Моя рука казалась бледной на фоне смуглой кожи. Копна торчащих чёрных волос, закрытые миндалевидные глаза. Он выглядел измождённым.

— Кира? — прохрипел я, давясь слезами.

Его глаза резко распахнулись и сфокусировались на мне. Он оглядел забинтованную голову с печалью и беспокойством.

Мне нужно было сказать.

— Прости.

Кира поднял другую руку и ласково убрал прядь с моего лба, а потом посмотрел прямо в глаза.

— Я ужасно на тебя зол.

Но, тем не менее, он осторожно прижал тыльную сторону моей ладони к своему лицу и нахмурился, когда слеза скользнула по щеке.

— Я тебя люблю, — просипел я.

Кира кивнул, сжимая ладонь.

— Прости, — повторил я.

Он так и не сказал ничего больше, не ответил, что тоже меня любит и прощает. Лишь склонил голову.

Но не отпустил мою руку.

Это было начало.

* * * *

— Итак, — произнёс врач. — Сейчас мы снимем повязки и взглянем. Нужно сделать ещё один тест.

Кровать подняли, чтобы я почти сел, и доктору было легче убирать бинты. Он посветил фонариком в мой уцелевший левый глаз, потом в правое ухо.

— Хм.

Наступал вечер. Я провёл в больнице почти двадцать четыре часа. Ещё даже не полные сутки.

А казалось, будто всю жизнь.

Юми, Сэл и Кира до сих пор были здесь, вместе с Митчем и Беркманом. Доктор пожаловался, что людей слишком много, поэтому Курт и Тони попрощались, зная, что никто из оставшихся добровольно не уйдёт.

Юми скривилась, увидев моё разбинтованное лицо. Кира отвернулся. Швы не получилось наложить, потому что отёк был слишком большим. Две раны — над глазом и на щеке — скрепили каким-то хирургическим клеем.

Но, судя по всему, большая часть повреждений оказалась внутри.

Шесть сломанных рёбер, отбитая почка, увеличившаяся селезёнка, заново разбитый нос. А больше всего врача беспокоила раздробленная височная кость.

— Рентген показал поперечные надломы вот здесь. — Он указал на мой висок, между ухом и глазом. — Распространенное повреждение при ударе тупым предметом. Или, как в вашем случае, нескольких ударах коленом.

Я не смел поднять взгляд на Киру и Юми. Уставился на доктора.

— Что ещё?

Он аккуратно вставил мягкую затычку в моё левое ухо, и внезапно мир умолк.

Ничего. Полнейшая тишина.

Вот почему все звуки прежде доходили до меня волнами и с одной стороны.

Правое ухо перестало слышать.

Я посмотрел на врача, и он вытащил затычку.

— Что-нибудь?

— Нет.

Он кивнул.

— Сенсоневральная потеря слуха — частый побочный эффект при подобных травмах головы. Судя по МРТ и КТ, нет никаких кровотечений или скоплений жидкости, но удары по виску и уху вызвали повреждение нерва во внутреннем ухе. Поэтому вы не слышите.

— Что это значит? — уточнил Митч.

Доктор повернулся лицом ко всем присутствующим.

— Что он оглох на одно ухо. — Снова посмотрел на меня. — К тому же, будут проблемы с равновесием. Возможно, станет лучше со временем. Головные боли и головокружение пройдут не скоро.

— Глухота навсегда? — спросил я.

— В правом ухе — да, — откровенно сообщил врач. — У некоторых людей через полгода-год возвращается какой-то процент слышимости. Но в вашем случае такой вариант маловероятен. — Он открыл мою карточку и продолжил: — Что касается работы…

— Не важно, — негромко перебил я. Все глаза обратились ко мне. — Я не вернусь.

— Ты что? — в унисон воскликнули Митч и Кира.

— Не вернусь, — повторил я, внезапно почувствовав усталость. — Я уже давно перестал быть полицейским, — прошептал я. — После… после Томича…

— Мэтт, — мягко проговорил Кира.

— Всё нормально, — пробормотал я, пытаясь не заснуть. — Я перестал быть копом в тот день, когда работа почти отняла тебя. После я уже не любил своё дело.

Кира взял меня за руку.

— Ты был не виноват.

Я проигнорировал.

— Не важно. Полицейский из отдела по борьбе с наркотиками не может быть глухим, в любом случае, — объяснил я. — Вроде как решение принято за меня.

Я едва удерживал глаза открытыми, а раскалывающая боль вновь пронзала голову.

— Кира, детка, — шепнул я.

— Да?

— Можешь нажать кнопку с лекарством?

— Да.

— Детка?

— Да, Мэтт. Я здесь.

— Нажми дважды.