— Хорошо. Скажи ещё раз.

— Красивая. Правда, это ты должна выучить сама.

— Выучу.

— Посмотрим, — улыбнулся Андрюс и пошёл прочь.

60

То был первый тёплый весенний день. Андрюс повстречался мне в очереди за хлебом.

— Вчера две страницы прочитала без чьей-либо помощи, — похвасталась я, взяв свой кусочек хлеба.

Андрюс не улыбался.

— Лина… — сказал он и взял меня за руку.

— Что?

— Не здесь.

Мы отошли от очереди. Андрюс молчал. Аккуратно он завёл меня за ближайший дом.

— В чём дело? — спросила я.

Он оглянулся по сторонам.

— Что происходит?

— Они людей перевозят, — прошептал он.

— НКВД?

— Да.

— Куда? — спросила я.

— Ещё не знаю.

Искры, что плясали в его глазах вчера, погасли.

— А почему? И как ты узнал?

— Лина… — сказал он, взяв меня за руку. Лицо у него стало таким, что я аж испугалась.

— Что?

Держа меня за руку, он произнёс:

— Ты в списке.

— В каком списке?

— Тех, кого перевозят. И Йонас, и ваша мама тоже.

— Они знают, что я брала папку? — спросила я.

Он покачал головой.

— А кто тебе сказал?

— Это всё, что мне известно, — произнёс Андрюс. Он опустил глаза и сжал мою ладонь.

Я взглянула на наши руки.

— Андрюс, — медленно сказала я, — а ты в списке?

Посмотрев мне в глаза, он покачал головой.

Я отпустила его руку и побежала между ветхих домов. Мама. Нужно сказать маме.

Куда нас везут? Из-за того, что мы не подписали документы? Кто же ещё в том списке?

— Лина, остынь! — сказала мама. — Успокойся.

— Нас куда-то перевозят. Мне Андрюс сказал, — выдохнула я.

— Может, домой, — предположил Йонас.

— Может, — сказала мама. — А может, в какое-то лучшее место.

— Может, к папе, — добавил Йонас.

— Мама, мы не подписали те документы. Ты не видела, какое у Андрюса было выражение лица, — сказала я.

— А где Андрюс? — спросил Йонас.

— Не знаю, — ответила я. — Его в списке нет.

Мама пошла искать Андрюса и госпожу Римас. Я же принялась наматывать круги по дому.

Доски пола скрипели — папа ходил туда-сюда по комнате.

— Лучше в Швецию, — сказала мама.

— Это невозможно, — объяснил папа. — Их единственный вариант — Германия.

— Костас, мы должны помочь, — сказала мама.

— Мы и помогаем. Они сядут на поезд в Польшу, и оттуда мы организуем им переезд в Германию.

— А документы?

— Готовы.

— Мне было бы спокойнее, если бы они были в Швеции, — сказала мама.

— Не получится. Германия.

— А кто едет в Германию? — крикнула я из столовой.

Стало тихо.

— Лина, я не знала, что ты здесь, — сказала мама, выходя из кухни.

— Я уроки делаю.

— Коллега твоего отца едет в Германию, — ответила мама.

— Вернусь к ужину, — сказал папа и, поцеловав маму в щёку, быстро пошёл к чёрному ходу.

Новость о нашем будущем переезде разгорелась в лагере — так от одной искры вспыхивает керосин. Люди то выбегали, то забегали в дома. Молниеносно распространялись слухи. Версии менялись ежеминутно, одна ужаснее и тревожнее другой. Кто-то утверждал, будто в лагерь привезут ещё энкавэдэшников. Кто-то говорил, что видел группу энкавэдэшников, которые заряжали винтовки. Правду никто не знал. Улюшка открыла дверь домика, о чём-то поговорила с Йонасом и быстро вышла.

— Она маму ищет, — сказал Йонас.

— Она что-то знает? — спросила я.

В дом забежала госпожа Грибас:

— Где ваша мама?

— Пошла искать Андрюса и госпожу Римас, — ответила я.

