Соседка

Он сглотнул слюну, ощутив сквозь сумбур из обрывков сна и подъемной мути хорошо знакомый металлический привкус. Десны кровоточили. Поморщившись и прикрыв глаза, он ухмыльнулся, здороваясь со старым недругом. Иштван давно заметил, что уже в первом столкновении с новым днем — в этом испитии собственной крови — присутствует напоминание о смерти. «И человек сразу принимается чистить зубы, как бы вступает в противостояние, бросает вызов этой самой смерти, или… или хотя бы старается отвлечься», — думал он, глядя как остатки зубной пасты нехотя выползают из мятого тюбика.

Странно, человечеству удалось каким-то чудом договориться и сойтись на этом первом, всеми принятом форпосте обороны — зубы. На него вдруг нахлынуло чувство сострадания при виде жалкой, и потому особенно трогательной попытки сберечь хоть что-то в заведомо обреченной, безнадежной борьбе. Оно сближало его с другими людьми, дарило скорбное, но теплое ощущение братства в горе. Иштван был уже почти готов всех простить и обнять, но когда он надолго зацикливался на таких мыслях, ему становилось противно.

Иштван прополоскал рот, окинул взглядом отражение в зеркале и отправился одеваться. По утрам, пока новый день едва теплился первыми лучами, возникало чувство некой надежды, радостного предвкушения, словно отголоски полузабытой мелодии из далекого детства. Но Иштван просыпался поздно, и ему редко удавалось застать это призрачное ощущение, пока оно не растворилось в дневной суете и обыденности.

Одевшись, Иштван нацепил темные очки и вышел. Было жарко. Зной и духота навалились сразу за дверью. Он скатился по лестнице, прошел через заботливо ухоженный садик и спустился на улицу. У каменной ограды в тени раскидистого дерева стояла соседка с верхнего этажа. Ей было за шестьдесят, звали ее Дина, и у нее не было ни мужа, ни детей, ни какого-либо определенного занятия. Она была толстая, задорная, с красными короткими волосами, вечно носила странные мешковатые одеяния и большие яркие украшения.

— О-о-о, доброе утро, — акцентируя слово «утро», пропела соседка. — Ба! Ваше сиятельство соизволило-таки проснуться? Не рано ли? Всего два часа дня, — продолжала она с ликующей интонацией. — Кстати, ты вообще собираешься внести платеж за уборку подъезда? Полгода уже! Совесть у тебя есть, стервец ты этакий?

Как, интересно, соотносится понятие совести с уборкой подъезда? — подумал он и машинально поправил ее вслух:

— Кхм, пять. Пять месяцев, если быть совсем точным.

— А скажите, пожалуйста, с какой радости в четыре утра ни в чем не повинные горожане удостоились чести вкушать великую музыку Иоганна Себастьяна?

— Гендель, это Гендель. Фредерик Георгович. А ты нарочно встала на солнцепеке поговорить с прохожими о классической музыке?

— Нет, я жду! И не воображай себе, не встречи с тобой или с твоим Генделем, — широким жестом Дина отмахнулась от аудиенций и с великим композитором, и с героем нашего рассказа. — Такси жду. Уже двадцать минут тут загораю, а его все нет.

— И куда ж ты намылилась?

— К ветеринару, — она кивнула на пластиковую клетку, бережно спрятанную в тени ограды.

Дина постоянно твердила, что ненавидит людей, но по сути была добра и отзывчива, несмотря на вечную язвительность. Кроме ухода за садом, она опекала местных котов. Два раза в день Дина спускалась во двор с огромной миской подозрительно пахнущей смеси, и на этот праздник желудка сбегались десятки котов и кошек с ближайших окрестностей. А отдельные представители круглосуточно несли посменный караул у подъезда, растянувшись на прохладных камнях лестницы или нежась на солнышке в саду.

— Ты теперь лечишь у ветеринаров уличных котов?

— Никто другой ведь этого делать не станет. Мне — благополучно выжившей из ума пенсионерке — уже можно.

— Ну,.. раз так — поехали. Подвезу.

Она грузно втиснулась со своей клеткой в его старую машину. «Человек и кошка плачут у окошка, серый дождик каплет прямо на стекло…»51 — вспомнилась Иштвану когда-то любимая песня. Дина долго пристраивала злополучную ношу на заднем сиденье, затем уселась и придирчиво осмотрела захламленный салон. Потом протянула руку, сняла веточку, приставшую к майке у него на плече, опустила окно и аккуратно выбросила ее на улицу. Многозначительно помолчав, она потребовала:

— Но ты должен сразу пообещать ехать медленно, — Дина пристегнулась и тщательно расправила пояс безопасности. — Я не переношу быстрой езды.

Дождавшись окончания очередного театрального акта, он завел двигатель и включил кондиционер.

— Курить можно? — спросила она, как только машина тронулась.

— Можно-можно, — пожал плечами Иштван. — Тебе все можно.

Дина закурила и произнесла вкрадчивым тоном, будто продолжая давний разговор:

— А где же невеста нашего принца?

— Невеста… невеста…

Мало ей кота, нет, надо еще и меня пилить, — подумал он.

— Не возбуждают меня белые платья. Да и какие тут принцессы, ты кругом посмотри.

