ГЛАВА 16

Цветущие ветви рябины торчали всюду, как сугробы. Они лежали на каминах, обвивали статую Киары в Зале лир, переплетались вокруг колонн. Первокурсники, чьим заданием было все украсить, постарались на славу. Столовая была полна цветов, наполняющих комнату ароматом; Джулиен несколько раз думала, что чихнет. На завтрак было особое овсяное печенье с медом, как было заведено на Манайю.

Она сидела возле Сендары Диар в конце стола. Девушки игнорировали друг друга. Она не знала, собиралась ли Сендара петь на состязании вечером, одна. Все равно это была песня Сендары. От вклада Джулиен в ней почти ничего не осталось.

Некоторые избранные Элиссана Диара носили венки рябины на головах, будто в шутку; Этерелл был одним из них. Они с Мариком Антреллом были украшены и ревели, как пьяные принцы, закинув руки на плечи друг другу. Они пили воду из чашек, будто это было вино, произносили тосты за здоровье друг друга с размахом. Когда это им надоело, они начали произносить тосты за тех учеников, что смотрели на них. Вскоре Этерелл заявил, подняв чашку:

— За Дорна Аррина, чей хмурый вид может заморозить ворону в полете, — и он выпил.

Дорн смотрел отрешенно, словно ожидал этот спектакль, вытянув перед собой длинные ноги. Джулиен думала, что он ждал.

— О, точно, — сказал Марик. — За лорда Создателя книг, любящего, как мне кажется, не девушек.

Дорн словно проснулся. Он вскинул бровь.

— Готовы признать желание ко мне, лорд Антрелл? — сказал он. Его тихий голос все равно разносился над столом. Многие парни подняли головы. — Или у вас… другие чувства?

Юноши дрожали на местах от радости и страха, ведь никто не знал, что сделает Марик, а он убрал руку с Этерелла, качнулся вперед и оказался в дюймах от Дорна. Рыжеволосый сын лорда сжимал нож на поясе, нависая над Дорном.

— Этой ночью, — прошипел он, — я заставлю тебя молить. Не сомневайся. Ты будешь молить, пока мы не покончим с тобой.

— Этой ночью, — Дорн вскинул бровь, — и посмотрим.

— Он идиот, — сказал Этерелл, возникая за Мариком и хватая его за плечо. — Идем, идиот.

Марик Антрелл рассмеялся.

— У тебя мягкое сердце, Лир, — сказал он. — Об этом лорду лучше не знать.

— Точно, — сказал Этерелл, широко улыбаясь. Его глаза блестели под венком, который вдруг перестал казаться глупым. Он усадил Марика на место, пока он хохотал. Этерелл скрыл эмоции. — Еще один тост, — сказал он с поклоном, — за наших прекрасных архимастеров, — он взмахнул чашкой в сторону высокого стола, где сидели архимастера в черных нарядах с серебряными поясами в честь фестиваля вместо серых мантий. Они общались между собой. Высший мастер Лиан из-за праздника был в белом.

Джулиен не знала, видел ли Этерелл Лир кого-то из этих людей, которые казались молодыми, хотя были одного возраста с Валаниром Окуном, которые были в черном и серебряном как лорды. Может, он видел только Элиссана Диара, на которого словно падал свет, хотя день выдался туманным. Этой ночью он будет там. Но не он будет в белой, как цветы рябины, мантии, и не он будет вести церемонию Манайи. И все же Элиссан Диар будет следить.

* * *

Все их имена оказались в корзине. В конце завтрака высший мастер назвал имя каждого ученика, и второкурсник записал их на бумаге. Ученик передал затем листок высшему мастеру, и он бросил его в корзину, что стояла на высоком столе. Дорн часто видел эту церемонию, каждый год весной. Когда имена учеников были названы, архимастер Лиан стал называть архимастеров. Элиссан Диар улыбнулся, когда прозвучало его имя.

Это было традицией. Позже ночью, после конкурса песен, высший мастер вытянет имя. Тот, кого вызовут, станет объектом подшучиваний, и это всегда заканчивалось тем, что он должен был встать почти между кострами, так близко, что мог опалить себе волосы. Говорили, раньше «победитель» должен был пробежать между огнями, мог сгореть. Животная жертва, как это описывали оптимисты, чтобы отогнать тьму, что могла проникнуть в ритуал.

Теперь это была пьяная игра, отсылка к прошлому Эйвара, когда не было городов, когда ходили племена и их короли среди холмов со скотом.

Марик Антрелл говорил об этой ночи. И Дорн вспомнил слова Этерелла: «Я не могу защитить тебя».

Дорн посмотрел на них: Марик шептал товарищу на ухо, глядя вперед. Марик напоминал придворного, что решил поиграть в советника лорда; и Этерелл Лир в венке из рябины выглядел величаво, реагировал на шепот, немного склоняя голову.

Дорн хотел предупредить его. Марик Антрелл не будет долго слугой. Если Этерелл не признает его статус, это плохо обернется. Если с ним не покончат раньше чары, что изводили избранных. Дорн видел, как его друг беспечно ходил меж двух опасностей, что нависали по бокам, как огни Манайи.

В комнате зазвучали аплодисменты. Архимастер Лиан поклонился перед ними, его имя прозвучало последним и попало в корзину на столе. Он первый раз участвовал в церемонии, столько лет это делал Мир.

