Глава 3

Аластер[3], как его назвали, идеально устроился на моих руках, словно был вырезан из недостающего кусочка моего сердца. Он смотрел, моргая, на меня огромными влажными синими глазами, будто сияющими сапфирами, на бледной, светящейся коже лица. Одно маленькое, слегка заостренное ушко было таким же черным, как и его густые волосы. Изогнутый кончик почти терялся в полночных прямых волосах. Другое ушко было словно вырезано из раковины, сияло перламутром в бархате его волос.

Измождение, боль и паника от того, что Гвенвифар слишком далеко прошла по родовому каналу для кесарева, а ее брат Аластер уже приблизился к ней, так что времени совсем не оставалось — все это померкло перед трепетом при виде, как крошечное, затерявшееся в волосах ушко Аластера переходит черным пятном на шею с одной стороны, как бывает у щеночков с одним черным ушком.

На Дойле все еще был хирургический костюм, розовый на фоне блестящей черной кожи. Он скользнул взглядом по шее Аластера и спросил:

— Ты не возражаешь?

Я не сразу поняла его вопрос, а затем заморгала, словно пробуждаясь ото сна.

— Ты о пятне?

Я улыбнулась ему, и то, что он заметил на моем лице, заставило его улыбнуться в ответ.

— Он прекрасен, Дойл, наш сын прекрасен.

Мне довелось увидеть то, что доводилось немногим: Мрак со слезами на глазах нежно перевернул нашего крошечного сына на моих руках, чтобы показать мне отметину в виде черной звезды на его крошечной спинке. Это была почти идеальная пятиконечная звезда посередине спины.

Аластер издал протестующий звук, и я вновь уложила малыша на спинку, чтобы увидеть его личико. Как только наши взгляды снова встретились, он успокоился, изучая мое лицо своими серьезными синими глазами.

— Аластер, — мягко проговорила я, — звездочка, ты наша звездочка.

Дойл нежно поцеловал меня, затем лобик своего сына. Аластер же на него нахмурился.

— Кажется, он уже борется за мамино внимание, — сказал Гален с другой стороны кровати. Он держал на руках Гвенвифар, завернутую в одеяло, но она уже пыталась скинуть его со всей силы своих маленьких ножек и ручек.

— Ей не нравится, что ее запеленали, — сказал Рис и осторожно забрал малышку из рук Галена, освобождая от тщательно намотанных медсестрами пеленок.

— Боюсь уронить ее, — сказал Гален.

— Все придет с опытом, — успокоил Рис, широко улыбаясь мне и помогая уложить Гвенвифар на другую мою руку. Держа на обеих руках по малышу, я теперь не могла их трогать, только любоваться, как произведениями искусства, у которых хотелось рассмотреть, изучить и запомнить каждый сантиметр.

Они оба смотрели на меня очень серьезно. Гвенвифар на взгляд казалась пухлее, для младенцев разница даже в четыреста граммов уже велика, а еще она была длиннее.

— Так это ты, та маленькая егоза, которой не терпелось появиться на свет, — сказала я мягко.

Гвенвифар смотрела на меня, моргая, глазами насыщенного голубого цвета с уже проявившимися темно-синими линиями; через несколько дней мы увидим, как будут выглядеть ее трехцветные радужки. Сейчас они были голубыми, как у многих малышей, но если она пошла в Риса, окрасятся ли ее глаза тремя оттенками синего? Мне хотелось коснуться облака светлых кудряшек, еще раз почувствовать их структуру, но руки были заняты.

Доктор Хейлис все еще сидел, склонившись, меж моих ног, зашивая меня. Все произошло слишком быстро. Я потеряла чувствительность, но не от лекарств, а от чрезмерной нагрузки на эту часть тела. Я ощущала потягивание от стежков, но ребенок… дети захватили все мое внимание.

Гвенвифар взмахнула маленьким кулачком, как будто пыталась дотянуться до моих волос, хотя я знала, что для этого еще не настало время, и на маленькой ручке что-то блеснуло, как золото или «живое серебро»[4].

— Что это у нее на руке? — спросила я.

Рис поймал ладошку малышки, позволив ей сжать в крохотном кулачке свой палец, и едва он повернул ее руку, мы увидели дорожку будто из металлического кружева. Почти от плеча до запястья протянулась золотая и серебряная зигзагообразная изящная молния.

— Мистраль, только посмотри на свою дочь, — позвал Рис.

Мистраль забился в другой конец комнаты, измученный и ошеломленный, как в такой ситуации и бывает с мужчинами, подавленными окружением слишком большого количества аппаратуры.

— Невозможно определить, кто из них чей, — ответил он.

— Подойди и взгляни, — предложил Рис.

— Подойди, Мистраль, Повелитель Бурь, и взгляни на нашу дочь, — позвала я.

Дойл снова поцеловал меня и забрал Аластера из моих рук, чтобы дать возможность поудобнее устроить нашу дочь. Малышка все еще крепко сжимала палец Риса, так что Мистралю пришлось подойти с другой стороны кровати. Он казался напуганным, большие руки были сцеплены в замок, словно Мистраль остерегался касаться чего-либо, но стоило ему опустить взгляд на узор молнии на коже дочери, как он усмехнулся, а затем громко и счастливо расхохотался, ликуя, чего я никогда прежде от него не слышала.

