Мама, как всегда, не хотела спорить.

— Перед тем, как отключиться, расскажи мне что-нибудь хорошее.

— Я встретила мальчика прошлой ночью, — сказала я и исправилась. – Или лучше сказать парня? Мужчину?

— Мужчину?

— Молодого человека. Ему недавно исполнилось двадцать один.

Моя мама — вечный романтик — тут же драматично и смешно заинтересовалась:

— Он милый?

Под ребрами кольнуло болью. Я скучала по маме. По ее простой поддержке моих незначительных и безопасных приключений. Я скучала по тому, как она смягчала строгую заботу бабушки, не нарушая ее запреты. Я скучала по тому, как она понимала влюбленность в мальчиков и жизнь подростка. Вряд ли она разозлилась бы, узнав, что я рассказала Сэму про нее и папу – теперь ведь я была официально взрослой – но не стоило сообщать о таком по телефону, когда нас разделял океан.

Я расскажу ей все, когда вернусь домой.

— Он милый. Ростом, похоже, больше двух метров, — как и ожидалось, мама с одобрением протянула «о-о-о». Бабушка выключила воду в ванной, и я поспешила закончить. – Просто хотела поделиться.

Голос мамы был нежным:

— Рада, что ты рассказала. Я скучаю, солнышко. Береги себя.

— И я скучаю.

— Не давай бабушке вызывать у себя паранойю, — добавила она перед тем, как повесить трубку. – Никто тебя не найдет в Лондоне.

* * *

Мы с Сэмом снова встретились на газоне той же ночью.

Мы этого не планировали. Мы даже не виделись после завтрака. Но когда мы с бабушкой вернулись с шоу, я выбралась в сад под небо, полное звезд, и длинное тело Сэма уже растянулось на траве, ноги были скрещены в лодыжках. Он был плотом посреди зеленого океана.

— А я все гадал, придешь ли ты, — произнес он, повернувшись на звук моих шагов.

«Не уверена, что смогла бы удержаться», — хотела сказать я, но промолчала и опустилась рядом.

Мне тут же стало тепло.

Этой ночью, наученные опытом, мы оделись теплее: он — спортивные штаны и толстовку университета «Джонсон», а я – штаны для йоги и толстовку «49ers». Наши носки ярко-белыми пятнами виднелись на темной траве. Мои ступни в сравнении с его, казались просто крошками.

— Надеюсь, утром я не устроил тебе проблем с Джуд, — проговорил он.

Немного, но не стоило это вспоминать, потому что Джуд успокоилась. Мы покинули отель, и ее увлекло метро, музей, блеск и роскошь обеда в «Harrods». А потом мы несколько часов гуляли и закончили день «Отверженными» в «Театре Королевы». Ноги все еще гудели после пешей прогулки. В голове была куча информации, которую пыталась уместить туда бабушка: прочитанные ею история королей, искусство, музыка и литература. Но сердце было заполнено сильнее, я была просто ослеплена историей Вальжана, Козетты, Жавера и Мариуса.

— Она в порядке. И уже спит, — заверила я Сэма. – Думаю, она уснула раньше, чем намазала кремом вторую ногу.

— Думаешь, она могла поставить будильник, чтобы проверить, вернешься ли ты в комнату к полуночи?

— Могла… — я и не подумала об этом, а стоило. Эта предосторожность была характерна бабушке: она всегда следила за моей безопасностью. И полночь – ха. Если крайний срок в одиннадцать часов считался поздним, то полночь – это скандал.

Я разрывалась. С одной стороны, как еще доказать ей, что я – не мама? Я не собиралась сбегать в большой город, выходить замуж в восемнадцать и сразу обзаводиться детьми, гоняться за славой, а в итоге остаться с разбитым сердцем. И я не собиралась раскрывать себя журналистам, чтобы они нападали на нас с разных сторон света. Я понимала, почему бабушка нервничала – она пережила ужас развода моих родителей и знала подробности лучше меня – но становилось все сложнее жить под постоянной вуалью паранойи.

С другой стороны, разве так ужасно быть похожей на маму? Порой бабушка вела себя так, будто мама не могла о себе позаботиться, что совсем неправда. Бабушка словно видела чистую душу мамы, как слабость, но мама находила радость в мелочах, и у нее было сердце романтика. Бабушка могла ненавидеть те десять лет, что мама провела с папой, но без него не было бы меня.

— Наверное, в этот раз я так задерживаться не буду, — призналась я, вырвавшись из раздумий.

Сэм прошептал шутливо и разочарованно:

— А мне понравилось оставаться с тобой допоздна.

— Я буду спать в своей кровати, — я улыбнулась. Зачем я наносила блеск для губ и румяна перед тем, как выйти? Мое лицо и без того пылало ярко-красным.

— Вот обидно.

Я посмотрела на небо, не зная, что сказать, пытаясь понять, чувствовал ли он то, как моя кровь кипела под кожей. Я не помнила, как он уснул прошлой ночью, значит, я была первой. Я прижалась к нему, закинула на него ногу и уткнулась лицом в шею? Может, он схватил меня за бедро и притянул ближе. Как долго он так пролежал, пока сам не уснул?

— Бабушка убьет нас обоих, если это повторится.

— Тебе восемнадцать, Тейт. Я знаю, что она переживает, но ты взрослая.

Почему от слов, что я – взрослая, я еще сильнее ощутила себя ребенком?

— Знаю, — ответила я, — но, понимаю, как это звучит, у меня другие обстоятельства.

