ГЛАВА 44: РУБИ

Правда — это все, что осталось.

Она была заперта так долго, что я едва знаю, как её вытащить. Но я это сделаю. Я не буду причиной того, что кто-то еще умрет.

— Мне нужно вам рассказать, — говорю я. — Мне нужно рассказать вам сейчас, пока остров не забрал кого-то еще.

Чарли и Анна жмутся к одному из Звездных Камней. Она плачет беззвучно, с такой душераздирающей скорбью, что кажется, будто из ваших глаз вытекает частичка вашей души. Эллиот падает рядом с ними, ободранные костяшки пальцев покрывают землю красными брызгами.

Я сжимаю руками колени. Мои ногти впиваются в кожу. Я нажимаю сильнее.

— Я… — мое горло сжимается. Я не знаю, почему её так трудно вытащить. В этой правде нет ничего, кроме четырех маленьких слов. — Я убила свою сестру.

— Что это значит? — спрашивает Эллиот, как будто слово «убит» — это нечто текучее. Как будто сегодня это может означать «потерянный» или «раненый», а может быть, даже «любимый».

— Это значит, что она умирала, — кисло говорю я. — Это значит, что она была так близко к краю смерти, что могла видеть саму Смерть.

Эллиот тянется ко мне, но я вздрагиваю, и его рука оказывается у него на коленях.

— Это не твоя вина.

— Нет, это был рак. Но был еще один день, Боже, это был идеальный день. Небо выглядело так, словно его нарисовали, а воздух был солоновато-хрустящим, как бывает после бури. Специально для Сейди, чтобы она отправилась в такой прекрасный день. — Они пялятся на меня, я чувствую это, словно миллионы муравьев ползают по моей коже, но сосредотачиваюсь на своих руках, обхвативших колени. — Сейди кашляла кровью, что, возможно, было единственной яркой чертой в ней в тот момент. Она попросила…

Мои губы морщатся от правды. Лимоны к лимонаду Сейди. Однажды она сказала мне, что немного кислого делает сахар особенно сладким, и именно поэтому Сейди была любимой близняшкой всех, даже моей. Я смотрю на свои колени, на полумесяц вмятин, взбирающихся по моей коже.

— Ну, вы должны знать, что я никогда не отказывала сестре. Никогда.

— О, Руби, — голос Анны приглушен рукой, прижатой к губам.

— Она умоляла меня. Это была самая ужасная вещь в мире — то, как ее глаза смотрели на меня, когда она просила. — Мои слова мокрые. Они плещутся в моем мозгу, прежде чем я их выливаю. — Я сказала «нет». Сначала сказала «нет», и это было правдой. Клянусь, я не шутила. Но потом она посмотрела на меня и сказала: — «Это больно.» Я бы не смогла…

Я вытираю щеки, хотя в этом нет никакого смысла. Это не останавливает слез.

— Я не могла позволить ей страдать. Мы все знали, что она скоро уйдет. У нее было несколько дней, может быть, неделя. Но ей никогда не было так больно.

— Так это ты…

— Да, — говорю я, прерывая Эллиота прежде, чем он успевает произнести хоть слово. Когда я это говорю, это звучит как крик стервятников, а из его уст это прозвучало бы еще хуже. Я до сих пор помню, что он сказал той ночью на поляне, когда его пальцы сжали мои.

— Разве имеет значение, почему кто-то убивает другого?

Я должна была бы чувствовать себя еще хуже, когда моя тайна раскрыта, но я оцепенела. Вот в чем дело: истина не бывает острой или режущей. Это не противоположность комфорту. Все дело в его отсутствии.

Чарли толкает меня локтем.

— Это не меняет того, как я вижу тебя. Ты все еще моя лучшая подруга.

— Чарльз Ким…

— Нет, Анна Банана, ты моя платоническая родственная душа. Так что Руби может быть моей лучшей подругой.

Я улыбаюсь ему, потом перевожу взгляд на Анну. Она смотрит на меня глазами полными слез с выражением, которое я не могу расшифровать.

— Пошли, — говорит она, хватая фонарик и таща меня в глубь пещеры. Это достаточно далеко и достаточно темно, чтобы я не могла видеть тело Гейба, и за это я благодарна. Мы прижимаемся к дальней стене, где тонкие камни сливаются так плотно, что невозможно сказать, идет ли время в процессе соединения или разделения камней.

— Помнишь, ты спросила меня, какая я сестра? — Я смотрю Анне в глаза и говорю: — Я та, у кого внутри зло.

Континенты сдвигаются, и звезды гаснут, когда девушка удерживает мой взгляд.

— Руби, — наконец, говорит она, двигаясь ко мне, как будто я испуганная лошадь. Она обхватывает меня руками. Я напряжена и неподвижна, прямая линия шока и надежды, когда Анна сжимает свою хватку. — Я думаю, что ты та сестра, которая слишком много заботилась, — говорит она, и я ломаюсь. Спина сгибается. Голова падает ей на плечо.

— Мне очень жаль, что твоя сестра заболела. Мне жаль, что тебе пришлось смотреть, как она умирает. Мне очень жаль, что она попросила тебя об этом. Мне жаль, что тебе пришлось сделать такой трудный выбор, и мне жаль, что ты ненавидишь себя за это. — Анна отстраняется, но не отпускает меня. — Не надо ненавидеть себя, Руби. Я не испытываю к тебе ненависти.

