Глава шестая

Трудно поверить, как быстро проходит год. Недавно ещё было лето, и можно было лежать на мягком лугу, и вот уже холодный ветер с севера выдул летнее тепло, всю неделю шёл дождь, земля размякла, дороги стали непроходимыми, а небо висело так низко, что можно почти до него дотянуться... А потом пошёл снег, ударили морозы, Кама замёрзла, жители Орла пробивали лунки во льду и ловили рыбу. Белую землю окутала тишина.

У охотников началась горячая пора — на санях, на снегоступах и на оленьих упряжках они охотились на рысь и куницу, горностая и соболя, норку и лис. Богатство стекалось в дом Строгановых со всех сторон.

Казаки скучали. Прийти на Пермскую землю, чтобы дремать и время от времени играться с доступными девками? Разве Строгановы не обещали богатую добычу в стране под названием Мангазея? Они пришли, чтобы завоевать её — или, как сказал царь, для защиты христианства от языческого царя Кучума по другую сторону скалистых гор Урала. Они мечтали о золоте и драгоценных камнях, а что получили? Лишь, мягко говоря, до тошноты скучную службу, иногда верховые забавы, драки с местными из-за всяких пустяков и, конечно же, из-за женщин. Да, и ещё проклятая муштра Ермака, новшество, которое казаки переносили с молчаливым удивлением.

Всё началось с того, что в войске изменился порядок. Частная армия Строгановых теперь насчитывала восемьсот сорок человек, которые Ермак разделил на конные отряды, каждым отрядом командовал гетман. У них в подчинении находились есаулы, потом сотники и полусотники... Вернулся старый казацкий порядок, давно забытый за давностью лет. Атаманом, гетманом над всеми гетманами, был Ермак Тимофеевич, его заместителем — Иван Мушков, в этом ничего не изменилось.

Новой стала только должность ординарца Ермака, который должен передавать приказы гетманам и есаулам, всё знать и во время боя на самой быстрой лошади поддерживать связь между разными подразделениями и атаманом.

Ермак назначил на эту важную должность молодого Бориса Степановича. У Мушкова глаза на лоб полезли, когда Ермак поздравил и обнял Марину.

Ей уже было больше шестнадцати, но она ещё не походила на женщину. Груди едва наметились, правда, бедра округлились, стройные ноги в казачьих сапогах торчали, как розы в вазе... Мушков стал таким поэтичным, когда посмотрел на Марину!

Её облик потерял детскую округлость и обрёл красоту упрямой, своеобразной личности с весёлыми голубыми глазами, мягкой линией губ и двумя ямочками на щеках, когда она улыбалась. Тогда обнажались белые зубы, язык быстро, по-змеиному, облизывал губы, и Мушков снова предавался мечтам о том, как будет целовать эти губы. «Я прилипну к ним, как муха к клею, — думал он. — Я никогда не оторвусь от этих губ, задохнусь от её поцелуя. Святой Андрей, когда я, наконец, её получу, моё сердце остановится».

Когда Ермак обнял Марину, Мушкова объял ужас. «Если он не совсем уж бесчувственный чурбан, то заметит, что Борис — девушка, — пронзила его жуткая мысль. — Он прижал её к себе и должен почувствовать её грудь! Какой мужчина этого не заметит, а тем более Ермак!»

Но ничего не произошло. Ермак отпустил Бориса, а затем новые гетманы, есаулы и сотники собрались, чтобы также поздравить «малого», как они его называли. Какой успех! Год назад он был добычей Мушкова и каждый день получал пинки, как часть обучения. Никто не умел ездить верхом, как Борис, даже лошадь Ермака он приручил как ягнёнка.

— Ты знаешь, насколько близко ты была от смерти? — хриплым от пережитого ужаса голосом спросил Мушков, когда остался наедине с Мариной. — Если бы Ермак узнал, что ты девушка...

— Что бы ты тогда сделал? — спросила она, упёршись руками в бока. Папаха была надета набекрень, белокурые волосы слегка отросли, что придавало её лицу благочестивую мягкость, перед которой Мушков мог бы встать на колени.

— Ничего! Что я мог бы сделать?

— Убить Ермака! — Она улыбнулась. — Тебе всё надо подсказывать?

— Ты с ума сошла! — стал заикаться Мушков. — Мариночка, ты обезумела. Это совершенно невозможно...

— Если любишь, нет ничего невозможного.

— Ты бы умерла ради меня, если бы со мной что-нибудь случилось? — спросил Мушков. Его дыхание стало напряжённым.

— Сразу же. Не раздумывая! Если кто-то убьёт тебя, я убью его.

— Значит, ты меня любишь?

— Ты же знаешь.

— Не знаю, — крикнул Мушков, схватившись за голову. — Я даже не могу до тебя дотронуться!

— Знаешь... — сказала Марина и отвернулась. Кокетливо вскинув голову, она пошла, покачивая бёдрами, отчего кровь ударила Мушкову в голову и в другие части тела.

— Ты всё-таки станешь нормальным человеком, — бросила она через плечо. — Подумай, как скрывать нашу любовь и дальше! Ты же не можешь лечь в кровать с ординарцем Ермака! Ермак Тимофеевич тут же опустит тебя в реку в мешке с песком...

Мушков уставился на неё — безмолвно и с открытым ртом.