— Госпожа Римас у нас. Приводите маму к господину Сталасу.

Мы ждали. Я не знала, что делать. Паковать чемодан? Мы сейчас уезжаем? Или, быть может, Йонас прав? Может, мы едем домой? Но ведь мы не подписали. У меня перед глазами так и стояло тревожное выражение лица Андрюса, когда тот говорил, что мы в списке. Как он узнал, что в нём есть наши имена? И откуда знал, что его имени там нет?

Мама вернулась. В доме Лысого было не протолкнуться. Говорили всё громче и громче.

— Тише, — сказал мужчина, что накручивал часы. — Прошу всех сесть. Давайте послушаем Елену.

— Это правда, — начала она. — Существует список людей, которых будут перевозить.

— А откуда Андрюс узнал? — спросил Йонас.

— Госпожа Арвидас получила некую информацию. — Мама отвела взгляд. — Не знаю, как именно. Я в списке, и мои дети тоже. Госпожа Римас в списке. Госпожа Грибас, вы не в списке. Это всё, что мне известно.

Люди тут же принялись спрашивать: «А я?», «А мы?»

— Успокойтесь. Она уже сказала всё, что знает, — остановил их Лысый.

— Интересно, — произнёс господин с часами. — Госпожа Грибас не в списке. А она не подписала. Значит, речь идёт не о тех, кто не подписал.

— Ну пожалуйста, — умоляла госпожа Грибас, — не оставляйте меня здесь одну!

— Хватит разглагольствовать. Мы ведь ещё не знаем, что происходит, — сказал Лысый.

Я пыталась увидеть закономерность. Как нас отбирали для будущей перевозки? Но не видела. Психология сталинского террора, похоже, состояла в том, что никто не знал, чего ожидать дальше.

— Нужно быть готовыми, — сказал господин Лукас, накручивая часы. — Вспомните, как мы ехали сюда. А у нас сейчас и близко нет той силы. Раз уж придётся куда-то переезжать, то нужно подготовиться.

— Вы же не думаете, что нас снова загонят в те вагоны? — испуганно проговорила госпожа Римас.

Люди вскрикнули.

Как мы можем подготовиться? Еды ни у кого нет. Мы недоедали, ослабли. Продали и обменяли почти все ценные вещи.

— Раз уж это правда, и я не еду, то я подпишу, — заявила госпожа Грибас.

— Нет! Так нельзя! — сказала я.

— Перестаньте, — обратилась к ней госпожа Римас. — Попытайтесь рассуждать здраво.

— Я рассуждаю очень даже здраво, — сказала госпожа Грибас, глотая слёзы. — Если вы с Еленой уедете, я здесь буду практически одна. А если подпишу, то мне позволят учить детей в лагере. Хоть русский у меня и слабоват, но учить я могу. А когда останусь одна, мне понадобится возможность ходить в село. Туда меня отпустят только если я подпишу документы. Так я смогу писать вам письма. Вот как следует поступить.

— Давайте пока не принимать никаких решений, — сказала мама, поглаживая госпожу Грибас по рукам.

— Может, там какая-то ошибка, — добавила госпожа Римас.

Мама опустила глаза и зажмурилась.

61

Андрюс пришёл к нашему дому поздно вечером и разговаривал с мамой на улице.

— Андрюс хочет с тобой поговорить, — сказала мама.

Улюшка заговорила по-русски. Мама кивнула ей.

Я вышла. У дома, спрятав руки в карманы, стоял Андрюс.

— Привет. — Он ковырял землю носком ботинка.

— Привет.

Я бросила взгляд над домами. Ветер шевелил мои волосы.

— Теплеет, — наконец-то проговорила я.

— Да, — ответил Андрюс, взглянув на небо. — Идём прогуляемся.

Снег растаял, земля подсохла. Мы молчали, пока не приблизились к дому Лысого.

— Ты знаешь, куда нас повезут? — спросила я.

