Глава 20

Такси было чистым. Вероятно, самым чистым, какое она видела за последние годы. Но разве это не похоже на Джереми — прогуливаться по улице с дрожащей девушкой и едва успеть поднять руку, как перед ним предстает самая чистая машина в городе? Он был волшебником, но любила ли она его?

Ее лицо горело от пятнадцати минут поцелуев губ в обрамлении щетины, пятнадцати минут чистого бездумного рая, под которым все это исчезло. Она подразумевала под «этим» убийство, которое она видела тем утром или увидела бы, появись она на десять минут раньше. «Этим» была и ее сестра, попавшая в беду, и которой не разрешили ни вернуться в свою квартиру, ни взять необходимые вещи из собственного шкафа. «Этим» стала возможная потеря бизнеса. «Это» Стью и его девушка, о которой, кажется, никто не думает, что её имя созвучно с продуктом, кроме тебя.

В течение пятнадцати минут все, что имело значение — это его губы, его запах и его руки на ее шее и спине.

Он никогда не шутил по поводу ее сломленного «чувства юмора» и не настаивал на дополнительной информации о том, почему он у нее такой. Он считал, что это отвлекает от того, что она должна делать, и не хотел подбадривать, задавая вопросы. Или он так сказал. В глубине души она боялась, что ему все равно.

Или, возможно, он был прав. Как она могла быть великолепной во всем, если она продолжала распылять свою энергию вокруг? Возможно, ей следует оставить расследование адвокатам и полицейским, которые знали, что делать.

— Высадите меня на углу, — сказала она. Она могла пройти квартал до дома. По какой−то причине её смущало, что она выйдет из такси с повязкой на руке перед фургончиком с журналистами.

Фургон в темноте был виден прекрасно, бело−синий, огромный со спутниковой антенной наверху. Практически поравнявшись со своим домом, она почувствовала непреодолимое притяжение этой большой машины. Она вскользь подумала о своей сделке со Стью и пообещала себе, что будет уважать его эксклюзивное право на историю, но единственными людьми, обладающими большей информацией, кроме адвокатов и полицейских, которые клялись помалкивать, были репортеры.

Джереми велел ей забыть об этом и лечь спать, и она сделает это, как только проверит одну вещь. А затем смоет все, как кусок мыла в ванной. Она постучала в заднюю дверь новостного фургона.

Роско Кнутт, открыл дверь в хлопчатобумажной рубашке, расстегнутой до живота и одетой на несвежую футболку с круглым вырезом. Он жевал хрустящую соленую зелень зеленого горошка.

— Ты делаешь мою работу слишком легкой.

— Пожалуй, к этому стремлюсь.

— Что случилось с твоей рукой? Не говори мне. Это связанное с этим беспорядком на пересечении Парка и 48−й.

— Не помню, чтобы я участвовала в стычке.

— Держу пари, я перекурил слишком много травки. Загнивает кратковременная память. Уменьшается оперативка. — Он так сильно постучал по голове указательным пальцем, что она испугалась, как бы он не сделал в ней дырку.

−Заходи, если заходишь.

Фургон оказался совсем не таким, как она ожидала. Конечно, были мониторы и соответствующая полная нехватка места, а также циферблаты и ручки повсюду. Чего она не ожидала, так это большого экрана с множеством каналов Twitter−а и мигающими окнами в соц. сетях.

— Сидишь на Facebook? — спросила она.

— Они мне не позволяют. Честность, видимо, не лучшая политика в журналистике. Они заставили меня сидеть в этом ящике посреди ночи.

— Что они ищут?

— Тебя.

— Сейчас ты должен получить повышение по службе.

— Нет, если ты постучалась сюда в поисках горошка. — Он протянул пакет с зелеными хрустящими хлопьями.

Лора была чертовски голодной.

— С кем целовалась? — спросил он.

Ее рука машинально подскочила ко рту, так, что зеленая посыпка от горошка все оказалась на её щеке.

— Зацелованные губы. — Он усмехнулся. — Крупная история. Мы знаем, что у тебя нет парня, кроме того, который пишет для «Нью−Йоркера». Ты знаешь, что он спит с наследницей «Кастон Блич», верно?

О, Тофу была богатой наследницей. Просто чертовски богатой.

— Да уж. Он не мой парень.

— Да. Если ты так говоришь.

Она почти видеть, как он делает заметку в своей голове.

— Итак, что заставило тебя думать, что я участвовала в потасовке на Парк−авеню?»

— Имя твоего парня появилось в протоколах об аресте. Мы получаем все в тиккере. — Он указал на экран, где высвечивались сообщения похожие на Твиттер. — Его и раньше арестовывали. Никогда не пропускает «ненасильственные» протесты. Его адвокат−коммуняка вытащит его утром. Не волнуйся.

— Я не волнуюсь.

Он покачал головой, словно она врала или была сумасшедшей, или и то, и другое вместе. Но в мире людей, которых она знала или когда−либо встречала, Стью была тем человеком, о котором она реже всего волновалась. Ежедневно он возводил самостоятельность и практичность на новый уровень.

— Стью действительно хорошо ударил Рольфа Вэнта, — продолжила она. — Хотя он и на размер — два больше. Рольф, я имею в виду.

