И ещё страница.

общепринятые процедуры стирания памяти не оказали воздействия. Хатчинсон подала заявку на его исключение, аргументируя, что даже с немодифицированными воспоминаниями Уилер никак не смог бы разгласить подробности об SCP-4051. Заявка была одобрена. Впоследствии между ними возникла романтическая связь.

— Вот как, между ними «возникла романтическая связь», не хухры-мухры? Поведай мне ещё, биографический гений, яркий, как ведро серой краски. Я заинтригована.

Дальше в биографии нет никаких подробностей. Адам Уилер всю жизнь колесил по миру, выступал, читал лекции, иногда — дирижировал и сочинял. Это задокументировано чрезвычайно подробно и абсолютно бессмысленно. Проверки службы безопасности он успешно проходит, состоит под наблюдением и не представляет какого-либо риска вообще. В итоге он получает самый низкий уровень допуска, который обычно выдают посторонним людям, состоящим в долгосрочных связях с сотрудниками Фонда. Затем они женятся. Мэрион берёт его фамилию, что она при прочтении находит чуточку невероятным. И тэ дэ и тэ пэ.

Его личность никак не раскрыта. Нет ни слова об их отношениях. Отчёт бессодержательный.

Она вспоминает, как брала SCP-4051. Там никого не было. Она ничего не помнит.

До самого конца третьего по счёту допроса Адам Уилер считает, что у них благие намерения. Повторение одного и того же он принимает за склонность делать всё как надо и регламентированные требования. И только когда четвёртый по счёту собеседник начинает с «Ваше имя?», до Адама наконец доходит — он им не нравится и им безразлично, какое у него имя. Они пытаются сломать его, лишить способности разумно мыслить, превратить в труху, которую можно просеять через сито и выловить нужную информацию.

Это осознание тяжело ему даётся. Он просит увидеть свою жену, снова и снова, но его не слушают, а она никак не приходит, допрос перерастает в хладнокровную разновидность пытки. Вопросы всё падают и падают, и этот поток не прекращается ни от правдивых ответов, ни от лжи, ни от молчания, ни от разговоров на отвлечённые темы. Они допрашивают его до тех пор, пока он не засыпает, не договорив очередную фразу.

Просыпается он в камере содержания гуманоидов — модульной однокомнатной квартире, окна в которой голографические, стены — непробиваемые, а устройств слежения и датчиков различных аномалий — великое множество. Эта конкретная камера находится на минус первом этаже, но ему это невдомёк. Под тем, в кавычках, светом, что пробивается в окно жилой части помещения, вполне можно загорать.

Он вскакивает с дивана. Суставы скрипят, в горле пересохло. Он понимает, что спал в костюме, и костюм от этого помялся. Этого он терпеть не может — выглядеть не на все сто, или не выглядеть хотя бы презентабельно. От этой мысли не удастся избавиться, пока он не найдёт как минимум бритву и свежую рубашку.

Разбудило его громкое металлическое лязганье замка входной двери. Он поднимает голову, потирает глаза. Пришла его жена.

— Мэрион! О Господи.

Он вскакивает и устремляется ей навстречу. Она останавливает его за несколько шагов жестом руки и прохладной улыбкой. И от этого становится больно. Больнее, чем от чего-либо ещё.

Значит, так всё и случилось. SCP-4987 выгрыз ту часть Мэрион Уилер, которой он был небезразличен. Её не было не потому, что случилось что-то постороннее класса К. Она сама решила быть в другом месте, решила не проявлять интереса.

Поэтому он не обнимает её. Он встаёт на почтительном расстоянии.

— Как ты себя чувствуешь? Поспала?

— Я в порядке.

— Вижу, кофе уже попила. Ты поела? Давай я тебе что-нибудь соображу.

В камере есть примитивная кухня. Он заходит туда и принимается обшаривать шкафчики.

— Должно же здесь быть что-то съедобное. Хотя бы яйца и молоко. Стыдно признаться — я вроде как заснул там, где стоял, потом они меня сунули сюда, так что я ещё не осмотрелся. Или у вас здесь пусто, а еду просовывают в щель в стене?

— Мистер Уилер, — начинает Мэрион.

Адам отвечает раздосадованным взглядом.

— Ладно, — говорит она. — Адам. Присядь, пожалуйста. И ты прав, в шкафчиках ничего нет.

Он закрывает шкафчик и садится за стол напротив неё.

— Тосты из хлеба с отрубями и омлет, — предлагает он. — В омлет от души накрошить чеснока. Это нам сейчас нужней всего. Особенно тебе, потому что если я не сделаю тебе чего-нибудь существенное, ты опять будешь пить свои ужасные коктейли из клейстера целую неделю подряд. А то и вовсе есть перестанешь.

— Адам. Мы в браке уже семнадцать лет. Это верно?

— Да.

— Я тебя не знаю.

— Ну и ладно, — отвечает Адам. — Вряд ли это будет серьёзной проблемой. Ты мне много раз говорила о ваших людях, которые теряли самих себя на посту и потом восстанавливали собственную личность заново по кусочкам. Тебе это очень нравилось. Как будто смотришь, как бабочка выходит из кокона. Самые способные восстанавливались за десять недель. Представь, как быстро восстановишься ты сама.