Я заметила краем глаза, как он кивнул.

— Понимаю.

— Сомневаюсь, что еще кто-то хочет знать, где мы с мамой, но…

Я притихла, и мы остались в тишине. Я мысленно умоляла, чтобы вернулась легкость прошлой ночи, и разговор тянулся без усилий. Вчера было похоже на погружение под теплую воду пруда с осознанием, что можно плавать целый день под солнцем, а потом просто лечь спать.

— Чем ты сегодня занимался? – спросила я.

— Лютер хотел воссоздать обложку «Abbey Road», так что мы нашли пару незнакомых ребят, чтобы они помогли нам изобразить «the Beatles», — он улыбнулся. – Пообедали карри, а потом отправились по магазинам за подарками для Роберты.

— Мой день, похоже, был необычнее, но в конце ты превзошел меня: твои спортивные штаны куда лучше моей пижамы.

Сэм рассмеялся, опустив взгляд, словно не заметил, что надел после ужина. От осознания я будто засияла изнутри. Впервые за день я не стеснялась того, что носила. Единственным минусом первого дня было мое постоянное понимание, что магазины в торговом центре Коддингтауна в Санта-Росе не могли состязаться с модой Лондона. В Герневилле одежда, которую мне покупала мама, казалась современной и броской, но в Лондоне я чувствовала себя старомодной.

Улыбка Сэма стала задумчивой.

— Можно задать вопрос?

От его осторожного тона мне стало не по себе.

— Да.

— Твоя жизнь была счастливой?

Ох, вопрос с подвохом. Конечно, я счастлива, да? Мама и бабушка — чудесные. Шарли — самая лучшая подруга в мире. У меня было все, что нужно.

Но, может, не все, чего я хотела.

От этой мысли я ощутила себя эгоисткой.

Когда я не ответила сразу, Сэм уточнил:

— Я думал об этом весь день. О том, что ты рассказала. Я помню твое лицо на обложках журналов «People» и прочих. Там почти ничего не было сказано о тебе, зато писали о твоем отце, интрижках, и как твоя мама просто… пропала вместе с тобой. А потом я поискал про Герневилль, и место показалось довольно милым. И я подумал: «Может, там им жилось лучше». Как мне с Лютером и Робертой, — он повернулся на бок, подпер голову рукой, как делал прошлой ночью.

— Герневилль милый, но, кхм, не самый лучший, — ответила я. – Он странный. Там живет примерно четыре тысячи человек, и мы все друг друга знаем.

— Это много, по сравнению с несколькими тысячами жителей Идена.

Я уставилась на Сэма. Может, его жизнь была как моя, только на другом конце страны.

— Так ты была счастлива? – спросил он.

— Счастлива вообще или с родителями?

Он не сводил с меня взгляда.

— И то, и другое.

Я покусала губу, думая об этом. Такие вопросы — маленькие провокации. Я редко задумывалась о прошлом, старалась не печалиться из-за папы. Весь мир, казалось, знал его лучше меня. Я думала, что, может, когда подрасту, бабушка не будет против, если я узнаю его лучше.

Я наделала много глупостей – влюбилась в девятом классе в кузена Шарли из Хейворда и написала ему кучу писем; платоническая влюбленность в Джесса, хотя мы оба хотели секса, просто у нас не было возможности уединиться; первые дни влюбленности в Джесса, когда я отдалилась от Шарли, пока она разбиралась с проблемами в своей семье – но я всегда слушалась маму и бабушку, когда они просили меня быть осторожной, скрывать правду о нас, чтобы защитить нас с мамой.

— Ничего страшного, — сказал Сэм пару минут спустя, — если не хочешь об этом говорить.

— Хочу, — я села и скрестила ноги. – Просто раньше молчала.

Пока Сэм ждал продолжения, он тоже сел. Сэм вырвал травинку и водил ею по газону, словно машинкой по сложной полосе препятствий.

Я рассматривала его печальное лицо, пытаясь запомнить.

— Мама с бабушкой замечательные, но не буду врать — сложно понимать, как близки другой мир и иная жизнь, но ничего о них не знать.

Сэм кивнул.

— Это понятно.

— Мне нравится Герневилль, но кто сказал, что в ЛА мне бы не понравилось больше? – я взглянула на него, сердце екнуло. – Только не смейся, ладно?

Сэм посмотрел на меня и покачал головой.

— Не буду.

— С одной стороны, мне хочется стать актрисой, — я ощущала, как эмоции подступают к горлу, как всегда, словно подавляя мою мечту. – Я все время думаю об актерской игре. Мне нравится читать сценарии и книги о съемках. Если бы кто-то спросил меня, кем хочу стать, я бы честно выпалила, что актрисой. Но если я сообщу об этом бабушке, она просто взорвется.

— Откуда ты знаешь? – спросил он. – Ты с ней об этом уже говорила?

— Я пробовалась в школьные постановки, — сказала я. – Даже получила главную роль в одной – «Чикаго» — но бабушка всегда находила повод, по которому не стоило даже начинать. Если честно, график в кафе безумный, но, думаю, бабушка просто не хотела, чтобы мне понравилось.

Сэм прикусил губу, бросил травинку и вытер ладони о штаны.

— Я тебя понимаю, — он притих на пару мгновений. – Я всегда хотел быть писателем.

Я удивленно взглянула на Сэма.

— Да?

— Я люблю писать, — с благоговением признался он. – У меня столько записанных в спрятанном под кроватью блокноте историй. Но выбор для будущего наследника фермы довольно странный.