Одним только большим пальцем он провел по родимому пятну силы, и там, где он касался Гвенфифар, заплясали крохотные статические искорки. Малышка заплакала, то ли от боли, то ли от страха, я точно не знаю, но это заставило Мистраля в нерешительности отшатнуться.

— Возьми нашу дочь, Мистраль, — сказала я.

— Ей не понравилось мое прикосновение.

— Ей придется научиться контролировать эту силу, так почему бы не начать сейчас, и кто, как не ты, поможет ей в этом?

Рис протянул Гвенвифар все еще упирающемуся Мистралю.

Оставшись без отвлекающих мое внимание малышей, я вдруг осознала, что заработала больше швов, чем когда-либо в своей жизни, и в той части тела, которой никогда бы этого не пожелала.

— Как Брилуэн[5]? — спросила я, оглядываясь на инкубатор, где лежал наш самый крохотный младенец. Вокруг него столпилось слишком много врачей, слишком много медсестер. До этого я была сосредоточена на двух малышах, да и вообще узнала о третьем ребенке всего за час до родов, но едва увидев ее, такую маленькую, с рыжими кудряшками и красным тельцем, почти как цвет ее или моих волос, мне захотелось подержать, коснуться ее.

Подошла доктор Ли, чьи черные волосы выглядывали из-под медицинской шапочки, а выражение лица было очень серьезным.

— Вес — 2,27, это хорошо, но по развитию она, кажется, на несколько недель младше остальных.

— И что это значит? — спросил Дойл.

— Придется несколько дней подержать ее на искусственном кислородном обогащении и под капельницей. Она не сможет вернуться домой вместе с другими.

— Могу я подержать ее? — спросила я, но мне было сейчас так страшно.

— Можете, только не пугайтесь трубочек и всего остального, ладно?

Доктор Ли улыбнулась, но совершенно неубедительно. Она явно беспокоилась. И мне не нравилось, что одного из лучших педиатров страны что-то беспокоило.

Брилуэн подкатили ближе, 2,27, может, и хороший вес, но по сравнению с 2,72 и 3,18 килограммами, что были у Аластера и Гвенвифар, она казалась совсем крошечной. Ее ручки были как маленькие тростиночки, слишком хрупкие, чтобы быть настоящими. Трубки действительно пугали, с капельницей в ее маленькой ножке она не была похожа на новорожденную, скорее на умирающую. У двух других малышей ауры пылали, а ее была тусклым и крошечным огоньком.

По другую сторону маленького инкубатора стоял с блестящими в серых глазах непролитыми слезами Холод. Мы так и не придумали третьего имени, поэтому он предложил Розу, в честь давно потерянной любви и давно потерянной дочери. Брилуэн с корнийского означало «роза». И казалось, это имя, идеально подходило нашей крошечной рыжеволосой дочери, а сейчас на лице Холода я читала судьбу и потерю прошлых Роз, и страх стиснул мою грудь.

Дойл взял меня за руку и спросил:

— Доктор Ли, вы только из-за ее размера полагаете, что по развитию малышка отстает от двух других?

— Не только, дело в ее контрольных показателях. У нее просто не такие реакции, как у других детей, как будто она младше на несколько недель. С помощью современных технологий мы поможем ей наверстать то, что она не успела получить от матери.

— И тогда с ней все будет в порядке? — спросила я.

На лице доктора Ли соревновались между собой нейтрально-доброжелательное выражение и что-то менее обнадеживающее.

— Вы же знаете, принцесса, я не могу утверждать этого с абсолютной уверенностью.

— Врачи никогда ничего не обещают? — спросила я.

— Современные врачи нет, — ответил Дойл.

— Зато современных врачей вряд ли казнят, когда они пообещают исцелить принцессу и потерпят неудачу, — заметил Рис. Он подошел к нам с улыбкой, пытаясь ободрить всю нашу мрачную компанию. Галена, который обычно был весел, но не тогда, когда дело касалось нашей маленькой Розы; Холода — самого мрачного мужчину в моей жизни, и Дойла — всегда серьезного. А я только что родила тройню. Так что имела право тоже быть взволнованной.

Доктор Ли посмотрела на Риса так, словно его шутка вовсе не показалась ей забавной.

— Простите?

Он улыбнулся ей.

— Пытаюсь поднять настроение своим партнерам, они себя накручивают.

— Только посмотри на нее, — сказал Гален, указывая на малютку.

— Вспомните, кем я был, — сказал Рис. — Она не умирает. Я бы это увидел. Она не светится так же ярко, как другие, но, тем не менее, вокруг нее нет теней.

Дойл крепче стиснул мою руку и потребовал:

— Поклянись Тьмой, Которая Поглощает Все.

Рис стал очень серьезным.

— Позволь мне поклясться любовью, которою я испытываю к Мерри, нашим детям и к мужчинам в этой палате, мужчинам и женщинам, которые ждут новостей дома, который мы построили. Позволь мне поклясться тем первым истинным счастьем, которое я испытал за последние долгие темные века, наша маленькая Роза не умрет здесь. Она будет расти крепкой и ползать достаточно быстро, чтобы надоедать своему брату.