— Даже после всего этого?

— Ты мой друг, — отвечает Анна, как будто этого достаточно. Я не знаю, как сказать то, что хочу сказать, поэтому обнимаю ее еще крепче.

После этого я провожу пальцами по оплавленной каменной стене, прослеживая ее вмятины и выступы. Это похоже на мозаику.

— Как ты узнала об этом? — спрашиваю я.

Анна моргает, глядя на стену, как будто только сейчас заметила коллаж из камней.

— А я и не знала. Но все самое лучшее обнаруживается тогда, когда ты вовсе не пытаешься его обнаружить.

Анна улыбается, и я чувствую, что девушка говорит не только об этом уединенном месте в этой волшебной пещере. Она говорит о своих руках, которые держат меня, когда я разбиваюсь на куски. Она говорит о чувстве приключений Чарли и кулинарных навыках Гейба. Она говорит о бесконечном знании Эллиота, о его доверии к своим секретам, о его губах на моих губах.

Она говорит о поисках зарытых сокровищ и натыкается на дружбу. И даже если мы найдем сокровище, я знаю, что это будет не так, ведра вины и отчаяния выплеснулись наружу. Надежда и счастье нахлынули на меня.

Так что, может быть, я и не пустая, даже немного.

Мы с Анной сидим на земле, прислонившись спиной к холодному камню. Я рассказываю ей историю о двенадцатилетней Сейди, которая высосала яд из моих вен, когда меня укусила змея.

— Она могла быть дерзкой и высокомерной, и некоторые люди думали, что она дикая, но сестра бы сдернула Луну, чтобы осветить мне путь ночью.

— Ты думаешь, она следит за тобой?

Я часто представляла себе, как смерть меняет наши роли. Она была невидимой тенью для моей плоти и крови. Я шептала ей по ночам, притворяясь, что нас разделяет темная завеса, которая исчезала и открывала ее лицо, когда небо взрывалось солнечным светом.

— Раньше я думала, что она не сможет уйти от меня, а не наоборот, — говорю я. — Но держу пари, что у нее есть свое собственное приключение.

— Нет, — шепчет Анна, кладя голову мне на плечо. — Я думаю, она здесь. Я думаю, что это ее приключение.

В нескольких футах от меня раздаются шаркающие шаги. Вот тогда-то я и замечаю его. Волосы темные, как ночь в этой тусклой пещере. Губы сжаты, чтобы крепко удержать его мысли. Я думаю о том, что произойдет, когда он заговорит

Разве имеет значение, почему кто-то убивает кого-то другого?

— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорю я.

Эллиот выглядит удивленным. Он бросает взгляд на Анну, которая поднимается на ноги.

— Мне нужно проверить Чарли, — говорит она, оставляя меня с Эллиотом и словами, которые он сказал той ночью в лесу.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — повторяю я.

Он подходит ближе.

— Я искренне надеюсь, что нет.

— Ты думаешь, что не имеет значения, почему кто-то убивает.

— Нет, — говорит он, продолжая двигаться ко мне. — Я думаю о той ночи и о том, как хочу, чтобы ты снова поцеловала меня.

Я встаю. Стряхиваю пыль с моих шорт, чтобы хоть как-то занять руки.

— Я думаю, что я такая же, как твоя мать. И я думаю о том, как сильно ты ее ненавидишь.

— Остановись. Сейчас я стараюсь не думать о своей матери. — Его взгляд скользит по моему лицу. — Ты в порядке?

— Я убила свою сестру.

— Я знаю, — говорит Эллиот. Я не помню, как он оказался рядом. Шла ли я к нему или он сам пришел ко мне? — Это было убийство по любви, как гласит легенда. Это была благодарность.

— Ты сказал, что убийство непростительно.

Его пальцы коснулись моих.

— Вот тут-то я и ошибся, Руби. Нет ничего непростительного, пока есть кто-то, кого можно простить.

Я чувствую его слова так же, как чувствую музыку, каждой своей частичкой.

— Так вот чего ты хочешь? — спрашиваю я. — Чтобы простить меня?

— Я уже это сделал. — Он подходит ближе. — Я хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Я хочу, чтобы ты поняла, что ты не монстр.

Эллиот кривит бровь. Я даже не знала, что он может это сделать, но это так прекрасно, самодовольный Эллиот, что я не могу представить его лицо в каком-либо другом выражении.

— Поцелуй меня, Руби.

— Если ты хочешь поцелуя, то почему бы тебе просто не поцеловаться…

Он прижимает свои губы к моим. Моя кожа поет, когда его пальцы обхватывают мое лицо, когда его рука проводит по моему позвоночнику. Он ведет меня назад, пока моя спина не упирается в камень. Когда мы вот так целуемся, я думаю, что, может быть, можно чувствовать слишком много. Быть слишком живой.

«В этом году, ты заживешь, Рубс.»

Эллиот останавливается, чтобы поймать сбежавшую слезу.

— Руби?

— Я почти слышу, как она смеется.

Может быть, Анна права, и Сейди осталась здесь. Может быть, она увидела небеса и сказала: «Не так быстро. Моя сестра еще не закончила учиться и расти, и я хотелы бы быть рядом с ней.»

Может быть, ее призрачные пальцы вложили «Остров Сокровищ» в руку Эллиота в тот день в музее. «Ну вот, Рубс, — сказала бы она. — Ты не можешь получить меня, но ты можешь получить все это.»