А Испанцы на том самом месте, где сгорел их пышный лагерь, строили город. В средине его устроили они большую площадь для сбора войск, а от нее — четыре улицы, пересекавшие город в виде креста. Город желали назвать именем обожаемой всеми королевы, но она воспротивилась этому и, всегда богомольная, дала ему название: Санта Фэ, то-есть: святая вера.

Купцы стеклись скоро со всех сторон и привезли множество товаров всякого рода в новоотстроенный город и открыли в нем богатые лавки и магазины. Маркиз Кадикский захватил пробиравшийся в Гренаду караван, состоявший из стад, мулов, запасов всякого рода, серебра и золота. Мавры, возлагавшие всю свою надежду на прибытие этого каравана, впали в отчаяние. Боабдиль собрал совет, на который созвал военачальников, алькадов, почетных граждан Гренады и духовенство. Все они на лицах своих носили печать страдания, многие — отчаяния.

— Что делать? — спросил у них Боабдиль.

— Сдаться, — ответили все в один голос.

Старый, всеми чтимый Абал-Абдельмелек сказал с унынием:

— Наши амбары пусты. Нам нечем кормить лошадей; из 7.000 коней у нас осталось 300. У нас больше 2.000 человек, которые просят куска хлеба и умирают с голоду.

— Зачем защищаться, — сказали другие, — когда мы знаем, что враги будут продолжать осаду, пока не уничтожат нас? Нам остается или сдаться, или умереть.

— Так умрем же! — воскликнул Муса-Гасан. — Я предпочитаю умереть за Гренаду, чем пережить ее и подписать сдачу.

Боабдиль, убитый горем, молчал, но члены совета обступили его и умоляли решиться на сдачу города.

— Еще рано говорить о сдаче! — воскликнул опять Муса-Гасан, — мы еще не истощили всех средств. С нами великая сила — почти всегда она доставляла блистательные победы: — это отчаяние! Вооружим всех поголовно, выйдем из города во главе народной массы, покажем ей пример, бросимся на врагов. Мы пробьемся через ряды его или умрем за родину!

Но никто не хотел слушать слов Мусы-Гасана, и его геройская речь не произвела ни малейшего впечатления на убитых духом людей, нравственное состояние которых было таково, что они уже не ценили ни слов, ни дел геройских.

Боабдиль согласился с большинством и послал престарелого Абал-Абдельмелека к королю испанскому для переговоров о сдаче Гренады.

Абдельмелек был принят королем и королевой с почетом. После долгих совещаний, он воротился в Гренаду со следующими условиями: король соглашался заключить перемирие на семьдесят дней; если в продолжение этого времени Боабдиль не получит помощи от султанов африканских и султана турецкого, он обязывался сдать Гренаду и принести присягу в верности королю испанскому. Затем все Мавры должны были принять подданство испанское, но их собственность, оружие, кроме пушек, их кони останутся при них. Они будут управляемы своими единоверцами, свободны исповедывать свою веру и будут платить те же подати, какие платили своим королям. Все те, которые в течение трех лет пожелают уехать в Африку, получат пропуск и будут перевезены туда бесплатно на кораблях испанских. 400 рыцарей и сын Боабдиля будут отданы заложниками до сдачи города.

Когда члены совета выслушали Абдельмелека, они поняли, что предсказание о падении Гренады исполнилось, что национальность мавританская, независимая и славная, уничтожена; твердость оставила их, и они зарыдали как женщины.

— Женщинам и детям, — воскликнул Муса-Гасан, — приличны эти слезы и эти стоны! Мы, мужчины, должны проливать не слезы, а благородную кровь нашу. Вижу, что народ слишком упал духом и его нельзя поднять, но для благородных рыцарей и мужей остается одно — умереть со славой. Умрем же, защищая нашу свободу, и отмстим за бедствия Гренады. Общая мать наша — земля — примет нас в свое лоно. Да избавит нас от срама Аллах, да избавит он нас, благородных рыцарей, от нарекания, что мы побоялись умереть, защищая Гренаду.

Глубокое молчание было ответом на слова Мусы-Гасана. Наконец Боабдиль обвел глазами своих советников и, увидя мрачные лица и поникшие головы, ясно увидел, что всякое мужество и энтузиазм исчезли в них и что они были глухи на рыцарский призыв Мусы.

— Аллах Акбар! — воскликнул он, — велик Бог и Магомет, пророк его! В книге судеб написано, что я — злосчастный и что в мое царствование падет королевство Гренадское!

— Аллах Акбар, велик Бог! — воскликнул хором совет, — да исполнится воля Божия!

Когда Муса-Гасан увидел, что все они готовы подписать условия сдачи, он встал.

— Жестоко обманываетесь вы, — сказал он мрачно, — если думаете, что Испанцы исполнят условия и что их король великодушно поступит с вами. Всем нам предстоит участь более страшная, чем смерть. Грабеж города, осквернение нашей святыни, разорение родных очагов, всеобщее угнетение; преследование нашей веры, кнут, цепи, тюрьмы и костры — вот что ожидает нас. Малодушные, выродившиеся Мавры претерпят все эти бедствия; что же касается меня, то, клянусь Аллахом, я не подвергнусь им.