— И это единственный удар, который он когда−либо получит. У этого парня есть несколько адвокатов, и они не мелкие рыбешки. Они барракуды. — Он потер пальцы, показывая, что услуги этих адвокатов стоят не малых денег. — Семья, знаешь. Они его выгнали, но и потратились на него. Если бы мой ребенок сделал что−нибудь подобное, я бы не дал ему и пяти центов, а потом и вовсе выгнал на улицу. Возможно, даже сам бы и убил, если бы это позволяли.

— Что он сделал?

— Сама можешь узнать. В этом нет секрета. По крайней мере, в восточной Германии. В восточной Германии.

— Никогда там не была.

— Хочешь газировку? У меня есть «Манхэттен Спешиал» и… «Манхэттен Спешиал».

— Нет, спасибо.

Он вытащил бутылку шоколадной содовой из мини−холодильника и отогнул крышку с помощью небольшого металлического ножа, который он крепил к своему запястью пластиковой спиралью.

— Скверное это было дело. И глупое. Просто ненужное. Банда скинхедов ворвалась в дом, связала отца и заставила его наблюдать, как они насиловали жену и дочерей. Что достаточно мерзко. Затем они собираются убить всех, и тогда понимают, что был еще брат, который убежал и вызвал полицию. Для них все сложилось не очень хорошо. Вся страна требовала их повешения. Что они и получили. Ты как−то позеленела. Ты в порядке?

Она думала о своей сломанной руке, о том, насколько её проблема незначительна и глупа. Но о рассказе она забудет только через пару месяцев.

— Рольф был одним из них?

— Ну, нет. Но отец семейства, который был евреем, поэтому все и выглядело как обычная скинхедская ерунда, водил какие−то дела с Рольфом. А у Рольфа, который весь из себя скинхед, была привычка избивать девушек до полусмерти. Попадался он на этом не один раз, а целых два. Он возглавлял этих парней. Рольф отрицал, что приказ насиловать или убивать кого−то исходил от него, но прокурор просто все больше и больше раскрывает его дел с евреем.

— Подожди. Какие дела?

— Это было самое смешное. Это были цветы из Нидерландов. Но не совсем цветы. Как же они называются? — Он сжал кулак.

— Луковицы?

— Возможно. Прокурор щеголяет новым костюмом перед большой пресс−конференцией, и говорит, что почти посадил его. Полицейские сторожат его особняк, ожидая команды схватить Рольфа за убийство и за контрабанду, а папаша−еврей, кстати, снимает все обвинения со скинхедов. И знаешь, что случилось?

— Прокурор найден мертвым.

— Найден в луже рвоты.

Лора ахнула.

Роско продолжил.

— Но это был несчастный случай, нашли его вечерний ужин, вместо лука в него были покрошены луковицы цветов. Случайность. Но какая удобная случайность.

Лора вдруг вспомнила о коробках с луковицами на своем заднем дворе. В последний раз она их видела, когда ругала Кангеми за то, что он не уважает право женщины на голодную смерть.

— Луковицы нарциссов ядовиты.

— Правильно. Но, прежде чем вытащить кролика из своей задницы, недостаточно обвинить человека только потому, что у него мог быть мотив. Семья Венте потянула за ниточки, все списали на несчастный случай, затем они отреклись от Рольфа с несколькими миллионами на банковском счете. Он уже проходил через это. Даже не знаю, как ему удается выкручиваться.

Лора сидела неподвижно, глядя вдаль.

Роско наклонился вперед.

— Теперь, расскажи, что ты дела на Парк−авеню в десять вечера, когда обычно сидишь на работе?

Она чувствовала себя в долгу перед ним за то, что беззастенчиво выудила столько информации, что у нее не было бы ни мозгов, ни ресурсов, чтобы найти ее самой.

— Рольф и еврей не торговали луковицами. «Цветы» были девушками. Женщины. Люди. Посмотрите в агентстве «Пандора». Я должна идти.

Лора вбежала в дом. Руби спала на диване в одежде, а мамы нигде не было видно. Она кинулась к шкафу и стала одной рукой выкидывать оттуда вещи, выбрасывая метлы, каталоги, металлические ведра, огромное количество чистящих средств за раз. От шума проснулась Руби.

— Наконец−то, — воскликнула Лора. — Я думала, что ты там умерла. Помоги мне с полом.

— Что ты ищешь?

— Ты приготовила Томасине завтрак утром, когда она умерла?

— Да, а что?

— Ты сделала ей омлет?

— Да, — ответила Руби. — Она называла его Магги. Хотя, какое это уже имеет значение. Все в прошлом.

— А ты съела его совсем чуть−чуть?

— Да, почему спрашиваешь?

— Вот почему тебе было плохо. У нас в кладовой стоит корзина с луком−шалот. Может одна из них оказалась маминой луковицей? Из тех, что она высаживала? Если ты случайно покрошила одну из них в омлет, на стол ты поставила тарелку с ядом.

— Стой. Хорошо. У меня есть остатки в моем холодильнике. И они останутся там и завтра. Так что остановись.

Лора застыла, осознав, что пытается удовлетворить свое любопытство, а не заботиться о своей сестре.

Руби помогла расставить все на места, затем закрыла со щелчком дверь шкафа.

— Иди спать, — посоветовала она. — У тебя под глазами большие черные круги и зеленая кожа. И у тебя сломана рука. Идти.