6.

Когда закончился сеанс, Кулагин очнулся, словно выходил из транса или длительной комы — в голове полный сумбур, хаотичные обрывки мыслей и воспоминаний. Заметив удивленное и несколько беспомощное лицо старого пенсионера, к нему подошел молодой владелец салона Дмитрий.

— Что случилось, Иван Иванович, что-то не так?

— Дима… Я... мне хотелось увидеть другие вспоминания... Понимаете, я был в Болгарии, давно… И вот, настроился на то, чтобы вновь туда вернуться, но…

— Не поучилось?

— Да.

— Знаете, такое случается, — успокоительно заговорил Дмитрий, — с первой попытки, иногда не срабатывает.

— Но я же плачу деньги, поскольку вы меня заверили…

— Окей, хорошо! — Дмитрий торопливо оглянулся по сторонам, боясь, что их разговор может привлечь внимание других клиентов – в соседних креслах сидели две старушки, а та, которую видел Иван Иванович прежде, уже ушла. — Мы возместим вам половину суммы. Больше не можем — надо платить за аренду, коммуналку…

— Ладно! — мрачно согласился Кулагин.

Он всё еще оставался под впечатлением своей последней встречи с Настей. Почему он снова с ней встретился, только не в 73-м, а не менее далеком 1974-м году? Он же «заказывал» Болгарию! Почему память «изменила» ему и вновь и вновь толкает туда, в то время?

Дома Кулагин взял фотоальбом и повторно открыл страницы с институтскими снимками, будто хотел найти ответ на мучивший его вопрос. С Настей он больше не нашел фотографий, как ни старался. Были разные другие, но с ней не было. Последнее фото оказалось снятым тогда, на набережной, и Кулагин вновь задумался, почему они больше не фотографировались – ни вместе, ни порознь. Конечно, отдельно они снимались, но снимками друг с другом уже не обменивались.

Он перелистнул страницу с фотографиями на кафедре автотехники и митинга против хунты в Чили и увидел еще несколько фото, сделанных, когда они ездили на картошку, тогда же, в сентябре 1974 года.

На одном, молодой Кулагин стоит в кузове машины и с деловым видом принимает мешки. На нем старая, потертая куртка, больше похожая на ватник, серые штаны, испачканные землей, резиновые сапоги. Зубами он сжал фильтр сигареты «Ту» — тогда еще курил. Такой первый парень на деревне!

На другом фото Иван стоял возле грядок с картошкой, придерживая рукой полный мешок. Он улыбался и говорил что-то тому, кого не видно в кадре. Наверное, это был Борька Ступин – они, кажется, работали в паре.

Стояла сухая осень, бабье лето уже закончилось, но было еще не очень холодно днем. Их тогда поселили в пионерском лагере, закрывшемся после летних заездов нескольких пионерских смен. Бараки, как называли их меж собой студенты, уже не отапливались, и если днем было терпимо, то по утрам зуб на зуб не попадал. Особенно, когда приходилось умываться жгуче-холодной водой и чистить зубы, чувствуя, как их начинает ломить от нестерпимого холода.

Иван Иванович улыбнулся, вспомнив былое.

Как ни странно, сейчас, спустя столько лет, тяготы и трудности, испытываемые ими в то время, вызывали у него только приятные воспоминания. Молодость, молодость – всё кажется нипочём. Да, было холодно, бытовые удобства отсутствовали с точки зрения нынешнего времени. Но… этот труд, которым они занимались все вместе, как сказали бы сейчас, всей командой, с шутками и прибаутками, он каким—то образом сплачивал их, нивелировал. Тут не было маменьких сынков или детей из номенклатуры здесь все были равны – полная демократия.

Ему вспомнились девчонки, бросавшие на них любопытные взгляды, потому что здесь на картошке, а, не в институтских аудиториях и коридорах, многие мальчишки показывали себя с другой стороны — становились внимательными к ним, надежными, короче, настоящими мужчинами. Они, словно сбрасывали с себя панцирь официоза и безразличия, в котором посещали лекции и коллоквиумы в институте.

Помнил Кулагин и костры по вечерам, где рассказывали веселые и безобидные анекдоты, пели под гитару студенческие песни. Сам Иван Иванович не умел играть на гитаре, но Борис играл и пел. Кулагину неожиданно вспомнилось, как Борька пел Визбора «Солнышко лесное».

Эта картинка такая четкая и яркая вдруг возникла перед ним, и он закрыл глаза.

Они сидели у костра, Борис пел «милая моя, солнышко лесное, где, в каком краю, встретимся с тобою?». Кулагин иногда подбрасывал в огонь ветки — ему нравился запах горящего дерева, пляшущие языки пламени и летящие к небу не то искры, не то пепел сгоревших веток. Ему казалось, что на костёр можно смотреть вечно.

Борис пел, рядом сидела Настя, так близко, что Кулагин боком чувствовал её плечо, её руку, смотрел, как в её серых глазах мелькали язычки пламени. У него сильно стучало сердце. А у Насти тоже было лирическое настроение, и она, с милой улыбкой, с удовольствием касалась Ивана при каждом удобном случае. Они почти не скрывали свои отношения, поскольку многие из их группы знали о романе между ними.

Какое было время! Кулагин открыл глаза, отложил альбом. Чудесное было время – назад не воротишь… Но, как говаривали раньше: «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».

Покончив с сентиментальными воспоминаниями, он поднялся и пошел на кухню готовить ужин.

Несколько дней пролетели, как один. Иван Иванович гулял по привычной для него улице, ходил в магазин за продуктами, иногда, издалека посматривал на вывеску салона «Для людей почтенного возраста». Похоже, дела у молодых людей шли хорошо. Кулагин часто видел, как в салон заходили люди примерно его возраста или чуть старше. Однажды, едва ступая и тяжело опираясь на трость, вошел старик лет под девяносто.

«И этот туда же! — удивленно подумал Иван Иванович. — Хотя почему бы и нет? Чем его воспоминания хуже моих?»

Да, воспоминания притягивали их как душистые цветы престарелых пчел. Последний раз напиться нектара и умереть!

Приближался день выплаты пенсии, и Кулагин все заранее рассчитал: сколько платить за квартиру, сколько отложить на продукты. Денег хватало впритык. Что ж, ради приятного прошлого можно было и сэкономить чуток.

Зачем он это делал, для чего? Жить иллюзиями прошлого нельзя, и он понимал это ясно, отчетливо, ведь Иван Иванович был взрослым человеком, а не мальчишкой, человеком умудренным опытом, почти прожившим жизнь. Но вместе с доводами рассудка он ощущал, что ему чертовски не хватало того времени, друзей, близких, общей атмосферы молодости. Наверное, каждое поколение ностальгирует подобным образом. Кажется, что там, за спиной, осталось всё лучшее, что могла только предоставить жизнь. Возможно, так оно и было.

Первая любовь, первые испытания, удачи и промахи…

Но, лучшее, конечно, впереди!

Лозунг для молодых, который заставляет нестись вперед, лететь в поисках этого самого лучшего. Поворот, еще поворот, мгновение, и, кажется, ты его ухватил. Наконец должно наступить полное счастье и удовлетворение. Но… некто шепчет тебе: «Нет, это не самое лучшее, лучшее еще впереди». И ты бросаешь всё и снова рвешься вперед. Бесконечный бег к счастью.

Только сейчас у Кулагина возникло мучительно грустное и острое сожаление, что за этим бегом, за поворотами и изгибами дороги остается то, что не замечаешь во время бега — остается жизнь.