ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Шло лето 1217 года, и Данстану, сыну Брайнена Элиота и Элизабет Уоркли, уже исполнилось четырнадцать, когда жизнь его, во второй раз за то время, пока он помнил себя, и в третий с его рождения, сделала крутой поворот.

Первый поворот Данстан не помнил, потому что тогда ему не исполнилось ещё и года. Об этих событиях ему рассказывал брат Мартин много позже: о том, как его мать, довольно знатная саксонская дама и уже три года как вдова барона Уоркли, явилась в аббатство Дандренон под покровом ночи и слёзно просила взять на воспитание младенца, не спрашивая, кто его отец.

В таком приходе ничего удивительного ни аббат, ни другие монахи не усмотрели — здесь много было таких, кто с младенчества находился под защитой монастыря. Данстана взяли на воспитание, согласившись оставить при нём некоторое количество личных вещей, которые передала ему мать — резную шкатулку, в которой лежал амулет с незнакомым гербом, серебряный кинжал и письмо.

«Мой милый Данстан, мне жаль, что я не могу остаться с тобой. Обстоятельства разлучают нас и вынуждают меня отказаться от тебя, но я всегда буду помнить, что ты мой сын, и всегда буду тебя любить».

Только из письма мальчик и узнал, что именем, данным ему при рождении, было имя Данстан, потому как монахи с детства окрестили его именем Патрик, и на это имя он и отзывался первые десять лет своей жизни.

Имя Патрик он никогда не считал своим. Его дали чужие люди, и имя это было чужим. Даже брат Мартин, ставший для него ближайшим соратником и наставником, не был близок мальчику настолько, чтобы тот признал его право давать имена — и в мыслях он то и дело перекатывал чудесное, пахнущее диким ветром и запахом вереска саксонское имя Данстан.

Этим именем он и назвался, вопреки осуждающему взгляду брата Мартина, когда жизнь его совершила второй крутой поворот: в году 1213, когда маленькому Патрику исполнилось десять лет, в монастырь прибыло несколько всадников. Они переговорили с аббатом, и вскоре после разговора в скрипторий к Данстану вошел брат Мартин.

— Собирайся, мы уезжаем отсюда, — сообщил он.

— Зачем? Куда? И когда мы вернёмся? — растерянно спросил Данстан, по обыкновению коротавший вечер за чтением писания — досуг в монастыре был не слишком разнообразен.

— К твоему отцу. Насовсем.

Несколько долгих секунд Данстан смотрел перед собой, просто пытаясь осознать то, что услышал только что.

Всё внутри него пело, и в то же время сердце объял страх. «На встречу с отцом», — повторил он про себя. Сердце стукнулось о рёбра и замерло. Не об этом ли он мечтал?

Здесь, за стенами аббатства, ему казалось, что он в плену. Хотелось плакать от мыслей о том, что так и пройдёт вся его жизнь — за чтением книг и работой в саду. Наибольшей радостью для него было перечитывать единственное письмо, связывающее его с миром за стенами монастыря. И вот теперь его забирал к себе отец.

Данстан бросился в келью и, молниеносно собрав свои небогатые пожитки, направился к условленному месту встречи — воротам монастыря. Он ожидал, что там уже увидит отца — но этого не произошло.

Трое суровых мужчин на сизых конях даже не взглянули на него и не показали лиц из-под низко опущенных капюшонов — только брат Мартин, сидевший на ослике рядом с ними, махнул Данстану рукой, призывая залезть на осла у себя за спиной.

Шёл дождь, и лошади месили копытами глину почти до утра, затем лишь на пару часов остановились на ночлег. С Данстаном по-прежнему никто не говорил — ему лишь молча протянули кусок мяса на кости за общим костром — что, конечно, было лучше того, чем кормили в монастыре, но всё равно не слишком обрадовало его.

Данстану почему-то стало тоскливо — здесь он был так же не нужен никому, как и за стенами аббатства. Зачем бы он ни понадобился отцу, тот явно не слишком-то жаждал увидеть его.

Они ехали три дня и три ночи, пока в рассветной дымке на горизонте не замаячили стены и башни замка, название которого Данстан узнал лишь спустя несколько часов, когда услышал: «Добро пожаловать в Карлевелок!»

— Добро пожаловать в Карлевелок! — Брайнен Элиот, рыжебородый мужчина с сетью морщинок вокруг глаз секунду стоял, разглядывая юношу, прибывшего в замок из аббатства Дандренон в окружении трёх рыцарей и одного монаха, затем губы его расплылись в улыбке и он, не сдержавшись, обнял его при всех.

Брайнен в самом деле был рад. Было бы преувеличением сказать, что он заочно любил сына, которого никогда не знал. Он отправлял гонцов не за сыном — за наследником, потому что старший его сын, рождённый в браке с Иннис, урождённой Армстронг, не оправдывал никаких надежд.

Юный Брайс Элиот откровенно сочувствовал своей родне по матери куда больше, чем дому отца. Сочувствовало ей и окружение Брайса, которое на каждом пиру не забывало напомнить Брайнену о том, как много сделали Армстронги для его дома, и о том, что именно они удерживают границу с англами, чтобы он, Брайнен, мог пировать вволю, пока они, Армстронги, проливают за Шотландию свою кровь.