Муса, произнеся слова эти, медленно вышел, печально перешел двор Львов и все залы, не удостаивая ни взглядом, ни словом многочисленных придворных, наполнявших дворец. Он воротился в дом свой, надел свои доспехи, вооружился, сел на любимого коня своего и выехал из ворот города. С этой минуты ни один Мавр не видал его более и не слыхал о нем ничего, но в сказаниях испанских остался следующий рассказ. Вечером того самого дня андалузские всадники, ехавшие вдоль реки Хениля, увидели маврского рыцаря, с опущенным забралом и с копьем, на них направленным. Так как перемирие было объявлено, Испанцы не опасались нападения и были вооружены легко. Видя, что рыцарь мчится на них, они требовали, чтоб он назвался, но он молчал и, подъехав, бросился на испанского рыцаря и убил его; потом напал на другого и на третьего и разил своею саблей с такой силой и искусством, что многих положил на месте. Было очевидно, что ярость и мщение владели им. Многие Испанцы лежали уже мертвые, а он еще не был ранен; наконец и он, раненый тяжко, упал с лошади и, стоя на одном колене, продолжал защищаться отчаянно. Испанские рыцари, удивляясь его мужеству и храбрости и не желая убить его, силились взять его в плен, но он сделал последнее, отчаянное усилие и бросился в реку; при тяжести своей стальной кольчуги и рыцарских доспехов, он был мгновенно поглощен волнами.

Конь неизвестного рыцаря был узнан Маврами, взятыми в плен. То был любимый конь Мусы-Гасана, известный в Гренаде по красоте своей. Так погиб славною смертью один из храбрейших рыцарей Гренады!

В тот самый день, когда Боабдиль выслал к королю испанскому своего визиря Юзефа для объявления своей покорности, в Гренаде появился внезапно дервиш Амет-Абен-Сара, тот самый, который когда-то предсказал гибель Гренады. Никто не видел, откуда пришел он; догадывались, что он скрывался в горах и пещерах; он был худ, как скелет, истощен постом и пустынническою жизнию, только глаза его горели, как угли, и беспорядочная речь его походила на бред безумного. Он на площадях и улицах Гренады взывал к народу, обвинял мавританскую знать, рыцарей и короля Боабдиля в измене, восставал против сдачи Гренады и умолял народ выйти из ворот города и напасть на Испанцев; именем Аллаха сулил ему верную и блистательную победу. Более 20 тысяч человек, увлеченные дервишем, взялись за оружие и побежали по улицам, испуская неистовые крики. Купцы поспешили запереть лавки, а Боабдиль заперся в Альгамбре. Целый день и целую ночь чернь бушевала, бегая по улицам, и только внезапно разразившаяся буря могла утишить народное волнение. На другой день дервиш, возбуждавший народ, пропал без вести, и никто никогда не мог узнать, куда он скрылся и что с ним сталось. Боабдиль вышел из Альгамбры; за ним ехала свита из благороднейших и знатнейших семейств мавританских; они объяснили народу, что только голод принуждает их сдать Гренаду. Боабдиль, убитый горем, обратился тогда к народу и всенародно покаялся.

— Я — сказал он — причина наших бедствий; за мои проступки Аллах наказал нас. Я возмутился против отца моего и при его жизни захватил престол. Я искал союза с неверными врагами нашими, надеясь спасти себя, сохранить вам вашу собственность, свободу и религию. Аллах наказал меня. Мне остается надежда, что вы будете счастливее под скипетром другого, а не меня, Боабдиля злосчастного!

Так он сказал, — и весь народ, ему внимавший, был тронут смиренным признанием его грехов и ошибок и в увлечении милосердия закричал еще раз, в последний раз: «Да здравствует Боабдиль!» и разошелся в глубоком молчании.

Боабдиль, опасаясь других беспорядков, прекратить которые был не в состоянии, послал сказать королю испанскому, чтоб он занял Гренаду на другой день утром.

Тяжка и страшна была Боабдилю эта последняя ночь в Альгамбре. Он должен был проститься на веки с этим дивным дворцом, где жили и царили его предки, где праздновали столько рождений и свадеб в его королевском роде, где родился он сам и его дети, где торжествовали столько славных побед над врагами.

Всю ночь укладывали, навьючивали на мулов драгоценности; всю ночь по великолепному дворцу бегали и суетились опечаленные слуги, забирая все, что только могли забрать с собою. Мараима, жена Боабдиля, неутешно плакала; плакали и все ее прислужницы и свита. Их громкие рыдания раздавались под дивными и высокими сводами дворца и их слезы текли на богатые мозаики полов; мать Боабдиля, Аиха Львиное Сердце, сидела неподвижно, и ни единая слеза не увлажнила ее сухих, горевших мрачным огнем глаз. Бледная как смерть, неподвижная как статуя, но гордая, безмолвно глядела она на скорбь окружающих и невозмутимо внимала их плачу.

При первом свете утренней заря, чрез глухие кварталы города, потянулась длинная вереница навьюченных мулов, а за нею ехало семейство Боабдиля и он сам в сопровождении верных слуг и небольшого числа преданных Мавров, которые не хотели расстаться с ним. Город еще спал, когда они проехали по его пустым улицам. Часовые со слезами отворили им городские ворота, и печальное шествие пустилось с великою скоростию по берегам Хениля, направляясь к Альпуксарским горам. Достигнув небольшой деревушки, Боабдиль остановился, ожидая короля испанского, который оповестил ему о своем приезде.