Суд: Обвинение зачитано обвиняемому.

Обвиняемый не реагирует. Объяснено обвиняемому, что недача ответа способна усилить доказательства против него.

Решение

Установлено для доказательств на день 1.5.06 в 10:00. Обсуждение, установленное на день 21.2.06, отменяется. Также, установлено дело напоминания на день 25.4.06 в 9:00. Если не появится обвиняемый в этот срок, будет дано решение о его задержании с целью доставки его на данное заседание. Секретариат пригласит всех свидетелей прокуратуры. Будет ясно, что обвиняемый сейчас не находится в задержании. Рекомендовано, что вернётся в психиатрическую больницу <>, продолжить проверку, но он не обязан сделать так. Дано сегодня 19.1.2006 в присутствии сторон. Судья <>.

(Так!)

«Ой!» – закричал огорчённый, но и радостный.

Вот свяжись с такими, тяни их на матч столетия! А они – в кусты: предлагают сделку, которую я, конечно, отклонил. Прокурор кэгэбэ демонстрировал силу – привёл жалобщика кэгэбэ за ручку, усадил болезного и держал за ручку – вот, мол, какие у нас сильные доказательства! Хорошо, что у суда не было затмения мозгов проверить его здоровье и его «дела». А то бы испортили поединок, о котором один я забочусь, чтобы сделать его великим.

Пришёл домой, а там все меня ждут и внуки смотрят на меня, ничего не понимая, но скоро начнут догадываться, что их дед всё по тюрьмам и по психушкам.

Сын спросил с улыбкой:

- Зачем тебе это? Возьми хорошего адвоката, он быстро докажет твою правоту.

- Ты не понимаешь, – начал я безнадёжно объяснять то, чего невозможно объяснить тому, кто не родился в том кэгэбэ. Но распрямил согнутую тюрьмами и психушками спину и продолжил вдохновенно: – Стрелки кремлёвских курантов приближаются к двенадцати ночи, Левитан торжественно объявляет на всё государство, в одном конце которого ещё не легли спать, а в другом давно уже встали, что экс-чемпион мира гроссмейстер Ботвинник отложил партию с чемпионом мира гроссмейстером Талем и записал свой сорок первый ход; потом гремят куранты: «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», «бом-м!», – я честно отбомбил двенадцать раз, – и с шумом ниагарского водопада обрушиваются первые аккорды гимна, – я развёл руки и тряс дирижёрскими палочками и грянул вместе с Ниагарой: – «сою-ю-юз... не-е-еруши-и-имый...», и утром простая колхозница рассказывает простому рабочему простыми русскими словами, что в партии миттельшпиль перешёл в эндшпиль, а к вечеру всё государство приникает к радиотарелкам, – я припал ухом к стеклянной дверце книжного шкафа, – узнать, что записан ход... даже слеза во весь экран на торжествах наследия Рабина не тянет на торжество наследия записанного хода... все замирают... в радиотарелке слышно разрывание конверта... ещё несколько напряжённых секунд... гроссмейстер Левенфиш взволнованно читает: «ферзь f3-g4!!!» – такие простые русские слова радостно передаются из уст в уста...

Хохотали все, особенно внуки, глядя на своего папу, который задрал ноги выше стола и сквозь смех с трудом выговорил:

- Ни слова не понял, – и вновь закатился от смеха.

Да, с русским у него плоховато. Но я же говорил на иврите! Чтобы всем было понятно.

Вот так никому не понятно про здешний кэгэбэ, в которой родились.

Опустив ноги, но, не отсмеявшись, сын тыкал в меня рукой, как в чучело огородное:

- Чего ты хочешь доказать? – он не говорил, а охал от смеха, – ты умнее Всевышнего? Ох!

Мне не было стыдно, что сын умнее отца, а стало стыдно, что не мог отказаться от увлекательного матча столетия – мои страстишки сильнее моей веры?

- Хочу помочь евреям, – жалко промямлил я.

- Ох! – стонал сын, ослабев от смеха, повалившись на бок и вытирая слёзы, – всё идёт по Его плану! Ох!

- Но мы тоже должны прилагать всевозможные усилия, – сопротивлялся я неуверенно.

- Всевышний хочет от тебя одно усилие – учиться, – сын одержал победу, и мы с ним поменялись ролями, теперь он поучал меня, но добродушно: – ты должен больше учиться.

Все были весёлые и довольные, особенно Любимая. Теперь-то мне, пристыженному и осмеянному, некуда будет деться, как ехать после тюрем и психушек на Мёртвое море. Там сыну предстояло три дня следить за кашрутом большой группы, которая сняла целый отель. Сын брал свою семью и маму, но Любимая никак не соглашалась быть без меня и винила, что не думаю о её здоровье. А мне было жаль тратиться на себя. Теперь же я только поартачился немного. Но смекнул, что там будет работа над домашней заготовкой!

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 16

А пока надо записать мой ход в отложенной партии. Забрался в свой закуток, живое пространство – метр на полтора, меньше бывает только карцер и камера пыток, в которых рождается всё великое.

