Глава XII КАЗАРМА И ОХОТА

Разговор с солдатами. — Дмитрич. — Тигр и Тамырка. — Секундант. — Тигр убит.

ыехав на Сыр-Дарью, я, как испуганный зверь, боялся отъезжать от воды. Жажда казалась мне хуже самой смерти. Да, впрочем, теперь уже мне и не Для чего было отъезжать от реки. Я знал, что родина моя была никак не около песчаной степи, потому что зеленых гор тут и помину быть не может. Мучительное путешествие по пустыне не осталось без следа на моих конях. И Бегун и Ворон потеряли бодрость, и, доехав до укрепления Чиназ, пониже Ташкента, я решился пожить там, поотдохнуть и поговорить с солдатами. Сняв, с себя киргизский халат и облачившись в европейское одеяние, направился я в офицерское собрание, или офицерский клуб.

В маленьком туркестанском городке новое лицо, хотя бы и с азиатским лицом, всегда радушно встречается. Жителям таких городков так скучно, что они рады всякому развлечению. Когда я начал рассказ свой о том, как был воспитан, кругом меня образовалась целая толпа.

— Что же вам хочется, собственно, знать? — спросил у меня один толстый добродушный капитан.

— Мне хотелось бы собрать сведения относительно лагеря, в котором была вечером устроена иллюминация, — отвечал я.

— Ну, вот мы тут все собрались офицеры, а из нас только я один бывал при туркестанской войне, — заметил полковник, — но иллюминации не помню.

Разговор этот никак не мог удовлетворить меня, но все равно в Чиназе мне предстояло пробыть недели две, чтобы поправить своих коней.

На следующий день я с утра пошел с визитом ко всем офицерам и часам к четырем очутился у казарм. Около дверей на земле сидела кучка солдат в белых чистых рубашках, так как день был праздничный, и, поедая чудную сочную дыню с хлебом, весело хохотала, слушая рассказы одного из солдат.

— Ну, что он врет, слыхано ли дело, чтобы пес мог в карты играть, — недовольным тоном заметил один из слушателей.

— А не вру. Поди-ка, спроси капитанского денщика, он тебе и расскажет, что в Питере такую собаку показывали, которая в карты играла, и самого нашего капитана обыграла, — важно продолжал рассказчик.

— А я, Савельич, так думаю, — проговорил совсем молоденький солдатик, — что нашу Мухтарку можно выучить чему угодно.

— Чего стал? Учи писать! — заметил кто-то.

— Как учить-то, если он и сам не умеет.

— Ну, полно, ребята, слушайте дальше.

Я подошел и громко сказал:

— Хлеб да соль, служивые, хорошего аппетита.

— Арбуз да дыня! — в виде указания возразили мне.

— И то правда, — сказал я. — Ну, здравствуйте!

— Здравствуйте.

При моем первом же слове, все солдаты оглянулись на меня.

— Позвольте сесть.

— Садитесь, барин.

Я сел.

— Вот так и так, — начал я, — пришел я у вас спросить, господа, не слыхали ли вы об одной осаде или взятии города, после которой солдаты устроили в лагерях иллюминацию?

— Да надо думать, что после осады всегда в городе иллюминация, потому что дома горят, — отвечал один из солдат.

— Нет, иллюминация такая, что свечки зажжены. Не слыхали ли?

— Нет, не слыхали, — отвечали солдата два, три.

И тут надежда пропала. Мы заговорили о другом, и я было уже встал, чтобы уйти, как главный рассказчик подумал немного, да и говорит:

— А вот знаете, сударь, у нас тут был солдатик, так он что-то такое о свечках рассказывал.

— А где же этот солдатик?

— Это Дмитрич-то?

— Ну, да, солдатик.

— А он на побывку ушел.

— Куда?

— Он — сибиряк. Только скоро будет.

Я пошел в канцелярию и узнал, что солдат Дмитрич через три недели должен быть.

С этого момента неизвестный мне Дмитрич стал для меня центром, вокруг которого вертелись все мои мысли.

— Чем бы мне пока заняться? — высказал я однажды одному офицеру, с которым познакомился ближе, чем с другими.

— Да вы, может быть, охотник, так я вас познакомлю, тут у нас есть один поручик, страстный такой охотник, что он или на охоте или на гауптвахте, — сказал офицер.

— Как так?

— А так, что за охотой он забывает службу и попадает на гауптвахту.

Мы пошли к Наумову, офицеру-охотнику.

В небольшой, плохо прибранной комнате сидел за столом невзрачный господин, маленького роста и худенький и чистил ружье.

— Очень рад, — сказал он, — извините, что в таком костюме.

Костюм его был еще ночной.

— Так вы охотник? — продолжал он.

— Я только желаю быть охотником.

— И то хлеб…

— Птиц случалось мне по дороге стрелять много… На кабанов… охотился. А у вас какая тут охота? — в свою очередь, спросил я.

— Фазанов много… есть и тигры… Вот и вчера… Ну, да что толковать, слава Богу, что живы… Сегодня меня зовут в аул… тигр там.

— Вот это хорошо! — воскликнул я.

— Нет, позвольте, вы осторожнее говорите об этом. Вы еще юноша и не знаете, что с человеком может сделать испуг.

— Не знаю. Я никогда очень не трусил.

— Это правда, что лицо у вас решительное, — сказал Наумов, пристально вглядываясь в меня.

Я немного сконфузился.

— Хотите, я вам расскажу, что было со мной вчера? Или, лучше сказать, третьего дня?

