Глава 27

Никс смотрела на строй вооруженных охранников перед ней и чувствовала, как отдаляется от реальности. Учитывая их количество, ментальный ступор казался вполне разумной реакцией, хотя и был совершенно бесполезной. С другой стороны, у нее не было никаких мыслей о том, как справиться с ситуацией. Договариваться о выходе тоже не приходилось. Проложить дорогу стрельбой не получилось.

– Брось оружие, – приказал один из мужчин в форме. – Или мы пристрелим тебя на месте.

Никс очень хотелось сказать им, что она принимает эту опцию номер два, даже если это и означало ее безоговорочный конец. Она не хотела умирать, но знала, что лучше сделать последний вздох здесь, в этом туннеле, чем попасть живой в их руки.

– Брось оружие, – повторил мужчина.

Слишком много охранников. Слишком много оружия у них, которым они так хорошо умели пользоваться…

Побеждает тот, кто знает, когда вступать в бой, а когда – нет.

Из ниоткуда в голове возник голос ее учителя по самообороне, вариации этой фразы снова и снова всплывали в голове: Если не можешь победить, не сражайся. Уклоняйся.

Сунь–цзы. Искусство войны.

Глубоко вздохнув, Никс медленно опустила оба пистолета. Затем закрыла глаза и представила купель с водопадом, свежим ароматом и свечами на полу. Она представила себя сидящей рядом, на каменном диване, в тепле и безопасности.

Недостаточно. Она была недостаточно спокойной…

– Брось оружие на счет три! Один, два…

Из ниоткуда в ее воображении появился Шак, такой же, как накануне вечером, наблюдал за ней своими удивительными голубыми глазами…

Никс дематериализовалась прямо на глазах охраны.

В одну секунду она стояла перед ними, их пистолеты были направлены ей прямо в лицо. А в следующую она стала скоплением молекул, летящих мимо них по воздуху, невидимая.

Неприкасаемая.

В самом начале, когда все только началось, когда она пришла в ту старую, ветхую церковь, она не могла дематериализоваться внутри нее с того места, где находилась, потому что не знала планировки. Теперь, по крайней мере, она хоть в какой–то степени понимала систему туннелей, хотя и молилась, чтобы с потолка на нее не свалилось еще больше стальных преград. Ведь в ином случае она просто врежется во всю эту сталь и умрет, расплющенная до состояния тонкого блина.

Приказав своим частицам вернуться назад, Никс приняла форму примерно в двадцати ярдах от того места, где, как ей казалось, находился вход в коридор потайной купели. Ее сердце колотилось, а мозг рассыпался, и ей пришла в голову мысль, что ее способность дематериализоваться была последней соломинкой. Она не могла сделать это снова. Теперь все, что касалось спокойствия и сосредоточенности, шло мимо кассы.

Левая сторона. Разве выход на свободу был не с левой стороны?

Она отложила один из пистолетов и похлопала ладонью по резному камню. Она не знала, что ищет, и пожалела, что не уделила больше внимания тому, как эта чертова штука выглядела…

Никс застыла и оглянулась через плечо. Крики.

Заключенные? Или стража? Наверное, ее ищет охрана. Сердце в груди заколотилось, и она отчаянно похлопала по камню…

Без предупреждения раздался щелчок, и часть стены беззвучно отодвинулась.

– Слава Богу, – выдохнула Никс, прыгая в темноту.

Но потом началось паническое ожидание. Три секунды, да? Шак сказал, что для автоматического закрытия панели требовалось три секунды.

Снова крики. Стремительно приближались тяжелые шаги.

– Закрывайся... закрывайся! – Она протянула руку, пытаясь поставить барьер на место. – Проклятье!

Она чувствовала себя словно в фильме ужасов, будто стояла в лифте и молилась, чтобы двери быстрее закрылись, прежде чем из–за угла выскочит на своих когтистых лапах зубастый страшный монстр. Но срочность была связана не только с ее собственным выживанием. Как бы она ни злилась на Шака, она не хотела так бездарно раскрыть его секретное место…

Панель, наконец, начала закрываться. И по мере приближения шагов, чертовой штуке понадобилось двадцать пять миллионов лет, чтобы закрепиться на месте. Как только это произошло, и потайной проход погрузился во тьму, суматоха стала намного громче.

Теперь она была прямо у самой панели.

Никс отступила и зажала рот свободной рукой. Задыхаясь, она убеждала себя, что они не знают, куда она делась. Они не могли знать об этом выходе. Они ее не найдут.

В удушающей сенсорной пустоте она буквально кричала внутри себя.

– Нет, должно быть, она пошла сюда! – приглушенно рявкнул один из охранников. – Другие туннели заблокированы…

– Она не могла уйти далеко…

– Ради бога, перестань орать, я не слышу свой наушник…

А затем четвертый голос, низкий и зловещий:

– Я пристрелю ее, как только увижу.

– Ты ее не тронешь. Ее хочет Надзиратель. Ты нас всех погубишь, черт возьми.

Никс сделала еще один шаг назад. И еще. Мысль о том, что ей не выбраться из этой тюрьмы, не просто осенила ее. Она затопила ее, погружая в ужасное психическое состояние.

