И Партридж это знал, и не выказывал Карузо никакого уважения.

В большинстве камер заключенные по очереди опорожняли помойное ведро, но только не в камере № 14 — камере Карузо. Обычно это делали мексиканцы, а иногда — Чемберс.

Мескалеро время от времени вызывался добровольцем, но никто его не заставлял, даже Карузо, потому что он был суровым малым, а глаза у него горели, как угли в доменной печи.

В то первое утро Карузо сказал:

— Партридж, опорожни ведро с дерьмом.

— Ладно, — кивнул Партридж. — Сегодня — я. А завтра — ты.

Карузо решил, что это шутка.

— Не-не, это не так работает. Ты — завтра и ты — в течение следующего месяца. Так что пошевеливайся.

Партридж не стал спорить.

Он поднял ведро и швырнул его в здоровяка, заливая того фекалиями и мочой. Карузо пришел в бешенство и стал похож на большого жирного гризли с зажатыми яйцами, выскочившего из своей берлоги. Он начал замахиваться…

Партридж сумел уклониться от первых двух ударов и дважды ударил Карузо по свиному уродливому рылу. Карузо ударил его сбоку в висок, а затем отбросил от себя измазанным в дерьме кулаком. Партридж вскочил на ноги прежде, чем Карузо успел его затоптать, подтянул этого здоровенного ублюдка к себе и пнул его в живот. Когда тот упал, Партридж чуть не снес ему голову с плеч.

В результате он провел десять дней в карцере, или «змеином логове», как его обычно называли.

Его посадили в яму на голый земляной пол в ножных кандалах, которые были прикованы к кольцевым болтам, вцементированным в пол. Ни матраса, ни одеяла. Никакого помойного ведра. Он питался зачерствевшим хлебом и водой и жил в собственных испражнениях.

«Логово» было полно насекомых, которых привлекали разлагающиеся фекалии, и Партридж проводил практически всё время, отмахиваясь от кусачих муравьев и жуков размером с его большой палец. Единственный свет, который падал в его камеру, исходил из вентиляционного отверстия в потолке, и то только в полдень.

Когда он вышел, его перевели в другую камеру, где заключенные делили между собой работу уборщика.

Шли годы, и он становился худощавым, но тренированным от дробления камней в гравий и расчистки кустарника вдоль реки. Он работал в бригаде по производству кирпичей. Он трудился в бригаде каменотесов. Вычищал камеры после чахоточников. Он строил стены и дороги и держался особняком. Он никому не доверял и не имел друзей. Другие заключенные знали, что он был именно тем, за кого себя выдавал, — просто человеком, который хотел отсидеть свой срок и выйти на свободу.

Он несколько раз ввязывался в драки, а однажды, разбивая камни, раскроил кувалдой голову заключенному, когда этот сукин сын намекнул на возможность их близких отношений. И его снова посадили в яму, на этот раз — на тридцать дней.

Годы текли медленно — ползли, как безногие ящерицы. Но они шли.

Анна-Мария несколько раз навещала его, и он никогда не был уверен, хорошо это или плохо. Это прерывало уже привычное течение вещей; это наводило его на мысли, которые мог бы иметь человек — настоящий человек, а не пленник. Животное в клетке. А он уже не был человеком и не мог думать о таких вещах.

После пяти лет каторжного труда и лишений он понял, что едва ли когда-то был человеком. Его единственным развлечением, казалось, было доведение себя до предела возможностей и открытие всё новых и новых пределов.

Он словно играл в игры с самим собой — как долго он сможет обходиться без воды, сколько тележек с камнями он сможет перекатить без перерыва, сколько дней он сможет провести без разговоров. Как долго он сможет задерживать дыхание? Как долго он сможет держать двадцатикилограммовый камень над головой в этой палящей жаре пустыни?

И так продолжалось до тех пор, пока однажды он не обнаружил, что может выдержать наказание и боль, которые убили бы других, более слабых духом и плотью людей.

Единственное, что доставляло ему удовольствие, — это смотреть, как въезжают и выезжают грузовые повозки. Они предоставляли десяток возможностей для побега, но Партридж не позволял себе даже думать о таких вещах. Подобные мысли только сделают его заключение более невыносимым.

А потом погибла Анна-Мария. Точнее, Партридж так думал.

И он начал размышлять о своих деньгах. Поэтому через пять лет он решил сбежать.

Однажды они работали у реки: разбивали камни вдоль русла. Солнце палило нещадно, и охранники изнемогали от жары.

В такие дни даже охранники не обращали на пленников особого внимания. В такую жару ни у кого не было сил бежать, да и куда они побегут в кандалах?

Побегу Партриджа способствовал Карузо.

В условленный момент Карузо и еще полдюжины заключенных набросились на охранников и принялись колотить их кувалдами. А затем забрали их винтовки.

Они сбросили с ног кандалы и бросились бежать. Именно этого и ждал Партридж. Он взял свою тележку и последовал их примеру. Так же, как и пять или шесть других человек.