Разговоры эти раздражали Брайнена чем дальше, тем сильнее, в особенности потому, что сам Брайс был ещё слишком мал, чтобы судить о чужой крови, пролитой за него и ради него. Он откровенно повторял то, что напевали ему старшие друзья, многие из которых сами имели родню в доме Армстронг, но до поры до времени Брайнен Элиот лишь скрипел зубами, пока, в один прекрасный вечер, монах, исповедовавший Брайса, не рассказал ему о заговоре, который готовится против него.

Брайнен не был уверен, что стоит верить словам монаха, нарушившего таинство исповеди, и тем не менее известие о предательстве стало для него ударом.

Собрав для совещания нескольких приближённых, среди которых был его младший брат Кестер, бард Рамсей и всё тот же монах брат Маркус, Брайнен стал вспоминать, кто ещё мог бы претендовать на роль наследника титула Элиота из Элиотов. Однако сердце его по-прежнему было неспокойно — не только его клан и его жизнь оказались под угрозой, он остро ощущал, что потерял человека, которого до сих пор, несмотря ни на что, считал родным.

Так Брайнен Элиот вспомнил о леди Элизабет, проезжавшей дорогами Шотландии десять лет назад, остановленной его рыцарями и приглашённой в замок Карлевелок погостить несколько дней. Элизабет осталась на добрых полгода, она не слишком спешила, и только когда Брайнен стал замечать округлость её живота, приказал снарядить отряд рыцарей, которые помогли бы английской баронессе добраться до границы в целости и сохранности. Лорд Эллиот немедленно послал отряд рыцарей на поиски, и уже довольно скоро пришли вести о мальчике, которого леди Элизабет отдала на воспитание в монастырь.

И за те шесть дней, что Брайнен Элиот ждал появления в доме нового сына, он много раз успел обдумать политическую часть своих планов, так что теперь разум его был свободен для семейных чувств. Он в самом деле был рад, что, потеряв одного сына, обрёл другого, и почти уже готов всем сердцем полюбить юного Патрика так же, как любил Брайса до сих пор.

— Сын мой, — повторил он, выпуская Данстана из объятий. Затем перевёл взгляд на монаха, стоящего рядом с ним, и спросил. — Есть ли подтверждение тому, что это сын Элизабет Уоркли?

Монах чинно кивнул.

— Патрик, покажи лорду Элиоту письмо.

Данстан поморщился, услышав нелюбимое имя, но послушно достал из-за пазухи свиток и протянул его Брайнену. Тот вглядывался несколько секунд в летящие строчки, а затем произнёс почти что с благоговением:

— Узнаю её почерк. И мальчик… так похож на неё, — затем протянул письмо брату Маркусу, ожидавшему решения Элиота в стороне, и приказал: — Прочти.

Монах зачитал письмо, и последнее напряжение ушло из глаз Брайнена. Он снова обнял сына, но уже не так порывисто, и замер, разглядывая его лицо.

Юный Данстан был красив. С сожалением приходилось признать, что он получился куда утончённей Брайса, хотя и тот со временем должен был привлечь немало женского внимания своей огненной шевелюрой.

Брайс, впрочем, был крепче — и это внушало опасения у Элиота. Он даже пощупал руки Данстана — натруженные мотыгой, но не мечом.

— Тебя учили драться? — спросил он.

— Нет, лорд Элиот, — Данстан опустил взгляд, как его учили в монастыре. — Латыни, чтению, письму и святому писанию, лорд Элиот.

— Смотри мне в глаза! — приказал Элиот, заметив, что мальчик по-монашески потупил взгляд, и Данстан тут же вздёрнул нос. Теперь он смотрел упрямо и даже зло. — Вот это мой сын, — усмехнулся Брайнен и обнял его в последний раз.

С тех пор жизнь Данстана круто переменилась второй раз.

От спокойной монастырской жизни не осталось и следа. В новом доме у него было всё, о чём он мечтал — подаренный отцом породистый конь, доспех, в котором Данстану было приказано тренироваться каждый день, чтобы развить тело и преодолеть отличие, отделявшее его от других воинов клана, и собственный меч — но было много и того, о чем он не задумывался никогда: врагов.

Ненависть к нему Брайса не выражалась напрямую никогда — но он видел её в блеске глаз на пиру, в том, как осторожно отбирали у того кубок, если Брайс порывался угостить брата вином, и в том, как демонстративно не замечали Данстана те, кто был на его стороне.

Брайс был достаточно умён, чтобы не подставляться драками или оскорблениями. Он — или те, кто учили его — отлично понимали, зачем отец привёз в дом нового сына и каким образом в аббатстве Дандренон была найдена рукопись, подтверждавшая их родство.

Сам Данстан тоже довольно рано понял, что именно происходит вокруг — об этом ему рассказал сын Кестера, с которым у Данстана сложились куда лучшие отношения, чем с единокровным братом, Эллер Элиот.

Все трое мальчиков были почти одного возраста, и хотя всем троим было немногим более десяти лет, их уже трудно было назвать детьми. Эллер многое знал о делах отцов и рассказывал обо всём, когда они с Данстаном занимались с мечом во дворе. Данстану доверяли пока меньше и всё же он чувствовал, что Брайнен любил его и берёг.