26

– Это наш офис, – сказал Шрам, – и мы платим вам из своего кармана. Но сейчас он целиком в вашем распоряжении. Вы о нас никогда не слышали. Мы – компания, исследующая общественное мнение для множества солидных клиентов из политической и корпоративной Америки. Наши выводы об общественных настроениях в Америке доходит до очень важных ушей. Выводы эти мы делаем после бесед с такими, как вы. Поэтому я и сказал, что все здесь и мы в том числе принадлежим сейчас вам – потому что смысл всей затеи в том, чтобы вы выговорились. Чтобы вы рассказали нам, о чем вы думаете. Я прошу вас быть предельны откровенными и искренними. В этой комнате вы можете говорить все, что угодно, потому что сам я из Нью-Йорка и оскорбить мои чувства вы не в состоянии. Если же вы попытаетесь скрыть от меня свои истинные взгляды, я не смогу передать своим клиентам то, что творится в умах американцев.

Аарона с ними не было. Он сидел в соседней комнате и смотрел выступление Шрама по телевизору. Или, скорее, слушал его, потому что тот оставался за кадром. На каждого из испытуемых смотрело по камере, которых в комнате было установлено шесть. Их лица отображались на шести телевизорах, выстроившихся аккуратной шеренгой, а под каждым из них располагался компьютерный монитор, на который выводились данные с прототипа СОР, закрепленного на кресле.

Эти данные представлялись в виде графиков, бегущих в разных окошках. Прямо сейчас никакого движения в этих окошках не наблюдалось. Из динамика доносился голос Шрама, объясняющего испытуемым, как надевать браслеты: закатайте рукава, снимите украшения и т. д.

Девушка по имени Тереза – одна из гуртовщиков – вошла в мониторинговую. В руках она держала пачку карточек, по одной на испытуемого. Она уселась за стол, откуда можно было наблюдать за всеми мониторами, и начала раскладывать карточки перед собой.

– Довольно широкий охват получился, учитывая спешку, – пробормотала она.

Перебрав карточки, она выбрала одну и положила ее слева, глядя на левый телемонитор. Этот экран показывал женщину лет пятидесяти – выбеленные волосы уложены в сложную прическу, крупные украшения, блестящая помада, свирепо подведенные брови.

– Классическая ШКК, которых в этом молле полным-полно.

– ШКК?

– Шопящаяся корпоративная конкубина, – пробормотала Тереза. – Хотя в чистой форме они обитают не здесь, а где-нибудь в районе Стэмфорда, Коннектикут. Здесь они скорее правительственные, чем корпоративные. Жены генералов.

– О.

Тереза выложила на стол еще одну карту. Эта относилась к персонажу на втором мониторе – несколько обрюзгшему мужчине за тридцать, лысеющему и немного нервничающему.

– Этот парень – одержимый долгами раб оклада. В чистейшей форме, – сказала она.

– Распространенный тип?

– О да. Одержимых долгами рабов оклада здесь миллионы.

Тереза выбрала третью карту. Третий монитор показывал черную женщину в возрасте, с завязанными узлом седыми волосами, в очках с толстой оправой и опасливым выражением лица.

– Обезьянка с веранды с библией подмышкой.

Номер четыре: еще одна негритянка, под сорок, в форме майора ВВС.

– Черная с кольцевой в первом поколении.

Номер пять, приятная полная белая женщина средних лет с обширной прической, явно пребывавшая в восторге от происходящего и жаждущая оказаться полезной.

– На нынешнем этапе жизни – пергидрольная охотница за купонами. Позже, в зависимости от состояния экономики, она скорее всего разовьется либо в депрессивную коллекционерку пивных банок, либо в среднеамериканскую королеву бижу.

Номер шесть: пожилой белый джентльмен с худым лицом, настороженный и излучающий скепсис.

– Активист на телеподсосе. Вот такие по-настоящему важны. Их миллионы и они голосуют, как оглашенные.

– Сколько у вас таких категория? – спросил Аарон.

– Да полно. Сотни. Но мы не используем все их одновременно, – сказала Тереза. – Мы составляем списки под конкретную работу. Ну например, если нам надо продать спортивную обувь, мы не обращаем внимания на телеподсосов, обезьянок с библиями, обитателей «Виннебаго» или коллекционеров банок. А если мы занимаемся выборами, то можем игнорировать группы, которые особо не голосуют, вроде металлистов из профучилищ или невозмутимых городских землячков.

– Понимаю.

– Кроме того, многие группы сильно перекрываются и статистические данные из-за этого плывут.

– Плывут?

– Ага, их становится трудно интерпретировать, много путаницы. Ну типа, у вас есть четырехсотфунтовые потребители диет-колы. Это эпитет, описывающий их образ жизни. Вы можете рассматривать четырехсотфунтовых потребителей диет-колы как самостоятельную группу. А можете сузить фокус, выбирая тех из них, у которых отсутствуют ценные профессиональные навыки. В этом случае у вас получается новая группа – четырехсотфунтовые экономические трупы, потребляющие диет-колу.