Первая группа, возглавляемая Карузо, направилась на юг, намереваясь бежать в Мексику. Вторая группа пересекла реку и оказалась на равнинных пустошах Калифорнии. Партридж видел, как они исчезли среди грязного кустарника в мерцающем жаре пустыни. Он полагал, что когда бегство наконец будет замечено — вероятно, не раньше, чем через несколько часов, — отряды выследят две большие группы заключённых и, если повезет, он проскользнет мимо, как мышь сквозь щель.

Он побежал вниз по илистым отмелям и нырнул в реку Колорадо. Цепляясь изо всех сил за темный берег и густые спутанные заросли, он позволил течению увлечь себя в Юму.

К закату той же ночи, на их поимку была мобилизована, казалось, половина штата. Промокший и продрогший в тюремной униформе, Партридж тем не менее не вылезал из воды. Несколько раз он буквально погружался с головой в грязь и втягивал воздух через тростник, когда мимо проходили поисковые отряды.

Оказавшись в Юме, он под покровом темноты проскользнул на Южную Тихоокеанскую железнодорожную станцию. Ему нужно было как можно дальше уйти от этого района, и поезд казался вполне логичным решением.

На следующее утро, сразу после рассвета, со станции отправился локомотив, буксировавший два багажных вагона, три пассажирских вагона, почтовый экспресс-вагон и ряд грузовых вагонов. И был в них, по меньшей мере, один пассажир-безбилетник — Нейтан Партридж. Распластавшись, как паук на стене, высасывающий солнечный свет, он вцепился в крышу товарного вагона. Солнце с каждым часом поднималось еще выше и нагревало докрасна железную крышу, на которой можно было жарить сосиски.

Где-то рядом с Сентинелом сгоревший и практически обожжённый Партридж спрыгнул с крыши вагона прямо в пустыню, скатившись с холма в пересохшую пойму. Он не смел пошевелиться, пока поезд не скрылся из виду.

Затем поднялся в горы.

Он нашел источник, напился и искупался, жалея, что у него нет ничего, кроме выцветшей серо-белой полосатой одежды каторжника. Еды у него не было. Оружия не было. Ни черта не было.

Но он был свободен и взбирался все выше и выше в горы. Он решил, что чем дольше ему удастся ускользать от поискового отряда, тем больше у него шансов. К этому времени две другие группы, вероятно, уже были пойманы. Он находился в чертовски трудном положении.

И вот тогда провидение дало ему шанс.

Он шел вдоль ручья через лощину у подножия неровного склона. Наступала ночь, у него не было провизии, и он был голоден и измучен. Ручей вился и вился, и вскоре Партридж дошёл до плоской болотистой местности, которую он прорезал; комары там вились так густо, что из них можно было бы связать свитер. Но чуть дальше, у подножия скалистого холма, он увидел лошадь. Пятнистую кобылу.

Она заржала, когда он подошел поближе, а затем беззаботно вернулась к жеванию травы. Рядом раскинулся небольшой лагерь со спальным местом и почерневшим кофейником, стоявшим у потухшего костра.

В нескольких метрах от него, как мокрая тряпка, лежал человек.

Он был опухшим, раздутым, в черно-синих рубцах, как какая-нибудь экзотическая рептилия. Он был мертв, но не очень давно. Партридж решил, что его укусили гремучие змеи, и, судя по отметинам на руках и шее, их было немало.

Среди вещей лежали инструменты старателя. Вероятно, в поисках золота или серебра он втиснулся в некое ущелье и оказался прямиком в гнезде техасских гремучников. Вероятно, он успел доползти до лагеря, где и умер.

Партридж похоронил мужчину и начал перебирать его припасы.

Он поел консервированных помидоров, консервированной говядины и крекеров. С собой он забрал сигары погибшего, его оружие и лошадь.

В седельной сумке лежала одежда, и немного поработав иголками и нитками, — а этому он научился в тюремной мастерской, — у него оказался целый ворох одежды, которая прекрасно подходила ему по размеру. Партридж спрятал свое тюремное одеяние среди деревьев, повесил провизию на кобылу и отправился в путь.

А путь его лежал в Чимни-Флэтс.

* * *

— Это самая безумная история, которую я когда-либо слышал, — произнёс Малыш Кирби, когда они шли по изрытой колеями пыльной горной дороге к шахте «Дюрант». — Даже не знаю, верить ли в неё до конца.

После того, как в Чарльстоне в него стреляли — одна пуля попала ему в плечо, а вторая царапнула вдоль линии роста волос, — он вылетел из седла, как птенец, выброшенный из гнезда. Но, как и положено Кирби, он не просто свалился раненым на пыльную улицу, нет. Он вылетел из седла прямо в несколько тюков сена, лежавших возле конюшни. По странной прихоти Вселенной, сверху на него обрушился дождь из сухого сена, закрыв раненого с головой.

Только он об этом не знал, потому что моментально потерял сознание. Следующее, что он помнил — как лежит в мягкой постели, а женщина с глазами голубыми, как летнее небо, и губами полными и сладкими, как персики Джорджии, меняет повязку на его плече и промывает рану на голове.