Глава 16

Верная своему слову, в воскресение Дафна вместе с четой Беннингтонов пила чай у сэра и леди Фицхью. Как и следовало ожидать, разговор сразу же зашёл об их знаменитом соседе.

Начала миссис Беннингтон.

– Вчера я получила волнительные известия о его светлости. Моя близкая подруга, миссис Маргарет Тревис, написала, что полтора месяца назад герцог приезжал в Лондон, и теперь весь город гудит словно улей. – Пожилая женщина откинулась в кресле, её пухлые щеки зарумянились от волнения. Как же, ведь она первая поведает последние столичные сплетни! – Поговаривают, он отвёз герцогские изумруды на Бонд-стрит и попросил их почистить. Это, конечно же, означает только одно!

– Да, – вставила Энн, – газеты неделями писали об этом, гадая, на ком может остановиться его выбор. Большинство уверено, что наиболее благоразумно с его стороны будет назвать невестой леди Сару Монфорт.

Получив подтверждение случайно подслушанным словам герцога и леди Виолы, Дафна непроизвольно стиснула ручку чашки, да так крепко, что заболели пальцы.

– Ах, да, старшая дочь маркиза Монфорта, – сказала леди Фицхью. – Она вполне подходит, хотя я и предположить не могла, что его светлость предпочитает таких девушек.

– Красивая женщина всегда предпочтительнее, – подал голос сэр Эдвард, но, удостоившись от своей супруги красноречивого взгляда, тут же умолк.

Дафна на мгновение закрыла глаза, вспоминая слова Виолы, сказанные той роковой ночью в музыкальной комнате:

«В конце концов, ты – герцог Тремор, и тебе по долгу пристало жениться на даме самого благородного происхождения, даже если твой выбор не основан на любви и привязанности».

Хоть для неё желание герцога жениться на леди Саре Монфорт и не было новостью, сейчас она неожиданно разозлилась на Энтони. Он женится на этой леди во имя долга. Без любви.

Однако это не её дело. Постаравшись отбросить прочь своё раздражение, Дафна открыла глаза и аккуратно поставила чашку на блюдечко.

– Ваша подруга знает что-нибудь еще? – спросила леди Фицхью у миссис Беннингтон. – Герцогу следует жениться, ведь ему уже двадцать девять лет, но было ли объявлено о помолвке?

– Пока нет, и, увы, больше я ничего не знаю, леди Фицхью.

– Что ж, уверена, его светлость выберет какую-нибудь леди, которая вполне ему подходит.

– А я надеюсь, что нет! – воскликнула Элизабет. – Будет гораздо интереснее, если он выберет кого-то неподходящего.

– Элизабет! – возмутилась леди Фицхью.

Но её дочь было не удержать.

– Говорят, леди Сара смертельно скучна.

– Элизабет, – заговорил наконец сэр Эдвард, – не наше дело судить о выборе герцога.

– Вы, конечно же, правы, батюшка. Моё единственное желание, чтобы его светлость посещал местные ассамблеи. Кузина Шарлотта рассказывала, что лорд и леди Сноуден с сыном и дочерью бывают по меньшей мере на трёх или даже четырёх ассамблеях в год в своей деревне в Дорсете. Почему, ну почему наш дорогой герцог не поступает так же? Вы, батюшка, встречаетесь с ним на сельскохозяйственных выставках и скачках; я же вижу герцога лишь на нашем ежегодном церковном празднике. А ведь я всю жизнь прожила в Вичвуде!

– Его, кажется, не сильно заботит местное общество, – согласилась миссис Беннингтон, – хотя едва ли это необычно для людей столь высокого положения.

– Верно, – подтвердила леди Фицхью. – Прежний герцог проявлял большой интерес к местным делам, но не каждый лорд его разделяет, знаете ли. И если нынешнему герцогу это безразлично, все всё понимают и не обижаются.

– Но, мама, – заметила Элизабет, – разве не странно, что обычно его светлость так ненадолго останавливается в Тремор-холле? Он не даёт балов, не приглашает никого на охоту. Очень необычно, особенно для человека его положения.

– Будьте уверены, герцогские обязанности лежат на его плечах тяжким грузом, – сказал сэр Эдвард и значительно посмотрел на дочь. – Возможно, возвращаясь в Тремор-холл, он желает отдохнуть в одиночестве и покое, а не слоняться по округе.

Леди Фицхью вздохнула.

– Надеюсь, он и в самом деле намерен вскоре жениться. Поместью нужна герцогиня. Матушка его светлости была красавицей и добрейшей души человеком. В её времена жизнь в Тремор-холле текла намного веселее. Дом был полон утонченных и любезных гостей, вместо одного приема в год устраивалось два. Такая великодушная женщина! Когда она умерла, прежний герцог был раздавлен. Я всё ещё помню, как он плакал на её похоронах. Плакал как ребенок. А его светлость не проронил ни слезинки, лишь крепко сжимал губы. Он вёл себя так мужественно! Душераздирающая картина. Его было жалко даже больше, чем отца.

Закусив губу, Дафна опустила глаза на свою чашку. «Это так похоже на Энтони», – подумала вдруг она. Он принадлежал к тому типу людей, которые будут стоять, разрываемые внутренней тоской, но ничем не выдадут себя. Дафна понимала его. Подобно ей самой, он гордился своим умением сдерживать чувства.