Этой ночью. Дорн смотрел на пол. У него был лишь один возможный план.

* * *

Они стояли перед Серебряной ветвью. Цветы рябины окружали ее на пьедестале. Был вечер, снаружи начались песни Манайи. Пение доносилось до Зала лир, словно с ветром, одиноко ночи. Голоса отвечали, затихали, сливаясь с ветром. Они были едины, как казалось Джулиен Имаре. Песня, ветер, остров. Тьма окружала башни огня, что лизали небо.

Она пыталась стоять спокойно с руками по бокам, но все равно дрожала. С тех пор, как он сказал ей, что от нее хотел, она чувствовала себя соучастницей в чем-то ужасном. Он был в официальном наряде: черная мантия Пророка с серебряным поясом. Джулиен подумала об архимастере Мире, наряженном в последний путь.

«Это для спасения Придворной поэтессы», — напомнила она себе в сотый раз, с тех пор как он поведал ей о своем выборе.

В сумерках они пришли по темным коридорам в Зал лир; огни в замке были потушены, даже свеча вызвала бы гнев. Джулиен хорошо знала путь в темноте, так что у нее проблем не было, да и Валанир Окун, как оказалось, знал ночные коридоры. Они скользнули мимо статуй Киары, коронованной белыми цветами. А потом они закрыли тяжелые двери Зала лир.

Его уверенность в ночных коридорах напомнила Джулиен, что у Валанира точно были истории о своем времен в Академии. Теперь было поздно спрашивать.

Валанир ждал напротив нее, что-то слушая. Они услышали трель птицы, что прозвучала в Зале слишком громко, чтоб донестись снаружи. Казалось, звук раздался за дверью.

Валанир расслабился.

— Мой страж тут. Теперь, если повезет, нас никто не побеспокоит.

Он шагнул к Джулиен и протянул руки. Она обхватила его ладони. Ранее на одной из встреч он связывался с ней чарами. Так он сказал, ведь она ничего не ощутила; а теперь он мог ее силой прикрывать то, что задумал этой ночью. Иначе чары мог заметить кто-то, вроде Элиссана Диара, и их раскрыли бы, остановили бы раньше, чем он закончил бы работу. Но он не заставлял Джулиен саму колдовать. Он не рисковал ею.

Она знала, его тяготили жизни, что были утрачены или искалечены от его поступков. Хоть он и верил, что был прав.

— Для этой работы я должен писать о ней, — сказал Валанир Окун. В свете Ветви его лицо смягчилось. В глазах блестел смех. — Не говори ей, Джулиен. Я не верю в лесть.

Его песня началась тихо. Джулиен пыталась унять дрожь коленей. Пророк Валанир Окун пел, и эту песню никто никогда не слышал и не услышит. Это будет историей всей ее жизни, если это была бы просто песня. Но эта песня взывала к чарам, могла убить Пророка; как тогда ей рассказывать об этом?

Его голос без помощи лиры заполнял Зал, меняя тишину этого места. Он начал, как часто бывает в песнях, с истории. Джулиен видела перед глазами сияющий Тамриллин, где она никогда не была. Время Ярмарки середины лета. Пророк собирал людей в его песне: все были в масках для Ярмарки, каждый был со своей песней. Со временем маски упадут, песни изменятся. И посреди этого была женщина, что желала музыку, хоть и не надеялась. Джулиен поняла, что перестала дышать.

История развернулась. Джулиен открыла глаза и посмотрела на Пророка. Его взгляд был далеким, она не могла прочесть его лицо.

Эту историю все знали, в Эйваре и за пределами; но Джулиен еще не слышала, чтобы историю рассказывали так. Эта песня была не о жертве Дариена Элдемура, не о страданиях Хассена Стира. Даже не о предательстве Марлена Хамбрелэя. Лис, гончая, змей — такую историю все знали.

Песня была о другой жертве — интимной, о которой песни молчали. Кровь сердца на лугу в лесу; позолоченные комнаты, искажающие искусство Пророка, на службе глупому королю. И… очень скоро смерть. Джулиен вспомнила на стене женщину, пронзающую мечом сердце другой женщины; такой же — себя. Ноты меланхолии собирались как тучи, наполнялись напряжением, яростью; глаза Пророка пылали. Ярость сдавила его голос, сделала его низким. Жертв было слишком много; он злился из-за них, как люди из мифа, что отвернулись от богов. Лицо Валанира стало проясняться, словно солнце выходило из-за туч после дождя. Он что-то вспоминал.

Огонь сделал из тебя

Яркий стальной клинок, золотую цепь

И ослепительный свет.

Валанир Окун впервые посмотрел на Джулиен, слабо улыбнулся. Ветвь озаряла половину его лица, остальное было во тьме. Нежность вернулась, и он озвучил последние слова.

Тебе нужно идти в лучах света,

А не становиться им.

Песня Манайи снаружи стала громче, выше, словно хотела пробить небеса; и Джулиен увидела узнавание на лице Валанира, осознание.

— Это не Манайя, — сказал он. — Они работают над чем-то другим, я не вижу результат. Но этому придется подождать. Я должен найти Лин.

Глаза Пророка вдруг стали рассеянными, напоминали окна заброшенного дома; и он ушел в другое место, а она осталась одна, хоть и сжимала его руки; а жуткая песня становилась громче, терзала ночь, как те башни огня, двигаясь к концу, которого не знал даже великий Пророк.