— Расскажите.

— Ко мне пришли мои знакомые киргизы из соседнего аула и просили убить тигра, который зарезал у них быка. Они думают, что если я раз убил тигра, так теперь могу их бить, как куропаток. Вот пошел я, и со мной увязался аптекарский помощник и еще один солдатик. Оно, конечно, с товарищами на такую охоту идти приятнее, я и согласился. Сначала нас провожали киргизы, а потом объяснили, где лежали остатки быка, и отпустили нас одних. Я обратился к аптекарскому помощнику, да и говорю: «Не стесняйтесь, еще есть время, уходите, коли за себя не ручаетесь». — «Что вы Павел Ефимович, — говорил он, — да я в Сибири на медведей хаживал!» — «А я, ваше благородие, — заметил мне солдат, — смерти смотрел в лицо, пороху нюхал». Ну, пошли. Приметы мне знакомы, я и остановился и у обглоданного быка увидал следы. Ноги у тигра показались мне большими. Я пошел по следам, и они привели меня к большим кустам. Мы втроем обошли кусты, нигде не видно выхода — значит, тигр здесь. Я послал своего Тамырку… Это моя собака… — Тамырка!.. Тамырка! — крикнул он. — Иди, покажись.

Из-под кровати выползла собака, вроде моей Кудлашки по безобразию, только немного побольше.

— Тамырка, — продолжал рассказчик, — свое дело знает, и сейчас же в кусты. Вдруг Тамырка неистово залаял, я двинулся вперед, и мои спутники за мной. Между кустами торчала большая желтая, с черными разводами голова, и с таким презрением смотрела на собаку, точно генерал, а Тамырка испугалась и хвост поджала. Вдруг тигр увидал меня, и тотчас же подобрал передние лапы, прижал уши и замер, но только не от страха, а замер как-то вопросительно. Я спустил курок… Но ведь всяко бывает. Так случилось и теперь… Я дал промах… Не успел я опомниться, как грохнулся прямо спиной на землю и что-то страшно тяжелое придавило меня сверху… Скоро… очень скоро увидал я, что на плечах у меня стоят две лапы, а перед самым носом открытая вонючая пасть тигра… Неприятно.

^Тигры.

Наумова передернуло от этого воспоминания.

— Тамырка неистово метался и лаял и визжал, — продолжал Наумов, — тигр, видимо, был занят собачонкой и делал легкие повороты, следя за ее беготней. Долго ли это длилось — не знаю; но мне показалось очень долго… Наконец тигр тихо, осторожно поднял лапу, переставил ее с плеча на грудь, уперся ею и сошел с меня. Я не шевелясь глазами проводил смерть, пока она от меня тихо не удалилась. Потом я встал, поднял ружье и поплелся домой. Охотника на медведей и нюхателя пороха и след простыл… А сегодня приходили и опять просили взять их с собой. Нет слуга покорный, я им прямо отказал. Теперь этот тигр мой личный враг, я его так не оставлю: либо я, либо он. Мне нужно только секунданта.

— Возьмите меня в секунданты Я даю вам слово, что не сбегу, хотя, может быть, и струшу.

Вопрос был порешен. Мы выехали верхом, потому что тигр отошел куда-то подальше.

Верст пятнадцать ехали мы по его следам и, наконец, объехав группу кустов, не нашли выхода и остановились. Мы сошли с лошадей, и Наумов пошел вперед, а я за ним. Тамырка был пущен на поиски. Скоро лай собачонки показал нам, где тигр. Тамырка отличалась своей смелостью, она так и лезла на самую морду тигра, который по временам показывал даже свои зубы и отмахивался лапой, но песик не унимался.

Что я чувствовал, определить теперь не могу. Сознание, что я только секундант, сильно охлаждало меня. Но вот поединок начался. Наумовская винтовка прогремела. Но выстрел опять был сделан неудачно. Гигантская кошка собралась в клубок, затем полосатое тело взвилось, махнуло хвостом и кинулось на Наумова, схватив зубами его левую руку и вместе с ним отметнулось в сторону. Наумова, как камень, бросило на землю. Голова его лежала рядом с головою с страшными желтыми глазами. Опять Наумов лежал лицом к лицу с своим врагом, но на этот раз рука его была в острых зубах, как в клещах, и, конечно, теперь тигр не намерен был уйти от своей жертвы.

— Стреляйте прямо в голову! — крикнул мне Наумов.

Но я приложился, а спустить курка не смел, потому что рядом с головой зверя была голова человека. Я начал подходить, не опуская ружья.

Тигр, зловеще махая хвостом, злобно устремил на меня глаза, не прямо, а вкось, так как я стал заходить сбоку. Наумов же свободной правой рукой вынул кинжал, и в тот самый момент, как я спустил курок, кинжал Наумова вонзился под левую лопатку и весь утонул в шелковистой шерсти тигра.

Наумов лежал не шевелясь, а я подошел уже совсем в упор и выстрелил тигру в ухо.

— Должно быть, кончился, — проговорил я, — надо как-нибудь осторожно освободить руку.

— Подождите.

Я зарядил на всякий случай оба ствола и, поставив к кустарнику ружье, прямо схватил тигра за пасть, которая не успела еще окоченеть и скоро разжалась. Наумов встал.

— Спасибо, голубчик, — только сказал он.

Я посадил его на землю, сам сбегал к арыку и принес в походном стаканчике воды и мокрый носовой платок. Раненый выпил, завязал руку и, взяв ружье, пошел к лошадям.