Слово – теории: «Ботвинник торжественно проводит языком по клейкой кромочке конверта с записанным ходом, взволнованные зрители поднимаются со своих мест, а он передаёт судье, тот – чекисту, а тот – в несгораемый шкаф, возле которого встают в почётный караул двое с выпученными по инструкции глазами».

Ещё пример: «Стейниц откладывает партию с Цукером в 1873 году в парижском кафе "Мон-ти-ша", веселит завсегдатаев кафе: бумажку с записанным ходом втыкает в наполовину съеденный торт, которым наградил соперников хозяин кафе – и он же организатор первого чемпионата мира, который сам щедро подносил им чашечки кофе. Довольные зрители разошлись, кафе опустело, Цукер задержался выпить ещё чашечку, отрезал кусок торта, в нём оказалась бумажка, чуть не съел записанный ход и снова всунул в торт. Матч Цукер всё равно проиграл, но уже под именем Цукерторт».

Теоретические размышления очень кстати прервал звонок человека из народа, который обязательно скажет весёленькое, если вернётся с собственных похорон. Слово – народу.

- Что делаешь? – с ходу смеётся он, – они оставили тебя?

- Партия отложена, – простодушно отвечаю, – сейчас думаю, какой ход записать.

Он уверен, что говорю со смехом, как и он, – только так разговаривают умные.

- Ой! – радуется он своему предложению, которое, я уже знаю, сейчас последует: – Остапа Бендера помнишь? Гаси свет и рви когти!

Вот на него не обижаюсь. Когда он однажды удивился помехам в моём телефоне, я сказал, что нас слушают, а сам себе в это время печатаю, так он смеялся над нашими слушателями, которые, по его мнению, работать не хотят и проводят итальянскую забастовку; рассказывал им, как пьют чай где-то на востоке забастовщики от рождения, подобные им, а я себе печатаю; а он показывал им в звуковом сопровождении, как там, на востоке, тянут чай из блюдечка лодыри, подобные им, в толстых халатах на вате и в тени деревьев.

Я себе печатаю, но тоже иногда вставляю слово:

- Оставили они меня или не оставили, – они остаются со всеми вами.

- А мы из пушки по этим воробьям, – он ставит точку в одной смешной теме и начинает другую смешную тему: – Ха! Да, чуть не забыл, этот, ну, как его? Да ты его знаешь, так он считает, что тебя просто попугали. Ха-ха-ха!

- Ничего себе – попугали, – возмущаюсь я равнодушно, потому что печатаю.

- Они не карательные, – гогочет он, – а пугательные органы!

Чтобы выключить телефон, начинаю тоже тихонько гоготать, тогда это получается непринуждённо.

Последнее слово – за Любимой. Она в салоне, который примыкает к закутку, читает на диване новый детектив.

- Ты слышишь, слышишь? – делится со мной его литературными перлами, значит, не только рядом, но как бы идёт ко мне в закуток: – Ха! «Глубокие залысины выдавали недюжинный ум капитана». Ха-ха!"

Я тоже охотно иду к ней в салон. Иду сюда-туда, потом туда-сюда.

- Тебе делать нечего? – спрашивает: – Суд кончился?

- Никогда не кончится, – отвечаю.

- Хорошо тебе!

- Что хорошо?

- Хорошо ты это придумал.

- Что придумал?

- Вот это, – она кивает в сторону закутка. – Про что пишешь?

- Про кэгэбэ. А про что читаешь?

- Чтобы ни о чём не думать. У тебя больная жена, уделяй ей внимание. А он про кэгэбэ! Кому это интересно, кроме тебя?

Помню наизусть и гордо декламирую:

- Председатель кнессета от правых – «желает тебе здоровья, чтобы ты мог завершить литературное произведение»; министр от левых – «желает тебе удачного продолжения в написании книги и надеется, что заслужишь увидеть эту книгу изданной вскорости», это он сказал о предыдущей книге; председатель законодательной комиссии – «читал с большим интересом»; редактор большой газеты – «читал, даже только в первом прочтении, этот длинный материал интересный, увлекательный», правда, вот это очень давнишнее, это он сказал о другой книге.

- Они жалеют тебя. Кому ещё интересно?

- Нехамелэ. Она писатель. Жертва здешнего кэгэбэ. Она пишет мне: «Вы схватились с системой, которая так же жестока, как и советская». У меня с ней кэгэбэ роман, который веду на стороне, на другом берегу океана, – никогда не скрывал от Любимой, что у меня нет никого кроме неё, поэтому паузой подчеркнул честное признание, которое Любимая встретила ставшими необыкновенно большими, красивыми по-прежнему глазами, только после этого закончил признание:

- Она единственная в мире прочла полное собрание сочинений Михаэля Бабеля в интернете. А я – один из её читателей.

Лицо Любимой снова стало недовольным мной, но всё равно любимым, что я, счастливый, понял по её вопросу:

- И сколько ей?

Хотел ответить сразу, потому что говорю правду и мог точно подсчитать, потому что уже много знаю о Нехамелэ, но пауза невыгодно затягивалась, а Любимая всё хорошела, так сказал примерно:

- Немного поменьше твоего.

Видно было, что поверила в серьёзность наших отношений с Нехамелэ, потому что снова стала прежней любимой и тепло пожелала:

- Передай ей привет, скоро и она тебя оставит, как остальные.