— Нет, — отвечает Уилер холодным, деловым тоном. — Боюсь, это невозможно.

— Что невозможно?

— Я не могу сейчас начинать новые отношения. Нечто серьёзное, вроде брака — совершенно точно не могу. У тебя есть номинальный допуск, ты знаешь, чем мы занимаемся. На мне лежит ответственность. У меня нет… «времени».

— Это не «новые», — с серьёзной миной отвечает Адам. — Это старые, просто на новый лад.

— Нет, — разъясняет Уилер. — Те отношения закончились, сейчас мы на какой-то другой стадии.

Несколько долгих секунд Адам смотрит на неё, сжав губы. То, что он услышал, ему определённо не по душе.

— Что ты помнишь? — спрашивает он.

Вопрос настолько открыт для интерпретации, что Уилер не может дать ответа вслух. Вместо этого она разводит руки в жесте, означающем «что?».

— Ты не помнишь меня, — поясняет Адам. — Понятно, что SCP-4987 съел ту часть тебя, которой было не всё равно, забудешь ты меня или нет. А вдобавок и ту часть, которая не забывала о полдниках. Спросить «что ты забыла?» будет глупо, поэтому я спрашиваю, что у тебя осталось. Расскажи мне всё, что ты помнишь, пожалуйста.

— Всё, что я помню?

— Да. С 1995 года по настоящее время.

Вопрос по-прежнему звучит нелепо и Уилер хочет было отмести его как фарс, но задумывается. Она мыслит, нешуточно пытаясь найти ответ на его вопрос. И находит пробелы. Остро не хватает конкретики. Это как услышать «скажи что-нибудь» и внезапно обнаружить, что забыла все слова.

— Я помню, что… работала, — произносит она.

И ехала домой, потом спала и возвращалась на работу. Большие и опасные здания. Курсы приёма препаратов, условия содержания, горы непонятных чисел, физзарядка. Бег. Расчёты. Не прекращающиеся ни на минуту расчёты. А то, в каких подробностях и в каком количестве она помнит крайне дурные сны, и вовсе нечестно.

Кроме этого — ничего. Громадный, глубокий чёрный провал с рваными краями.

— Ничего хорошего ты не помнишь, так ведь? Вообще ничего хорошего? — говорит Адам.

— Когда ты возвращаешься домой, в те вечера, когда вообще возвращаешься, ты валишься с ног. У тебя нелёгкая работа, но прошедшие несколько лет были хуже некуда, потому что ты пришла к завершению чего-то громадного. Ты уже объясняла, что не можешь сказать мне, чем ты на самом деле занимаешься, не убив меня тем самым. А я… поначалу я этого терпеть не мог, я до сих пор ненавижу твою работу, считаю её колоссальным фарсом… но в этом я тебе доверял. И я перестал задавать вопросы. Но я вижу, я понимаю по… по тому, как у тебя трясутся руки, по тому, что ты не говоришь вслух, и как ты спишь, что здесь у вас идёт какая-то война. И на ней гибнут твои люди. И она почти закончилась. И вы её выиграете.

— Так что я взбиваю тебе омлет, играю тебе на скрипке и вдвоём у нас получается наскрести процентов 30 того, что я счёл бы нормальной жизнью. Не потому что ты не справишься без меня — если придётся, ты всю вселенную сама одолеешь — но чёрт побери, ты не обязана делать это без меня.

— Это произошло не мгновенно. Но довольно шустро. Поначалу мы сошлись на музыке, Бах и Мендельсон. Оба любили табак, оба терпеть не могли «Секретные материалы». Потом перешли на кофе и вино. Потом — походы и наблюдение за птицами, смотрели поток Персеид. Любили киношки с Брюсом Ли. Смотрели «Закон и порядок» и «Свою игру», запоем читали книги. Нет, по правде говоря, книги — это больше по моей части. Теперь у тебя не хватает времени на долгосрочные усилия.

Он потирает пальцами переносицу. Любые два человека могут сойтись до такого уровня. То, что они прожили несколько лет в одном и том же месте, ничего не значит. Что же между ними было?

— Мы понимаем друг друга, — говорит он. — Лучше, чем все, кого я видел. Можем два месяца не видеть друг друга, пока я в турне или ты в загранкомандировке, а потом вернуться и продолжить разговор с того слова, на котором прервали. Мы связаны. Мыслим в одном пространстве. Ты всё это увидишь. Это появится снова, так же быстро. Просто дай этому возможность появиться.

До Уилер почти доходит. Она видит форму того, что описывает Адам. Форма далёкая и неясная, но если сконцентрироваться, то можно попробовать разглядеть её почётче. Это тревожит Мэрион по каким-то смутным причинам, которые она не в силах изложить целиком, но теперь она почти понимает, как в её жизни могло быть место такому. Как это могло вписаться в её быт и увязываться со всем остальным.

Но Адам только что произнёс нечто критически важное. Сказал слово, которое разом превратило брачную консультацию в боевую обстановку. Уилер не может оставить это без внимания. Усилием воли она рвёт одну нить разговора и хватается за другую.

— Какая война?

На этот раз Адам не совсем понимает, что происходит.

— Господи Боже. Война, Мэрион. Не знаю, как ещё её описать?

— Что за война? Сколько людей?