Они остановились на шумном перекрестке. В людском потоке к пешеходному переходу приближалась молодая крашеная блондинка. Она тянула за руку девочку в смешном салатовом платьице. Девочка упиралась. Резко дернув, мать развернула ее к себе и бросила пару слов, скупо жестикулируя. Дочка насупилась, отвернулась и положила руки на парапет. Блондинка сняла солнечные очки и принялась их протирать. Зажегся зеленый свет, пешеходы засуетились и, обтекая машины, хлынули на переход. Мать продолжала рассеянно протирать очки, дочь самозабвенно пинала носком сандалии железный парапет.

«Самозабвение, — думал он, — самозабвение, или нет, тут что-то другое…» Сзади раздался резкий гудок, Иштван очнулся и увидел, что свет уже сменился, машины тронулись, и за ними образовалась длинная очередь. Спохватившись, он вогнал передачу и выжал газ. Дина тоже пришла в себя, заворочалась и потянулась к клетке.

— Я же просила ехать медленно! Где ты вообще взял такую развалюху?

Он покосился на нее и выразительно вздохнул. Машину тряхнуло на выбоине, и соседка врезала Иштвану клеткой по голове. Кот издал страдальческий мяв и затих. Дина продолжала ерзать и угомонилась, лишь когда после нескольких неуклюжих попыток ей наконец удалось перетащить драгоценную поклажу к себе. Водрузив ее на колени, Дина тоже наигранно вздохнула, передразнивая его, и победоносно вымолвила:

— Действительно, к чему разговаривать с сумасшедшей брюзгливой старухой?!

Она задумалась, и остаток пути прошел в тишине. Вскоре они приехали. Из щели запертой двери торчала записка. Выдернув ее, Дина объявила, что ветеринар отлучился, и попросила подождать вместе с ней. Иштван пристроился на краю чахлой клумбы, прислонился спиной к стене дома и закурил, посматривая сквозь полуприкрытые веки на Дину, которая монументально встала напротив входа в клинику. Вся ее поза подчеркивала утрированное нетерпение. Загодя предвкушая скорую расправу, она была явно рада тому, что приходится ждать.

Ветеринар явился минут через двадцать.

— Где это черти носят нашего ученого эскулапа? — процедила Дина, смакуя каждое слово и с трудом сдерживаясь, чтобы не выплеснуть в один присест все накопленное за время ожидания.

— Добрый день, — приветливо откликнулся ветеринар. — Дина, пожалуйста, проходите.

— Сколько можно шляться где ни попадя?! Здесь не только кот, я сама скоро окочурюсь от этой жары, — Дина гулко пригвоздила к столу записку. — Могли бы хоть воды предложить пожилой даме!

— Кто окочурится? Дина, прошу, присаживайтесь, — ветеринар улыбнулся и поставил перед ними два запотевших пластиковых стаканчика.

— Конечно, окочурится! И без вашего ветеринарного диплома видно.

— Так-так, не стоит сгущать краски. Давайте-ка посмотрим, — ветеринар распахнул клетку и аккуратно извлек оттуда рыжего полосатого пациента.

Ветеринар делал все неторопливо, обстоятельно, как бы с ленцой. Тихо посмеиваясь, он мягко парировал ее колкости с простым искренним добродушием. Посидев некоторое время, Иштван встал и пошарил в карманах в поиске сигарет. Пачка оказалось пуста. Он окинул взглядом сцену реанимации несчастного животного и, убедившись, что Дина и ее кот находятся в хороших руках, вышел на улицу.

Постояв в нерешительности, Иштван направился вниз в сторону ближайшего перекрестка. Народу почти не было. Он шел по узкой извилистой улице с невысокими старыми домами. На облицованных посеревшим камнем стенах тут и там громоздились выцветшие рекламные щиты. Надписи на вывесках были едва различимы, но сквозь полустертые буквы еще проступали очертания мнимых горизонтов, и по сей день манящих в неведомые дали уже давно несуществующих людей.

Неподалеку от перекрестка на противоположной стороне улицы суетился поджарый молодой человек. На нем красовались спортивные штаны с лампасами, майка в обтяжку и модные очки. Аккуратно подстриженные волосы были прилизаны какой-то дрянью. Неспешно и обстоятельно он намыливал крыло новенькой машины. Хлопья пены скользили по зеркальным поверхностям и оседали на мостовую, покрытую жирными пятнами втоптанной в асфальт шелковицы.

Иштван остановился, разглядывая излишне чистоплотного субъекта. Сцена чем-то раздражала и назойливо привлекала его внимание. Это же надо такое удумать — вылизывать и без того кристально чистую тачку, да еще в дикую жару… Кстати, почему этот Мойдодыр не в офисе? Неужто специально взял отгул, чтобы всласть посмаковать этот авто-фетиш? Иштван увлекся и уже дирижировал в такт своим мыслям, субъект оглянулся и наш герой, осекшись, неловко оборвал очередной взмах. Обойдя машину и как бы заслоняя ее, автолюбитель продолжил оглаживать ее с другого бока. «Ревнует», — подумал Иштван и, посмеиваясь, потопал дальше. «Смотрите, — отходя, он широко повел рукой, словно приглашая воображаемых зрителей. — Пожалуйста, любуйтесь. День, улица, чувак, машина, бессмысленный и яркий свет…»