Впервые в жизни писать стало легко. Это оказалось весело. Я мог писать весь день напролет, а потом всю ночь кутить. Я думал, что достиг нирваны. – Себастьян замолчал, казалось, минула вечность, прежде чем он заговорил вновь.

– Эта нирвана длилась года три-четыре. А затем моя жизнь начала рушиться.

Теперь Дейзи поняла, о чем он говорил в тот день в летнем домике – кокаин был его слабостью. Такой же, как для ее отца – бренди. Воспоминания о ранимой тринадцатилетней девочке, которую постигло горькое разочарование, оказалось достаточно, чтобы не дать ей разжалобиться, так что Дейзи повернулась к нему спиной. Она направилась к выходу, но успела лишь взяться за ручку двери.

– Не уходи. – Голос Себастьяна раздался прямо у нее за спиной, он прижал дверь ладонью, не давая открыть ее. – Пожалуйста, Дейзи, не уходи сейчас.

Просто позволь мне досказать то, что я должен.

Но она не хотела позволять. Закусив губу, Дейзи глядела на выкрашенные бело- золотой краской дверные панели. Она не желала слушать, не желала знать об этих вещах, не желала понимать или прощать. Она хотела уйти, и все же, когда Себастьян отнял ладонь от двери, оказалось, что она не в силах заставить себя открыть ее и выйти.

Дейзи стояла так в нерешительности, взявшись за дверную ручку, и слушала продолжение его истории.

– Кокаин стал для меня важнее всего, – продолжил из-за ее спины Себастьян. – Меня перестало волновать качество моих творений, критики принялись рвать меня на куски, но мне было все равно. Я жил расточительно, но доходы стали стремительно падать. И я влез в долги.

Слова сыпались из него, словно он знал, что она вот-вот сбежит, и хотел прежде успеть объясниться.

– Дейзи, однажды ты спросила, почему люди ломают себе жизнь ради таких вещей, но, несмотря на то что это случилось и со мной, я не могу дать тебе ответа. Полагаю, просто наркотики притупляют нравственность. Это единственное объяснение, которое я могу дать.

– Значит, в скандальных газетенках писали правду. – Она повернула к нему лицо, желая использовать сие обстоятельство против него, уязвить Себастьяна его прошлым, но не смогла.

Несмотря ни на что, она все еще любила его и не могла произнести жестокие слова, чтобы его ранить.

– Да, – ответил он. – Безумные гулянки, выпивка, азартные игры – не было порока, которого бы я не вкусил. Почти все, что ты слышала или читала обо мне, – правда. Но кокаин… это было тайной. Об этом не знает никто. Никто, кроме моего друга Сент-Сайреса, английского доктора, живущего в Италии, и нескольких швейцарских монахов.

– Доктора? Так ты пытался вылечиться? – Дейзи еще только задавала этот вопрос, а ей уже захотелось стукнуть себя по голове. Он зависим. Подобно алкоголикам. Он никогда не вылечится.

– Мне пришлось, – признался Себастьян. – Однажды, я принял слишком много, и это едва не убило меня. Когда я очнулся, доктор, за которым посылали, сказал, что если я продолжу принимать кокаин, он погубит меня, и только что будучи на волосок от гибели, я понял, что должен остановиться. Для отвыкания доктор порекомендовал подыскать уединенное местечко в швейцарских Альпах… монастырь, на худой конец. – Себастьян попытался выдавить улыбку. – Я, и в монастыре. Можешь себе представить?

Дейзи чуть было не улыбнулась в ответ, но вовремя одернула себя.

– Продолжай, – закрыв глаза, жестко отрезала она. – Закончи рассказ, чтобы я могла уйти.

– Три года я провел, преодолевая свою зависимость. Я никому никогда об этом не рассказывал, даже Матильде, но твой отец пил, и я подумал, ты имеешь право знать, что и у меня есть подобная слабость.

Усилием воли Дейзи заставила себя взглянуть ему в глаза. И когда сделала это, нежность, что она увидела в них повергла ее в смятение. В душе начала подниматься надежда… глупая, глупая надежда. Она ощутила, как к ней возвращается прежний оптимизм, круша недавно и с таким трудом возведенные барьеры.

– Ты все еще принимаешь наркотики?

– Нет, Дейзи. Я не принимал их три года. Но будет честно признаться, что эта жажда навсегда останется со мной. Когда нечто подобное случается с тобой, обратного пути уже нет. Это как потерять невинность, – тихо проговорил он, легонько проводя кончиками пальцев по ее щеке.

Дейзи напряглась и отпрянула от его прикосновения. Себастьян опустил руку.

– Единожды сделав этот шаг, – продолжил он, – ты меняешься навсегда. Но я клянусь тебе, что никогда больше не прикоснусь к кокаину.

– Не уверена. – Вспомнив об отце, она попыталась погасить в себе надежду, задавить ее прежде, чем она возьмет верх.

– У тебя есть полное право не доверять мне, Дейзи, но я уверен, как ни в чем другом, что больше никогда не стану принимать кокаин. Понимаешь, в тот день в Италии, когда я переборщил с дозой, я понял, что умираю… я чувствовал, как это происходит со мной. – Поежившись, он прижал руку к груди. – Такое чувство, словно две противоборствующие силы тянут меня в разные стороны, одна вверх, другая вниз.

– Рай и ад?