– И что это дает?

– Ну, скажем, вы собираетесь запустить новую диетическую систему с прицелом на нищебродов. Вы намерены продавать ее только одиноким безработным жиробасам. Вы составляете бизнес-стратегию, главная идея которой заключается в том, что избавление от лишнего веса повышает шансы на получение работы. Затем вы сосредотачиваетесь исключительно на четырехсотфунтовых экономических трупах и стараетесь работать только с ними.

По мере того, как участники фокус-группы застегивали браслеты на запястьях, компьютерные мониторы оживали. В окошках, прежде пустых и бесцветных, возникали яркие, быстро меняющиеся графики. Сенсоры браслетов считывали различные телесные показатели и отправляли полученные данные по кабелям на прототипы; здесь аналоговый сигнал преобразовывался в цифровой и передавался на компьютеры в комнате Аарона.

Аарон потратил почти весь последний месяц на написание программ под операционную систему «Каликс». Эти программы анализировали поступающие данные и отображали их в виде графиков, чтобы Огл или кто угодно еще мог взглянуть на экран и получить полное представление о том, что в данный конкретный момент чувствует объект исследований.

Несколько раз Аарона подмывало спросить, зачем вообще им понадобились столь оперативные средства анализа. Он не мог понять, что именно они им давали. Однако каждый раз он вспоминал фразу, произнесенную Оглом во время их встречи в Окленде:

– Вы не способны понять все. Понять все могу только я, Кир Резерфорд Огл.

Голос Шейна Шрама продолжал гудеть в колонках. Встречая этих людей у лифтов, он был энергичен и обаятелен. Теперь, когда они оказались прикованы к креслам, он вернулся к своему циничному нью-йоркскому тону. Каждое слово он произносил как будто по обязанности, с выражением усталости и словно намекая, что любому, если он не совсем уж дурак, все и так должно быть понятно. Слушая его достаточно долго, вам начинало казаться, что он делится с вами какими-то тайными знаниями, недоступными массам.

– Так вот, темой нашего сегодняшнего маленького сборища является волшебный мир политики.

Шестеро на на телеэкранах кивнули и подмигнули с пониманием. Говоря о политике в таком тоне, можно найти понимание практически у кого угодно.

– Поскольку нам не удалось привести сюда ни одного политика, мы покажем вам несколько роликов про них. Все, что от вас требуется – это просмотреть эту подборку, которая длится около четверти часа – а потом мы сядем и потолкуем о ней.

В коридоре за дверями комнаты с мониторами Аарон услышал шаркающий звук. Затем раздался громкий металлических дребезг. Потом опять шарканье. И опять дребезг.

– Я нажимаю кнопку, на которой вроде бы написано «Пуск», – произнес Шрам, тыкая в кнопку на видеомагнитофоне, – но при этом она ничего не запускает. Еще одно чудесное творение наших трусливых косоглазых друзей.

На всех шести мониторах – энергичное движение и цветовые всплески. Острота о японцах произвела самый сильный эмоциональный отклик за все время разговора.

Единственной проблемой являлся перевод поступающих по проводам физических данных в информацию об эмоциональном состоянии объектов. Это по-прежнему оставалось за рамками строгой науки. Засвидетельствовав живую реакцию на мониторах, Аарон перевел взгляд на телеэкраны, пытаясь прочесть выражение лиц.

В целом все испытуемые сейчас улыбались. Однако в большинстве своем делали это не слишком искренне. Они понимали, что Шрам отпустил расистскую реплику в адрес японцев; им вроде как следовало посмеяться над ней, но никому из них она смешной не показалась. Они симулировали веселье.

Однако Аарон по-прежнему не знал, что они на самом деле думают. Вызвала ли эта демонстрация расизма ярость в них? Почувствовали ли они унижение при упоминании экономических успехах Японии?

– А, чему ж удивляться, – сказал Шрам. – Кассеты-то в машинке и нет. Должно быть, моя секретарша ее вытащила. Долбанная сучка.

Мониторы опять вспыхнули. Теперь на всех лицах читались шок и тревога. На данные на мониторах показывали, что внутренне все отреагировали по-разному – в частности, реакции мужчин и женщин различались кардинально.

Шрам покинул комнату, оставив испытуемых наедине друг с другом.

И снова Аарон услышал шарканье и бряканье из коридора, и на сей раз высунул голову в дверь. Это был уборщик, опорожняющие металлические мусорные корзины в бак на колесах. Уборщик напоминал ярмарочного урода – он подволакивал ногу, весь сгорбившись – и что-то сильно не так было у него с лицом.

– Иисусе, – пробормотал Аарон себе под нос.

Уборщик повернулся на голос. Он определенно был жертвой огня. Кожа у него была грубой, стянутой в жгуты и пористой, как пицца. Шея отсутствовала как таковая – подбородок соединялся непосредственно с грудью длинным лоскутом кожи.