– Бедняга! – воскликнула миссис Беннингтон. – Неудивительно, что здесь он проводит не так много времени. Тягостные воспоминания, осмелюсь сказать.

– Очень тягостные, – согласилась Энн. – Я бы чувствовала себя так же. Что может быть страшнее смерти матери и безумия отца?

Ужаснувшись, не в силах поверить услышанному, Дафна подняла глаза на юную мисс Фицхью.

– Энн! – строго одернула дочь леди Фицхью. – Прежний герцог потерял свою супругу, бедняга, и именно глубокая печаль сделала его таким странным. Вот и всё. Он не был безумным.

– Некоторые слуги в поместье болтают, будто он разговаривал сам с собой, – заметила миссис Беннингтон. – Частенько бродил по коридорам ночью и звал леди Тремор. Говорил о ней со слугами так, как если бы она всё ещё была жива. Слуги шепчутся, что конюха, который осмелился сказать ему, что герцогиня умерла, он ударил хлыстом. Его светлости в конце концов пришлось запереть отца где-то в доме. По словам прислуги, тогда мальчик впервые заплакал после смерти матери. И после именно он стал вести дела в поместье, хотя сам был ещё ребенком.

О, Господи. Дафна подумала о маленьком Энтони. Проявленной тогда храбростью он мог бы сравниться со львом. Подумала о мужчине, каким он стал, о его любви к уединению и ненависти к сплетням. Она снова опустила глаза. И в этот миг внутри неё что-то щёлкнуло. Дафна со звоном поставила чашку на блюдечко.

– Не думаю, что нам следует говорить об этом! – воскликнула она. – Герцог потерял обоих родителей. Боль и печаль должны быть личным делом; не пристало обсуждать их в такой манере!

Повернувшись, леди Фицхью накрыла руку Дафны своей.

– Вы совершенно правы, что ругаете нас, моя дорогая. Не будем больше говорить об этом.

Дафна не ответила. Беседа тактично перетекла на другие темы, но Дафна не принимала в ней участия. Она думала о своём отце, который тоже сильно тосковал после смерти супруги, но работа и дочь утешили его и помогли справиться с горем. Батюшка же Энтони погрузился в страдания и потерял связь с реальностью, предоставив своим детям самим заботиться о себе.

Любовь не должна одерживать вверх над разумом.

Сейчас Дафна понимала, что герцог имел в виду, говоря о трагических последствиях любви и называя это чувство ужасным и пугающим. О, Энтони!

– Мисс Уэйд, – нарушая мысли Дафны, окликнула её Элизабет, – вы должны рассказать нам о своих путешествиях.

Дафна глубоко вздохнула, благодарная за смену темы.

– Что бы вы хотели узнать, мисс Элизабет?

– Всё! Правда, что африканцы вырывают сердца европейцев и едят их?

– Нет, – силясь улыбнуться, ответила Дафна. – Но львы – да.

***

Пролетели ещё три недели. Уроки танцев Дафны и Энтони больше не выходили за строгие рамки отношений между благовоспитанной юной леди и джентльменом. В вальсе они сохраняли приличествующее расстояние. Дафна убедилась в правоте герцога: если она высоко держала голову и вела с ним беседу, то спотыкалась не так уж часто. Разговаривали они только на приличные темы. Даже самая строгая компаньонка не нашла бы, к чему придраться. Однако Дафна с грустью признавала, что торговаться из-за поцелуев было куда веселее. Но, когда вскоре герцог отправился в своё имение в Суррее по делам, она поняла, что уж лучше нудные разговоры с Энтони, чем его отсутствие.

Пока он был в отъезде, мысли Дафны то и дело возвращались к тому её визиту к чете Фицхью. Иногда, работая в библиотеке, она находила повод, чтобы прерваться и прогуляться по длинной галерее, рассматривая семейные портреты. Изображённые на них люди представали перед ней в новом свете, поскольку сейчас она знала о них гораздо больше. Дольше всего Дафна задерживалась у портрета маленького Энтони. Она думала о том, как непросто ему было запереть собственного отца, и сердце её болело за юного герцога.

Нельзя сказать, что Дафна скучала. Работы у неё было довольно, и дни пролетали незаметно. Но чем дольше отсутствовал герцог, тем всё более одинокими казались ей вечера. Глупо тосковать по человеку, который однажды назвал тебя машиной, она не обманывалась в этом. Но всё же, каким-то странным образом, они стали друзьями, и уже через неделю Дафна стала ловить себя на том, что всякий раз, едва заслышав стук колёс, выглядывает из антики, надеясь, что это подъезжает к дому его карета. Ни одна мозаика, глиняная посуда или фреска, которые она собирала по кусочкам, не занимали её мысли настолько, чтобы перестать прислушиваться.

Не раз по ночам, лёжа в постели, она думала об Энтони. Порой даже снова и снова касалась своих губ кончиками пальцев – точно так же, как делал он – и словно наяву слышала его негромкий голос, предлагавший в качестве платы поцелуй. Мысли эти лишали её сна. И иногда Дафна даже начинала гадать, а не стоит ли ей передумать. Но каждый раз, ловя себя на этом, она со стоном натягивала одеяло на голову и ругала себя за глупость. Герцог скоро женится, и если она останется здесь, то лишь обречёт себя на разбитое сердце и страдания.