Часть 4. Главы IX - X

IX

Выпавший снег придавал лесной поляне сказочный вид. Было удивительно спокойно — и вокруг, и на душе у Амареля, впервые за многие месяцы. Он забыл о планах, похищениях, воле хана Эрекея и страхе перед Лабиринтом Ужаса. На время — пока Эсфи, стоявшая в окружении дэйя и Мэриэн с Тарджиньей, хохотала и кидалась в него снежками. Амарель отвечал на каждый снежок огненным шаром такого же размера; они сталкивались, вызывая восторг у Эсфи, и снежок лужицей стекал вниз.

— Я всё отбил! — гордо объявил Амарель… и получил снежком в лоб. Эсфи залилась смехом, а Мэриэн рядом с ней поспешно спрятала руки под накидкой.

Только у Тарджиньи был традиционно кислый вид в присутствии Амареля, но он не обращал на это внимания. Снежок, впрочем, отрезвил его: Амарель вспомнил, что пришёл не в игры играть с девчонкой, а учить её истинной вере.

— Я хочу, чтобы ты мне спел, — Эсфи указала на двоих низкорослых дэйя с виолами и смычками наготове. Кажется, это были близнецы Изул и Изела. — А они подберут музыку, пока ты будешь петь.

Нельзя было сказать, что приказ Эсфи доставил музыкантам удовольствие. Они испытывали к Амарелю такую же неприязнь, как и все остальные, кроме Эсфи и, пожалуй, Мэриэн. Как бы она ни отворачивалась от него — Амарель читал в её глазах, по дрогнувшим губам, по опущенным рыжим ресницам, что она была ещё неравнодушна к нему. Но это, конечно, не отменяло всего того, что Амарель раньше говорил дракону.

— О чём же мне петь, Избранная? — Амарель напомнил себе, что с этой Эсфи — не такой плаксивой, капризной и доверчивой, как прежняя — надо быть аккуратнее.

— Знаешь, что мне покоя не даёт? — Эсфи задумалась. — Жертвы. Спой об этом, расскажи, почему жертвоприношение — это… не так плохо.

Амарель был готов принять вызов — и стал по памяти вспоминать строки:

— О жертва, в объятья идущая смерти,

Увидишь Кальфандру в блаженный тот час…

Музыка полилась сначала тихо, потом Изела увереннее тронула смычком струну, и громче заиграл Изул. Амарель не мог не признать, что выходила неплохая мелодия, и это его только порадовало.

— О жертва, ты помни о тех, кто остался,

И ты заступись пред богиней за нас…

Изяществом стихи, сочинённые во имя Несравненной, не блистали. Но Амарель ещё от учителя усвоил, что главное — не красота стихов, а красота веры. И голоса. А чтобы воодушевление не покинуло его, Амарель старался не смотреть в сторону Тарджиньи с её насмешливо приподнятыми бровями.

— О жертва, склонившись к ногам Несравненной,

Ты их лобызай, и в восторге пребудь,

И мы будем там у неё непременно…

…и Амарель обескураженно замолчал — он забыл последнюю строчку. Музыка стихла, пока он, досадуя на себя, пытался вспомнить.

— Вот только от скуки бы нам не уснуть, — в рифму подсказала Тарджинья, и кто-то подавил смешок. Лицо Амареля запылало от гнева, он развернулся к джиннии, и огоньки на кончиках его пальцев вспыхнули сами собой, но Эсфи дрожащим голосом вмешалась:

— Прекратите! Я приказываю.

Это прозвучало слабее, чем любая просьба, но тишина наступила. А может, всё дело было в огоньках. Амарель опомнился и потушил их, краем глаза заметив, как Мэриэн встала ближе к Эсфи.

— А теперь рассказывай, — Эсфи провела ладонью по лицу, словно стряхивая обиженное выражение. — Раз песня… не получилась. Но ты хорошо поёшь, — добавила она в утешение. Амарель растянул губы в улыбке, больше похожей на гримасу — ему хотелось схватить Эсфи и улететь с ней на драконе прямо сейчас. В храме Кальфандры, в полной власти Амареля, девчонка бы не осмелилась говорить со своим «будущим учителем» таким покровительственным тоном.

— Слушай, Избранная, — он присел бы на пенёк, но все стояли, пришлось и Амарелю стоять, — смерть есть то, что жрецы Кальфандры называют естественным продолжением жизни. И когда речь идёт о жертвоприношении, это благо. Да, благо! — подчеркнул Амарель, не сводя глаз с Эсфи. — Потому что после смерти человек лишь переходит в иной мир, и ему может грозить Лабиринт Ужаса. А при жертвоприношении душа сразу переходит в объятия Кальфандры, минуя испытания! Это стоит того, чтобы умереть!

Как бы ни был Амарель увлечён своей речью, он расслышал негромкие слова Тарджиньи:

— Так зарезал бы сам себя жертвенным ножом — и учениц не надо, и храмов строить не надо, сразу к богине в объятия…

— Когда человек решает умереть во имя Кальфандры, прекрасная богиня осеняет его крылами своей любви и вливает в его душу свою благодать по капле, — голос Амареля звенел от напряжения, и ему казалось, что он вот-вот закричит, чтобы перебить эти мерзкие шуточки.

— Я слушаю, — успокоила его Эсфи.

Амарель глубоко вздохнул и скрестил два указательных пальца на манер жезлов.

— Жертва и боли не чувствует, так велико её желание поскорее очутиться в объятиях Кальфандры. Смерть во имя Кальфандры — это прекраснейшая из смертей, которой только можно пожелать! И всё, что ощутит жертва — это ни с чем не сравнимое, упоительное блаженство…

Голос Амареля повысился до крика и затих. Деревья на поляне затрещали, словно какой-то великан пытался своей ручищей вырвать их с корнями, а Амарель не устоял на ногах и опустился в снег. Когда он встретился с ясным, а не туманным, как обычно, взглядом Эсфи, с его губ сорвалось:

— Твоя сила пробудилась, когда я говорил с тобой о Кальфандре! Это знамение. Это знамение, Избранная, уверяю тебя!

