочу, чтобы ты знала, что, как только ты умрешь, я отыщу их. Мы заставим их страдать, их тела и души, пока они не будут молить меня убить их, и тогда они пострадают еще сильнее. И только потому что ты переживаешь за них!

Шинс быстро дышала. Ее сжатые кулаки оставляли вмятины в коже на рукояти рапиры. В ней ревел не только ее гнев, но и гнев Ольгуна.

— Тогда, — рявкнула она, — я просто не должна умереть сегодня!

Лизетта прыгнула, смеясь, с крыши.

Она рухнула, пригнувшись, и от удара брызги из лужи разлетелись в стороны. Хоть ближайший фонарь ярко сиял над дорогой, она оставалась отчасти скрытой. Тени двигались и капали с ее рук, ног, плеч, словно ее окутывали темные беспокойные змеи.

Но тени были не такими густыми, чтобы скрыть ее от зрения Виддершинс, ведь божество помогало юной воровке.

— Боги! Ты выглядишь ужасно!

Это заявление было сродни признанию вампиру, что он выглядит бледно.

Алые волосы напоминали солому, стали ломкими, что было заметно даже в мокром состоянии. Ее губы потрескались, ее десна — было видно, пока она скалилась — сморщились, отступили от зубов. Но куда хуже были ее глаза.

Там, где когда-то были ее глаза.

Впавшие глазницы были наполнены вязкой тьмой, будто чернила смешали с жиром, что остался от старого рагу. Это катилось по ее лицу, оставляя следы на коже, и дождь не мог их смыть. Вода становилась грязной, стекала по лицу, но не стирала ни капли тьмы.

— Это стоит видеть с моей стороны, — оскалилась Лизетта. — Мне нужны месяцы, чтобы восстановиться. Может, я не стану прежней. Но это того стоит! Они со мной, и они при этом разбираются с другими моими врагами! — она заговорщически усмехнулась. — Те, кто тебе дорог, жутко умирают, пока мы говорим, если ты не в курсе. Если для этого им нужна часть меня, я рада заплатить!

«О, боги! Нет, нет, нет, кого еще она…».

Рука и шепот эмоций остановили ее, не дав мыслям довести ее до истерики.

«Не думай так. Не отвлекайся, она этого и хочет. Смотри на нее, остальные тревоги оставь на потом…».

Если «потом» наступит.

Надеясь, что дождь скроет дрожь, которую она не могла прогнать из голоса, Виддершинс сказала:

— Потом ты поймешь, как пострадала, когда не сможешь даже использовать горшок. Три помощника и мул.

Она не знала, что говорила. Не важно. Лизетта всегда говорила лучше.

«Так пусть болтает и угрожает! Каждая секунда для Фостин и Сикара…».

Или Сумрачный двор помогал ей читать мысли, или — что вероятнее — Лизетте надоела игра с противником. Может, несмотря на самоуверенность, она вспомнила, что случилось, когда она насмехалась в прошлый раз.

Тени закружились, скользя над ее кожей, будто платье танцовщицы из черного шелка, когда она сделала первый шаг.

— Может, утром мне будет очень плохо, — скалилась она, приближаясь, — но этой ночью я — мы — сильна как никогда. Как тебе это, мерзавка?

— Будто я буду ждать, пока ты докажешь это, — фыркнула Шинс. Она, несмотря на наглые слова, смогла сделать лишь одно.

Силы Ольгуна гудели в ее теле, наполняя мышцы, кровь и кости так, как никогда еще не было, и Виддершинс побежала.

«Важна каждая секунда…».