— Поначалу мы не были Фондом, — произносит он. — Первый отдел антимеметики был проектом армии США. Его пустили в работу одновременно с проектом «Манхэттен» во время Второй Мировой. Мы звали себя «Немыслимые».

— Началось всё с эксперимента в области усовершенствованной пропаганды. Целью эксперимента было преодолеть физический конфликт и отыскать способ нарушить работу идеологической машины, уничтожить саму идею нацизма. За два года было собрано достаточно теоретических построений, чтобы свести задачу к инженерной. Ещё через два года и для инженерной задачи нашлось решение, и мы построили весьма особенную бомбу.

— К сожалению, мы не понимали, что мы построили. Тогда у нас не было мнестиков, не было экранирования для защиты. Мы не понимали, на сколько шагов вперёд нужно планировать, когда работаешь с такой технологией.

— Нас зациклило. Как по учебнику. Мы собрали немыслимую бомбу, мы взорвали её… и она сработала идеально. Бомба уничтожила себя, стёрла свой успешный подрыв и разровняла все знания, которые были собраны для её постройки. Мы забыли, что вообще собирали бомбу, и начали заново.

— Стоит отдать нам должное, мы довольно быстро догадались, что же могло случиться. Наша работа отстала на четыре года, и объяснить это было никак нельзя. Но к тому времени, когда мы снова сложили головоломку воедино, война почти закончилась. Фашистов победили конвенционным оружием, а японцев сломили первые ядерные бомбардировки. Так что мы собрали вторую антимеметическую бомбу, а затем сидели на ней, как собака на сене.

Мэрион Уилер берёт долгую паузу.

— Армия США, — произносит она с сомнением в голосе, — вела секретный проект по разработке антимеметического оружия ещё в сороковых.

— Ещё б мы не вели, — отвечает Марнесс не очень-то скромным тоном.

— И конечно, на свете нет ни души, кто бы мог это подтвердить.

— Верно, — улыбается Марнесс так, как не улыбался уже не один десяток лет. — Можешь только поверить мне на слово. Миленько, правда? Но всё же ты меня воскресила именно ради этого, так? Чтобы послушать старую добрую военную байку. Господи, как мне не хватало профессиональных бесед.

— Я воскресила тебя потому, что мне нужен ответ на один весьма конкретный вопрос, — перебивает Уилер. — Хотя, как я погляжу, ты уже дал своего рода ответ. Бомба и была тем средством, так? Старый отдел антимеметики…

— «Немыслимые».

— …Каким-то образом себя взорвал.

— Взорвал, — отзывается Марнесс.

— По контексту, — продолжает Уилер, — могу предположить, что на этот раз они знают, что делают. Могу предположить, что это не было случайностью.

— Не было, — отвечает Марнесс.

Та часть мозга Марнесса, которая не осталась в настоящем, сейчас находится в семидесятых, так что Настоящая История Самых Первых Немыслимых для него — как открытая книга. И он читает:

— После войны вторая бомба несколько лет пылилась без дела. Мы набросали было чертежи для третьей, улучшенной бомбы, но к тому времени руководство стало уделять нам всё меньше времени. Мы завершили исследовательскую работу, выполнили план по производству, но новых задач нам не поставили. Финансировать стали нерегулярно, а мы понять не могли, почему. Мы даже не были на 100 процентов уверены, что руководство проекта знает, что мы делаем. Или хотя бы помнит, что мы есть на свете. Это был побочный эффект от исследований, конечно, и в то время мы не могли с ним справиться.

— В 1951 году в Охае, что в Калифорнии, объявился культ. Он был… неправильный, в нём что ни возьми — всё было не так. За неделю он разросся до общенационального феномена и продолжил расти. В новостях только и разговоров было. В подобный рост за несколько месяцев можно было бы поверить, но несколько дней — это невозможно. У себя в группе нам было видно, что движущая философия этого культа неестественно заразна. Она была противоположностью немыслимому, она была незабываема. Мы знали, что именно для таких целей сделана наша бомба. Мы запросили указаний у руководства. Но указаний не было.

— Когда начинался всплеск, наша лаборатория с потрохами принадлежала армии США. На восьмой день кризиса нас «экспроприировал» Фонд. Все засекреченные исследования, все материальные активы и всех желающих сотрудников, в том числе и меня. Всем, кто не был согласен, промывали мозг и отправляли назад в армию. Через двадцать часов после перехода под крыло Фонда мы применили бомбу и культа не стало. Никто о нём не помнил, никто не помнил, как участвовал в нём, никаких потерь среди населения. Идеально чистый подрыв.

— После этого всё завертелось всерьёз. Как только мы начали работать на Фонд, исследования резко ускорились. С каждым шагом новых технологий мы обнаруживали новые скрытые объекты. Я прошёл экзамен Фонда на полевого агента и отправился ловить призраков. Моя жизнь превратилась в «Сумеречную Зону». Я…

Марнесс жмурится. Он закрывает один глаз, потом второй.