Пришла весна 1581 года, зацвели деревья, талая вода ещё стояла на полях, потому что в глубине, под размякшей почвой, мороз ещё цеплялся за землю. Жители Орла ловили на Каме рыбу, а Строгановы вели ежегодный подсчёт нажитого за зиму богатства...

И всё, больше не происходило ничего.

Никаких новостей о чудесной стране Мангазеи, ничего нового о военном походе, ничего о богатстве для казаков. Войско, теперь уже из тысячи человек, подготовленное, хорошо обученное, дисциплинированное — после того как Ермаку ещё четыре раза отправил преступников в реку и один раз закопал казака живьём за то, что тот убил товарища, — это войско ждало приказа.

Марине, как ординарцу, приходилось оглашать приговоры от имени Ермака. Каждый раз после исполнения этой ужасной обязанности она плакала, и тогда на Мушкова, который был совершенно не при чем, обрушивались удары, и он сносил их молча, зная, что она должна выбить из себя боль. Кого она могла бить кроме него? Он принадлежал ей, её горе было и его горем.

Потом Марина бежала в строгановский кремль, находила отца и плакала на его плече. Мудрый Люпин, терпеливое отцовское сердце, брал её под руку, отводил в строгановскую церковь, ставил свечу и просил священника отпустить грехи молодому казаку и благословить его.

— Так не может продолжаться, — сказал Ермак Максиму и Никите Строгановым, когда настал май.

Их дядя Семён ушёл в монастырь и там умер.

Это была традиция Строгановых: в конце жизни, а они всегда чувствовали его приближение, они оставляли богатство и селились в монастырской келье, чтобы в смирении быть ближе к Богу, когда он их призовёт. Так сделал и Аника Строганов, очень умный человек, превративший простую купеческую семью в семью государственного значения. Почувствовав приближение смерти, он ушёл в монастырь близ Сольвычегодска и в монашестве принял имя Иосиф.

— Так не может продолжаться, Ермак Тимофеевич, — ответил Никита Строганов. Он руководил военными делами семьи; Максим больше интересовался торговлей. — Ты совершенно прав, но подумай: даже царь не осмеливался на завоевание Сибири и на войну с армией Кучума.

— Царь — старый болтун, — гордо воскликнул Ермак. — Пусть тешится со своими бабами, а Сибирь предоставит нам.

— Но сила нашего войска...

Ермак прервал Никиту:

— Бесстрашный человек стоит больше ста трусов! У нас тысяча человек — у Кучума есть сто тысяч воинов?

— Давай посмотрим. — Никита Строганов подошёл к широкому столу. Нарисованная на огромном пергаменте большая карта покрывала столешницу: Пермская земля со всеми реками и холмами, горами и озёрами, поселениями и укреплениями, дорогами и болотами.

— Кое-что нас беспокоит, Ермак, — сказал Максим Строганов, до сих пор молчавший.

— Беспокоит? С тысячей казаков?

— Здесь... — Никита Строганов ткнул пальцем в огромную карту. — Реки Сильва и Чусовая. На их берегах расположены хорошие поселения, земля, которую мы сделали пахотной, богатые угодья для охоты на пушного зверя. Уже четыре дня там горят девять деревень! Примерно семьсот вогулов и остяков под предводительством мурзы Бегули напали и разграбили эти поселения.

— Кто такой мурза Бегули? — тихо спросил Ермак.

— Местный князь, который до сих пор вёл себя спокойно. А теперь он пошёл против нас, больше не признаёт царя и нападает на поселения.

— Они сами напросились! — сказал Ермак и широко улыбнулся. — Казаки покажут, на что способны!

— На это я и рассчитываю. — Никита положил руки на карту, так что кончики пальцев указывали на Урал. — Если ты победишь, Ермак, путь в Сибирь для тебя открыт...

22 июля ярко светило солнце. Земля блестела, как отполированная, но от копыт в небо поднимались клубы пыли, когда по ней проскакала тысяча казаков — впереди казаки с вымпелами на пиках, за ними горнисты, а потом колышущаяся масса всадников. Казалось, будто сама земля отправилась в путь и каждая пылинка приняла новый образ — сердце останавливалось при виде столь мощной и крепкой силы.

На ровной степной местности невысокие, узкоглазые остяки и вогулы встретились с казаками Ермака, которые не могли скрыть радости, что снова идут в бой.

Они стояли напротив, две маленькие армии, намеренные уничтожить друг друга.

Мурза Бегули, как и Ермак, находившийся во главе своего войска, прикрыл ладонью глаза от солнца. Прежде он никогда не видел казаков. Для него это были обычные верховые крестьяне, только вооружённые, частная армия Строгановых, которую он много раз побеждал.

— Мы сомнём их! — крикнул мурза. — Вперёд!

В тот же миг Ермак крикнул, нахмурив брови:

— Растянуться цепью! Горнисты, трубите атаку! — Он поднялся в стременах и поднял вверх кулак. — Борис, скачи до третьей и четвёртой сотни! Атакуем с флангов! Казаки, вперёд!

Резкий крик разорвал солнечный день. Остяки и вогулы ответили звонким воем. Марина развернула лошадь и тут же заметила, что Мушков потерял самообладание. От страха за Марину он, казалось, забыл всё, чему научился за долгие годы казачества. Вместо того, чтобы остаться с Ермаком, поскакавшим вперёд, он последовал за Мариной.