– Мне показалось, что так. Я знал, не спрашивай, откуда, но знал, что мне полагается выбрать, какой из них уступить. Но я отказывался выбирать. Я сражался, Дейзи, сражался изо всех сил за жизнь, но когда очнулся, уже не мог вспомнить почему.

Оказалось, что без кокаина я больше не могу писать. Я старался, но всякий раз, лишь стоило сесть за печатную машинку, потребность в наркотике мучила меня столь невыносимо, что писать становилось невозможно. В конце концов я перестал даже пытаться. И считал, что больше никогда не возьмусь за перо. У меня пропала жизненная цель. – Он замолчал. – А потом появилась ты.

Дейзи почувствовала, как его нежный голос пробил очередную брешь в ее броне.

– Мне нужно идти.

Она ждала, что он станет спорить. Он не стал.

– Хорошо, – тихо согласился Себастьян и отступил.

Ее пронзило горькое разочарование, но Дейзи не могла допустить, чтобы Себастьян это заметил. Развернувшись, она потянулась к дверной ручке, но его голос вновь ее удержал.

– У меня есть еще кое-что для тебя.

Оглянувшись через плечо, Дейзи увидела, как он развернулся и подошел к софе.

Себастьян взял со стола рукопись. Когда с нею в руках он подошел к Дейзи, та покачала головой.

– Не нужно. Я больше не помогаю тебе.

Он остановился прямо перед ней.

– Дейзи, для меня в жизни не было ничего важнее писательства. Прочее же: кокаин, разгульная жизнь – все это существовало лишь потому, что я был убежден – это нужно для творчества. Такое вот подспорье, уловки, я привык убеждать себя в том, что пока они есть, я могу работать. Отказавшись от кокаина, я бросил писать, уверенный, что никогда не смогу заниматься этим без наркотика. Но потом, как я уже говорил, появилась ты. Ты заставила меня писать. Ты докучала мне, принуждала и третировала.

Дейзи не удержалась, чтобы не возразить: – Я не третировала тебя!

– О, еще как. И соблазняла, – с улыбкой добавил Себастьян, – и отказывалась ставить на мне крест, когда сам я давно уже это сделал. Каким-то образом твой оптимизм, упорство и сладостные поощрения, – он умолк ровно настолько, чтобы, наклонившись, запечатлеть поцелуй на ее губах, – заставили меня поверить, что я смогу писать вновь. Но до твоего отъезда я продолжал верить, что не могу обойтись без помощи извне. Я считал тебя своим последним наркотиком, своим подспорьем, своей уловкой. Когда Матильда узнала о нас и настояла, чтобы я отослал тебя домой, это было все равно, что отказаться от кокаина и вновь начать все с чистого листа. Я думал, что слишком нуждаюсь в тебе, чтобы отпустить. Но когда ты назвала меня зависимым, я понял, что обязан доказать себе, что смогу жить без каких бы то ни было наркотиков и писать без всякой посторонней помощи. Когда ты уехала, я отыскал в себе силы, о которых и не ведал, и закончил книгу. Мне пришлось наконец доказать себе, что я могу писать без всякого подспорья.

– Разумеется, можешь, – прошептала Дейзи. – Это всегда было внутри тебя.

Тебе не нужен кокаин. Не нужно никакого подспорья. Тебе… – Голос ее сорвался. – Тебе не нужна я.

– Вот тут ты ошибаешься. Ты нужна мне больше, чем можешь себе вообразить.

Вот почему я посвятил эту книгу тебе.

– Мне?

– Да, цветочек, тебе.

– Но… но ты же никому не посвящаешь своих книг. Ты сказал, это просто сопливые сантименты.

– Да, пускай, но для этой книги я сделал исключение. – Себастьян перевернул рукопись так, чтобы она смогла прочитать первую страницу.

«Посвящается Дейзи, моему вдохновению, моей любви, моей причине, чтобы жить.» Из ее горла вырвался всхлип.

– Знаю, – добродушно заявил он, кивая в знак согласия. – Это сопливо и сентиментально. Но мне нравится. А кроме того, это правда. Впервые я рад, что так отчаянно тогда боролся за жизнь. Потому что сейчас у меня появилась причина жить. – Рукопись отлетела в сторону и с глухим стуком ударилась об пол, а Себастьян поймал руки Дейзи в свои. – Я люблю тебя, цветочек.

Она услышала собственный голос: – Но я помню, как ты говорил Матильде обратное.

– Я не понимал этого, пока ты не уехала. Черт, я так давно утратил веру в любовь, что даже не мог вспомнить, на что она похожа. Я считал тебя лишь очередной привязанностью. Но теперь я понял, что все совсем не так.

Он заключил ее в объятия.

– Ты моя любовь. Ты моя жизнь. И я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, мы вместе вернулись в Эвермор и ты писала свои книги прямо напротив меня, чтобы, работая, я в любой момент мог поднять глаза и увидеть твое прелестное, усыпанное веснушками лицо. А я буду помогать тебе писать, чем только смогу.

– И ты не уволишь меня за то, что я высказываю свое мнение?

– Нет. Тебе никогда не придется беспокоиться, чтобы сестра подыскала новую работу. Нам придется переживать разве что о том, чтобы соблюсти сроки. Ты же знаешь, в подобных вопросах издатели – такие зануды. – Себастьян поцеловал ее в носик. – А еще я хочу, чтобы мы занимались любовью, растили детей, целовались и спорили над каждой книгой до конца наших дней. Что ты об этом думаешь?