— Наверное, в другой лагерь. Кое-кто из энкавэдэшников, кажется, тоже едет. Они собирают вещи.

— Я всё думаю о папе и о том, что о нём было написано в той папке.

— Лина, я узнал, что значит то слово, — сказал Андрюс.

Я остановилась в ожидании ответа.

Он ласково отбросил волосы от моих глаз.

— «Соучастие», — объяснил он.

— Соучастие?

— Наверное, это значит, что он помогал кому-то, кто был в опасности, — сказал Андрюс.

— Разумеется, он так поступал. Но ты ведь не думаешь, что он совершил какое-то преступление, не так ли?

— Нет, конечно! Мы не преступники, — сказал он. — Ну, может, разве что ты — воруешь дрова, ручки, документы. — Он взглянул на меня, сдерживая улыбку.

— О, тебе следовало сказать: помидоры, шоколад, водку…

— Ага, и кто его знает, что ещё, — продолжил Андрюс.

Он взял мою руку и поцеловал её.

Мы шли, держась за руки, и молчали. Я замедлила шаг.

— Андрюс, мне… страшно.

Он остановился и взглянул на меня.

— Нет. Не бойся. Не давай им ничего, Лина, даже свой страх.

— Я не могу иначе. Я ещё даже к этому лагерю не привыкла. Я соскучилась по дому, по отцу, по школе, двоюродной сестре… — Я начала задыхаться.

— Тихо, — ласково сказал Андрюс и прижал меня к груди. — Следи за тем, с кем и о чём говоришь. Не теряй самообладания, ладно? — прошептал он.

Андрюс крепче сжал меня в объятиях.

— Я не хочу уезжать, — сказала я.

Мы стояли молча какое-то время.

Как я здесь оказалась? Как оказалась в объятиях почти незнакомого парня, которого уже не хочу потерять? Интересно, что бы я думала об Андрюсе в Литве? Понравился ли бы он мне? А я ему?

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — едва слышно прошептал он.

Я зажмурилась.

— Андрюс, нам нужно домой.

— Понимаю, — сказал он. — Идём.

Он взял меня за руку, и мы пошли обратно.

— Я буду тебе писать. Буду присылать письма в село.

Он кивнул.

Мы вернулись к нашей лачуге.

— Подожди, — сказала я.

Я вошла внутрь, забрала все свои рисунки, даже на маленьких бумажках, из-под подкладки чемодана, а также вырвала листы из блокнота, вышла из дома и отдала их Андрюсу. Портрет его матери с разбитым лицом выскользнул и полетел на землю. Оттуда на нас смотрели её заплаканные глаза.

— Что ты делаешь? — спросил он, быстро подобрав рисунок.

— Спрячь их. Береги их для меня, — сказала я, положив руки на кипу рисунков. — Я не знаю, куда нас повезут. Не хочу, чтобы их уничтожили. Здесь столько меня, столько всех нас… Найдешь для них безопасное место?

Он кивнул.

— У меня под койкой доска в полу снимается. Там я прятал «Домби и сына». Лина… — медленно произнёс он, глядя на рисунки. — Рисуй, не останавливайся. Моя мама говорит, в мире не знают, что с нами делает Советский Союз. Никто не в курсе, чем пожертвовали наши родители. Если бы в других странах об этом знали, то помогли бы.

— Я буду рисовать, — пообещала я. — И всё записывать. Поэтому ты для меня их береги. Спрячь.

Он кивнул.

— Только обещай быть осторожной. Не дури там: папки не воруй и под поезда не бросайся.

Мы взглянули друг на друга.

— Ну и книжек без меня не кури, ладно? — добавил Андрюс.

Я улыбнулась.

— Не буду. Как думаешь, сколько у нас времени?

— Не знаю. Это может случиться в любой день.

Я приподнялась на носочки и поцеловала его.

— Красивая, — прошептал он мне на ухо, прикоснувшись носом к щеке. — Уже знаешь, что это значит?

Он поцеловал меня в шею.

— Ещё нет, — ответила я и закрыла глаза.