В то утро мы начали с Майями, и я невольно вспомнил последний раз, когда мы были здесь. Эддисон тогда очаровала толпу своим разговорным испанским. После Майями мы полетели в Кливленд, потом в Чикаго, Даллас, и наконец в Лос-Анджелес. Уже после полуночи мы просто ввалились в самолет «Каллаган Корпорэйшн» и полетели обратно в Вирджинию.

Советники отца растянулись в креслах в главном салоне, а мы с папой жили в одной спальне. Было более чем просто странно находится в одной постели с моим отцом, но в то же время я знал, что если все пойдет по плану, то наше тесное общение скоро резко изменится.

Я просто взбивал подушку, возможно, в сотый раз, когда голос папы заставил меня подпрыгнуть.

– Хочешь поговорить об этом?

Я посмотрел на него через плечо.

– О кампании?

Он повернул голову и, нахмурившись, посмотрел на меня.

– Не строй из себя дурака.

– И не думал, просто решил, что ты имел ввиду именно это.

– Хорошо тогда, я упрощу – давай поговорим о том, что произошло с Эддисон.

Я застонал.

– Да ладно, пап. После последних двадцати часов, она – последнее, о чем я хочу говорить.

– Думаю, нам нужно о ней поговорить.

Я принял сидячее положение.

– Ладно, давай поговорим об Эддисон.

Развернувшись, папа положил руки под голову.

– Берни сказал мне, что ей пришлось выйти из гонки из-за своих чувств к тебе.

– Да.

– Ты играл с ней?

– Почему это автоматически моя вина?

– А почему нет?

– Черт возьми, отец, не преувеличивай.

– Прости, но это правда. Это было правдой с тех пор, как ты вышел из неловкого подросткового периода и девушки стали сами запрыгивать на тебя, – папа с любопытством глянул на меня. – Если бы Торн поступал так же, мы с мамой подумали бы, что как-то не так вас воспитали.

– О, да, идеальный Торн, – пробормотал я.

Папа нахмурился.

– Вот оно что? У тебя проблемы с женщинами, потому что ты думаешь, что мы любим твоего брата больше, чем тебя?

Я рассмеялся.

– Нет, все совсем не так.

– Я очень надеюсь на это. Больше всех на свете я надеюсь, что ты знаешь, как сильно мы с мамой любим тебя. Мы любим всех наших детей в равной степени.

– Я знаю, папа. Поверь мне. Речь идет никак не о вас, когда дело доходит до моего отношения к женщинам. Просто я такой есть.

– Но ты не должен быть таким, сын. Ты можешь измениться.

– В том-то и дело, что я изменился, – я тяжело сглотнул. – Я признался ей в любви, папа.

Отец открыл рот и, чтобы вернуть самообладание, ему понадобилось несколько секунд.

– Правда?

– Да.

– И не было никакого подтекста?

Я в раздражении поднял руки.

– Иисус, почему никто мне не верит?

– Прости, просто... ты удивил меня.

– Поверь, я сам себя удивил, но это правда. Я люблю ее.

Лицо папы посветлело.

– Это же чудесно, Баррет. Я так горжусь тобой.

– По крайней мере, ты видишь, что я искренен.

– Эддисон не поверила тебе?

Яростно покачав головой, я ответил.

– Даже когда я сказал, что было у меня на сердце, Эддисон не смогла мне поверить.

– Почему?

– Она сказала, что после всех месяцев вместе, она не знает, что – настоящее, а что – подделка.

– О, сын, мне так жаль.

Я рвано выдохнул.

– Я никогда представить не мог, что признаюсь женщине в любви, и чертовски уверен, что никогда не пойму, почему она не поверила мне.

Папа похлопал меня по ноге.

– Ты должен заставить ее поверить тебе.

– Как, черт возьми, ты себе это представляешь?

– Борись за нее. Покажи, что ты на самом деле чувствуешь. Заставь ее поверить без капли сомнения, что ты любишь ее.

Когда я посмотрел на решительное лицо отца, понял, что он был прав. И хотя у меня не было ни малейшего представления, как это сделать, я должен был изо всех сил бороться, чтобы заставить Эддисон увидеть, что она является для меня единственной женщиной. Я должен развернуть собственную кампанию – по завоеванию сердца Эддисон.