Раскинув руки, Никс отошла в сторону, чтобы сориентироваться в пространстве, и столкнулась со стеной, когда дуло пистолета в ее руке ударилось о камень. Когда раздался лязг металла, она замерла, на ее лбу выступили капли пота.

Ее сердце колотилось так сильно, что она не могла понять, что громче, стук в ее груди или шум от охранников, что пытались ее найти. Спотыкаясь, она отступала в темноту, шорох ее ветровки, скользящей по телу под накидкой, мягкое лязганье внутри рюкзака, шарканье ботинок по земле, все, казалось, гремело как взрывы бомб. Отчаяние и истощение довели ее до оцепенения. Она обо что–то споткнулась. Продолжила идти.

После того, как, казалось, прошла целая жизнь, ее настороженный слух различил шум падающей воды.

Прекрасный, мягкий плеск воды в купели стал облегчением, Никс даже боялась, что ей это лишь показалось. Но когда шум воды стал громче, и голоса спорящих стражников стихли, у нее возник соблазн сразу броситься к убежищу.

Вероятность споткнуться и упасть была слишком велика, к тому же у купели не было никакой магии. Она не давала особого укрытия или защиты.

Когда она, наконец, остановилась у края купели, Никс не сразу зажгла свечи. Она стояла на месте, одной рукой снова накрыв рот, а другая сжимала мертвой хваткой пистолет. Ее легкие горели, даже когда она втягивала воздух через нос, и она чувствовала, как пещера вращается вокруг нее. Боясь, что она потеряет сознание, Никс позволила коленям расслабиться и приземлилась задницей на каменный пол.

Звон в ушах не помогал. Она плохо слышала.

И рана на плече болела.

Через какое–то время, долгое–долгое время, Никс ослабила хватку у рта. Когда ее тяжелое дыхание успокоилось, она прислушалась, а когда не услышала ничего, кроме звука водопада, то зажгла одну из свечей.

Хрупкий желтый свет не проникал в густую тьму. Он был больше похож на звезду в галактике, далекое мерцание не в силах осветить то, что было рядом.

Опустив голову на руки, Никс остро ощутила металл девятимиллиметрового на своем лбу, холодный и твердый. С каждым вдохом она чувствовала запах пороха, и он не успокаивал.

Тюрьма на изоляции. Ее ищет охрана. Нет выхода, о котором она знала бы точно.

Шак был прав. Она была безрассудной и наивной, придя сюда. Она не думала о смертельной опасности, что могла ей грозить. А теперь оказалась в ловушке…

Без предупреждения зажглись все свечи, и Никс вскинула голову, моргая от света. Когда ее глаза привыкли, она не могла понять, что видит.

– Это ты? – прошептала она.

Шак – или тот, кто по мнению ее разума, был Шаком – казалось, стоял перед ней, одетый в свежую, чистую от крови, тунику, с чистым лицом, от него исходил аромат трав. Что–то было в его руках, какая–то котомка.

– Это ты? – мягко спросил он в ответ.

Хлеб, подумала она. Пахнет хлебом.

– Ты принес еду? – спросила она надломленным голосом.

– Я не знал... не знал, получится ли у тебя. И подумал, если да…

Они долго смотрели друг на друга, и Никс знала, что обнимает его мысленно. Она словно видела этот контакт воочию – как она подпрыгивает и бросается вперед; его руки, обнимающие ее; как его грудная клетка, твердая, сильная и теплая, прижимается к ее собственной.

Но потом она вспомнила, что сказала ему.

И он тоже думал об этом, так как остался стоять на месте.

В конце концов, Шак откашлялся и сел на каменный «диван». Развернув ткань, он достал буханку белого хлеба, и, когда он откусил от нее, ей показалось, что его рука дрожит. Может, так и было. Может, нет.

Наклонившись вперед, он предложил ей ломоть.

– Тебе лучше поесть. Нужно быть сильной для того, что грядет.

На контрасте, когда она протянула руку, ее рука заметно дрожала, и когда Никс откусила от того, что он принес для нее, во рту был настолько сухо, что казалось, ей не прожевать ни куска. Но она это сделала. А затем проснулся голод…

– Плечо беспокоит тебя? – спросил он, пробуя сыр.

– Что… о, я не знаю. – Она посмотрела на свою руку. – Все хорошо.

– Тебе нужно кормление. – Он протянул ей немного сыра. – Скоро.

– Я уже ем… – Никс остановилась, когда поняла, что он говорит о том, что ей понадобиться вена. – О. Э–э... Думаю, я в порядке.

– Мы можем обсудить это позже. – Он открыл «Кул–Эйд» или что там за красный напиток был в бутылке. Сделав глоток, он протянул ей напиток. – Возьми.

Никс положила хлеб на колени, завернутый в бумагу сыр – на землю, и взяла жидкость. Сделав глубокий глоток из бутылки, она поняла, что во рту у нее пересохло от жажды.

Опустив бутылку, она посмотрела на Шака. Его блестящие голубые глаза смотрели на водопад, но ей казалось, что он ничего не видит. Отстраненное выражение его лица подсказывало, что он обдумывает для нее варианты.

Варианты ее безопасного побега.

Даже после всего, что она ему наговорила, он все еще заботился о ней.

– Прости меня, – выпалила она. – Что я так накинулась на тебя тогда.