— Теперь я вспомнил всех этих людей. Память как будто разделилась на два канала. Из тех антимеметических SCP, которых мы поймали до сброса в семьдесят шестом, почти все были пойманы вскоре после сброса. А значит, я помню по два протокола обнаружения на каждый. Я помню два отдела антимеметики, но не помню, который из них по какую сторону стены. Помнишь Голди Ярроу? Невролога? Она изучала механизм аномально ускоренной потери памяти… целую библиотеку на эту тему написала…

Уилер не помнит.

— Доктор Охобиру? Джули Стилл?

— Эл, это важно. Ты в нужном месте своей хронологии? Можешь вспомнить, что произошло?

Марнесс собирается. И понимает, что в нужном. Он отрывается от воспоминаний, что-то меняется в его глазах. Он говорит медленнее и почти шёпотом.

— Есть объект, который твой отдел никогда не видел. Объект, который мой отдел не сумел сдержать. Беглец. Ты этого хотела, верно, Мэрион?

— Да, — отвечает она. — Ради этих сведений я тебя убиваю. — Она выдерживает паузу в том месте, где извинилась бы, будь ей за что извиняться.

Марнесс смотрит ей в глаза цепким взглядом.

— Он жрал мой отдел заживо. Он так сильно на нас набросился, так быстро, что мы не могли его остановить, иначе как самоуничтожившись. Но ядерной бомбы в нашем комплексе не было, а теперь мне стало очевидно, что из-за этого объекта мы свою ядерную бомбу и потратили изначально.

— Если ты знаешь, что он есть, он знает, что ты есть. Чем больше ты знаешь о нём, тем больше он знает о тебе. Если ты можешь его видеть, он может видеть тебя. А ты можешь. Ты сегодня целый день смотришь прямо на него.

Уилер внезапно понимает, где и в каком окружении находится.

На лодке их только двое. Лодка стоит на якоре в километре с лишним от берега озера. Подмоги она с собой не взяла. В её мозгу словно щёлкает счётчик Гейгера. У неё…

Красный флаг. Почему я не взяла подмогу? Не складывается.

В доме у озера должна быть группа. Со мной на лодке должен быть боец МОГ и медик. И вторая лодка за нами. Как минимум. Я здесь совсем одна? Почему я так сделала?

Она достаёт пистолет, но не спешит целиться в Марнесса.

— Где он? Он внутри тебя?

Марнесс закрывает оба глаза. Его голос не терпит отлагательств.

— Уничтожить его можно было, только уничтожив всю информацию о нём. А восстановив мою память, стопроцентно можно его вернуть!

У него в глазах. Скорее всего в левом.

Уилер пятится к корме, совмещает мушку с целиком на голове Марнесса и обращается к нему.

— Эл, ты ещё там?

— Можно исправить, — шипит Марнесс, падая на колени. Зажмурившись изо всех сил, он на четвереньках ползёт вперёд, ощупывая дорогу.

— Эл, скажи мне, что это за штука.

— Надо сделать совсем наоборот, — говорит Марнесс. — Взорви другую бомбу.

— У нас нет такой бомбы. Технология утрачена… — начинает было Уилер.

— У вас всегда была бомба! В Зоне 41 есть инженерная лаборатория. Ты знаешь. Подземный комплекс размером с футбольное поле. Целёхонький, но им совсем никто не пользуется. Почему? Подумай. Именно там стоит ваша бомба.

— Но если её взорвать, то мы опять вернёмся к началу, — возражает Уилер, совершенно чётко осознавая, что до бомбы не одна тысяча километров, и добраться до неё вовремя не удастся. — Как нам сдержать эту штуку?

— Никак! — кричит Марнесс. — Никак не сдержать, вообще никогда! Разве не понимаешь? Весь этот отдел зациклен! Мы создаём его, напарываемся на эту тварь, и либо она нас ест, либо мы себя зачищаем ради самосохранения. Сама идея антимемов стара, как забвение. На этой задаче человечество было зациклено ещё задолго до сороковых. Может, за сотни лет!

Он вслепую шарит в медицинском саквояже. Слишком поздно.

На глазах у Уилер подрагивающая чёрная педипальпа, покрытая тёмными волосками, пробивается наружу из левого глаза Марнесса. Марнесс вопит. Стоя на коленях, он хватается за педипальпу обеими руками и пытается сломать её, но та не поддаётся, словно внутри неё — кость.

— Что это? — надрывается Уилер. — Должно быть что-то ещё. Откуда оно, чего оно хочет? У него есть рассудок? Оно может говорить?

— Помоги…

Вторая паучья нога, значительно более длинная и тощая, пробивает ему трахею, разрывая гортань и голосовые связки. Из раны плещет кровь. Марнесс булькает. Третья нога рывком пробивается из брюшины, как копьё.

Уилер стреляет Марнессу в голову. Марнесс, обмякнув, валится вперёд, но тут же поднимается на трёх паучьих ногах, как марионетка в руках огромного невидимого кукловода. Его руки поднимаются, словно на ниточках.

Уилер щурится. Она делает ещё четыре выстрела поверх головы Марнесса, в сторону, где может находиться тело невидимого кукловода, а остаток обоймы высаживает в небо над головой. Лодка дрожит от киля до кормы, по поверхности озера проходит рябь, словно где-то раздался инфразвук или случилось небольшое землетрясение. Затем лодка резко содрогается и взмывает из воды на ещё нескольких невидимых Уилер конечностях.