Тарджинья всё хотела что-то сказать, но Мэриэн её удержала. Дэйя угрюмо молчали. А Эсфи, наконец, слабо пролепетала:

— Может быть.

— Я хотела поговорить с тобой.

Мэриэн догнала Амареля, когда он шёл по тропинке, подбрасывая в пальцах огонёк, чтобы не было холодно — и никаких перчаток не надо.

— Ты же меня избегала, — Амарель искоса посмотрел на неё. Его путь лежал через лес к озеру, где ждал Сверн.

— Верно. Потому что будущего у нас с тобой всё равно нет.

Ослепительно-белый день как будто потускнел после этих слов. Хотя, казалось бы, Мэриэн сказала очевидное.

— Мэриэн…

— Что? Я хотела поговорить об Эсфи. Не о нас.

Амарель перекатил огонёк на другую ладонь, не отвечая. Если бы только Мэриэн бросила всё и пошла за ним… он, пожалуй, нашёл бы лазейку в законе Кальфандры.

— Ты уже внушил ей мысль, что жертвоприношение — не так плохо, когда жертва согласна, — Мэриэн перешагнула через корягу, покрытую снегом.

Неужели внушил? Радость наполнила сердце Амареля, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Он не рассчитывал на такой успех. С другой стороны, он не рассчитывал и на то, что Эсфи сама позовёт его и захочет слушать о Кальфандре. Похоже, богиня благоволила к своему слуге!

— А теперь ответь мне на пару вопросов. Как ученица, Эсфи должна будет помогать тебе с жертвоприношениями? Ты сам помогал учителю?

Амарель резко остановился, и Мэриэн тоже. Всплыл день, до сих пор тщательно упрятанный в дальние закоулки памяти: душный храм, Фаресар, стоявший у алтаря, и недовольный скрипучий голос: «Рэль, подай мне нож».

— Помогать учителю — это долг старшего ученика, не младшего. Но я…

— Ты не сумел? — Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Да, он не сумел. Глянул на связанную по рукам и ногам жертву, в ужасе попятился и убежал. Фаресар потом ругал Амареля на чём свет стоит, называя сиротой, что делал, когда был особенно зол. Брызгая слюной, учитель говорил о благодати, которую ниспосылает Кальфандра послушным ученикам, и о наказании, которое ждёт непослушных…

— Погоди, — вдруг очнулся Амарель. — Что толку говорить? Эсфи пока не решается пройти обряд и стать моей ученицей! Или…

Он весь замер от волнения. Тем сильнее было разочарование, когда Мэриэн покачала головой:

— Эсфи ещё не готова. Но мне хотелось бы знать, что её ждёт… если она захочет стать ученицей.

Амарель мысленно увидел себя в храме, послушную Эсфи рядом — в чёрном плаще, с заплетёнными в косички волосами, — и ответил, скрывая усмешку:

— Всё будет хорошо.

А проявит Эсфи непослушание — придётся найти кого-то, кто сварит волшебное зелье, и она станет вести себя смирно. Всё во имя Кальфандры. Амарелю ещё было не по себе, когда он думал, что Эсфи снова придётся обмануть, а потом подчинять силой, но что он мог поделать? Иначе её окружение не позволит Амарелю сделать из Эсфи истинную служительницу Кальфандры, а кроме того, приказ хана тоже надо было выполнять.

— Понятно, — сухо обронила Мэриэн и ушла. Амарель смотрел ей вслед, зажав в руке огонёк, пока не спохватился и не стал спускаться к озеру.

Если бы Мэриэн отказалась от всего ради Амареля! Даже от Эсфи. Тогда… тогда… Он знал историю одного жреца, который жил в стародавние времена. По словам Фаресара, тот жрец не мог бросить женщину, которая тянулась к нему, невзирая на закон Кальфандры. И жрец придумал выход. Всякий раз, уступая страсти, он прижигал себе руку или наносил рану, после которой оставался шрам. Так жрец искупал свой грех.

Амарель раскрыл кулак и посмотрел на огонёк, медленно гася его. Возникла уверенность, что причинять себе боль он сумел бы. За то, чтобы Мэриэн оставалась рядом — можно и потерпеть.

Озеро было подёрнуто сплошной коркой льда, а Сверн отдыхал на голой чёрной земле, нагретой его дыханием.

— Как встретили принцессу в Эльенском графстве? — безмятежно спросил он.

Амарель машинально поправил:

— Они называют её королевой.

— Она ещё не коронована, — со Сверном трудно было не согласиться, но, похоже, пёстрое войско Эсфи не допускало мысли о том, что по какой-то причине коронация не состоится.

— Принцесса, королева… для нашего дела без разницы, — Амарель утомлённо махнул рукой. — Скоро полетим в Эльдихару. Пора заканчивать всё это безобразие.

Уступая любви Сверна к пещерам, Амарель несколько раз переночевал там. И всё время, что не проводил с Эсфи, не колдовал и не молился, посвятил охоте в лесах вместе с драконом. Надо признаться, восторга такой образ жизни у Амареля не вызвал. Только усилил желание скорее вернуться в Бей-Ял. Мысленно Амарель был уже в Сархэйне, где он пристроил бы Эсфи в каморке позади главной залы храма. А потом поговорил бы с ханом, чтобы собрать такой же отряд дэйя, как в Афирилэнд, а то и побольше. И тогда уж держитесь, повстанцы!